Дурново
Дурново | |
| |
Описание герба: Выдержка из Общего гербовника | |
Том и лист Общего гербовника: |
II, 43 |
---|---|
Части родословной книги: |
VI, I |
Родоначальник: |
Василий Юрьевич Дурной Толстой |
Подданство: | |
Великое княжество Московское | |
Царство Русское | |
Российская империя | |
Дворцы и особняки: |
дача Дурново Объект культурного наследия РФ № 7810225000 |
Дурново́ (в старину также Дурновы) — один из двух русских дворянских родов, из которых наиболее знаменитый представляет собой ветвь рода Толстых (потомство Индриса).
Родоначальником в Бархатной книге назван Микула Фёдорович Дурново, внук Василия Юрьевича Толстого (середина XV века) по прозванию Дурной. Из числа его братьев от Данилы происходят дворяне Даниловы, а от Василия — Васильчиковы. Дурновы внесены в VI часть родословной книги Вологодской, Калужской, Костромской, Московской, Орловской, С.-Петербургской, Тамбовской и Тверской губерний.
Обер-гофмаршал Дмитрий Николаевич Дурново (1769—1834), сын генерал-аншефа Николая Дмитриевича (1725—1816), стал богачом после брака с Марией Никитичной Демидовой. Он приобрёл в Петербурге дом на Английской набережной и дачу П. П. Бакунина на Охте. Оба владения были им значительно перестроены. Позднее принадлежали его внуку П. П. Дурново, который в 1872-78 гг. занимал пост московского губернатора.
Герб Дурновых практически совпадает с гербом «родительского» по отношению к ним рода Толстых.
Костромские Дурново
Другой род Дурново известен с XVII в. и внесён в I часть родословной книги Костромской губернии.
Представители
- Дурново, Александр Дмитриевич (?—1906) — курский губернский предводитель дворянства, тайный советник, шталмейстер.
- :
- Дурново, Дмитрий Авксентьевич (?—1820) — российский военно-морской офицер, капитан 1-го ранга российского флота.
- Дурново, Дмитрий Николаевич (1769—1834) — предводитель дворянства Санкт-Петербургской губернии, обер-гофмейстер и президент гоф-интендантской конторы.
- :
- Дурново, Иван Николаевич (1784) (1784—1850) — генерал-майор.
- Дурново, Иван Николаевич (1834—1903) — министр внутренних дел (1889—1895), председатель Комитета министров (1895—1903).
- :
- Дурново, Павел Дмитриевич (1804—1864) — гофмейстер, тайный советник из рода Дурново.
- Дурново, Павел Петрович (1874—1909) — капитан 2-го ранга, во время Цусимского сражения командовал эскадренным миноносцем «Бравый»
- :
- Дурново, Пётр Николаевич (1845—1915) — государственный деятель, министр внутренних дел России (1905—1906);
- Дурново, Пётр Павлович (1835—1919) — генерал от инфантерии;
- Дурново, Лидия Александровна (1885—1963) — специалист по копированию древнерусской живописи.
Напишите отзыв о статье "Дурново"
Примечания
- ↑ [www.rgfond.ru/rod/41269 Дурново: древо рода (фрагмент)]
Литература
- Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. 3 Отд. Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1857. — Т. 4. — С. 398.
- [ru.rodovid.org/wk/Род:Дурново Род:Дурново] на Родоводе
- Дурново, дворянский род // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Дело Департамента Герольдии Правительствующего Сената о внесении в Гербовник герба Дурново по Калужской, Московской, Орловской и Тамбовской губ. 1875 г. РГИА, [gerbovnik.ru/arms/193 ф.1343, оп.20, д.3810а]
|
Отрывок, характеризующий Дурново
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.
Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.