Дурнов, Модест Александрович

Модест Александрович Дурнов
Место рождения:	с. Новозахаркино Самарской губернии
Жанр:	архитектор, художник-акварелист, график-иллюстратор

Модест Александрович Дурнов (24 декабря 1867 [5 января 1868], село Новозахаркино Самарской губернии — 5 августа 1928, Москва) — русский художник-акварелист, график, архитектор. Писал стихи. В начале XX века был знаменит, прежде всего, как известный московский денди, эстет, приверженец декадентства.

Краткая биография

Модест Дурнов родился в Самарской губернии в 1868 году, в семье чиновника Управления перевозкой почт. В 1887 году окончил архитектурное отделение Московского училища живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ). Получил Малую серебряную медаль за проект столичного вокзала железной дороги и звание классного художника архитектуры. В 1888—1889 годах продолжил обучение в МУЖВЗ на живописном отделении у В. Д. Поленова. Сразу по окончании училища под руководством К. М. Быковского, С. У. Соловьёва и А. С. Каминского Дурнов работал над постройкой Кустарного музея в Леонтьевском переулке и университетских клиник на Девичьем поле.

Самым известным из самостоятельных проектов Модеста Дурнова стало здание Театра Шарля Омона (1902, в советское время Театр Мейерхольда) на Большой Садовой улице. Из-за нехватки средств, а также противодействия городских властей, первоначальный проект этого здания пришлось сильно переработать. В частности, московский губернатор князь Голицын не разрешил сделать вход в театр в виде раскрытой пасти дракона, поглощающей поток зрителей. Также не удалось воплотить задуманные архитектором стеклянные лестницы, сплошные окна на три этажа, фарфоровый сине-белый фасад здания. Зато интерьер включал в себя променуар, впервые в Москве. Однако представители прессы и творческой интеллигенции восприняли проект «в штыки». Брюсов назвал театр «банально-декадентским». В газетах критика была разгромной:

В настоящее время вся Москва приходит в восторг от нового театра. К сожалению, это новое произведение искусства не только незаслуженно возбуждает восторги москвичей, но своей пошлостью вызывает гадливое чувство во всяком мало-мальски художественно развитом человеке. Крайне обидно становится, когда узнаешь, что автором этого произведения является такой талантливый молодой художник, каким считается господин Дурнов. Тут положительно кроется какое-то недоразумение…

Вторым призванием Модеста Дурнова была живопись, в которой он проявил себя одарённым художником-акварелистом. Дурнов писал преимущественно натюрморты и пейзажи («Ночь», «Лебеди», «Три пальмы», «Лесбос», «У синего моря» и т. д.), а также портреты: детей, женщин, своих современников. Примечателен портрет Константина Бальмонта, с которым Дурнов был дружен, а также портрет Оскара Уайльда, с которым, по некоторым сведениям, Модест встречался во время путешествия в Лондон. Уайльд был, без сомнения, любимым автором Дурнова. В 1906 году вышло издание «Портрета Дориана Грея» с его иллюстрациями в абстрактно-декоративном стиле.

Модест Дурнов — автор «эпохальной» картины «XIX век». Это групповой портрет, на котором изображены главные деятели столетия на фоне Эйфелевой башни — символа нового мира того времени. Открытки с изображением этой картины пользовались огромным успехом, позднее полотно было продано в Америку.

Главная же заслуга Дурнова была в умении притягивать к себе таланты и пропагандировать новое в искусстве. Так, в 1895 году он своим рефератом о прерафаэлитах зажёг интерес московских художников и публики к этому направлению живописи, видя в нём предтечу символизма и модерна.

В 1899 году совместно с Бальмонтом, Брюсовым и Иваном Коневским (Ореусом) издал один из первых символистских сборников «Книга раздумий», куда поместил 5 своих стихотворений, объединённых подзаголовком «Красочные сны». Стихи эти были явно слабее произведений остальных соавторов сборника:

Сходились они предрассветной порою, Когда догорала луна в небесах. Туман волновался Над серой водою И шум пролетал В пробужденных лесах…

и «Книга раздумий» осталась единственной пробой поэтического пера Дурнова.

О роли Дурнова в жизни московской творческой богемы рубежа XIX—XX сказал один из его биографов:

Во всякую эпоху бывают лица, которые не будучи сами творцами самостоятельных художественных ценностей, являются носителями и распространителем идей и вкуса. В старой дореволюционной Москве таким эстетическим авторитетом был Модест Дурнов.

В посвящении своего сборника «Будем как солнце» (1903) Константин Бальмонт написал: «Модесту Дурнову, художнику, создавшему поэму из своей личности»

В 1903 году Дурнов стал членом Союза русских художников, участвовал в выставках «Мира искусства», «36-ти художников» и других. Сотрудничал с издательствами «Скорпион» и «Гриф», которые специализировались на выпуске символистской литературы. Являлся иллюстратором журналов и книг. Жил в Штатном переулке, 24.

После октябрьской революции М. А. Дурнов работал профессором ВХУТЕМАСа, с 1921 по 1925 годы трудился над проектом «Большой Москвы» в составе авторского коллектива под руководством С. Шестакова. В 1924 году работы Дурнова экспонировались на выставке в Нью-Йорке. Умер в 1928 году от гриппа, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Семья

О личной жизни Модеста Дурнова известно немногое. Он пользовался успехом у женщин, производя впечатление «демонической натуры». Был женат на состоятельной московской домовладелице и пианистке Марии Васильевне Востряковой, водившей дружбу с Шаляпиным и Цезарем Кюи. В 1917 году у них родилась дочь Вероника.

Проекты и постройки

• Участие в проектировании Клинического городка Московского университета (кон. 1880-х, Москва, Девичье поле)
• Главный дом и хозяйственные постройки усадьбы Ф. Д. Самарина Васильевское (кон. 1880-х, Самарская губерния)
• Проект столичного вокзала железной дороги (1890, Москва) не осуществлён
• Проект иконостаса для церкви в имении Д. Ф. Самарина (1891, с. Дубровка Самарской Губернии)
• Проект ворот в чистый двор богатого барского дома (1892), не осуществлён
• Театр Ш. Омона («Театр Буфф», затем «Зон»), совместно с А. Н. Новиковым (1900, Москва, Триумфальная площадь), не сохранился
• Особняк Ш. Омона (1901, Москва, Триумфальная площадь), не сохранился
• Приют для неизлечимо больных женщин с церковью во имя иконы Божьей матери «Всех Скорбящих Радость» (1904, Москва, Большой Саввинский переулок, 9)
• Железнодорожный вокзал (1910, Муром)
• Участие в постройке Кустарного музея по проекту А. Э. Эрихсона (1911, Москва, Леонтьевский переулок, 7)
• Торговые ряды (1910-е, Томск)

Источники

[www.archi.ru/press/gershkovich/mez04_03.htm Гершкович Е. Московский денди// Мезонин, апрель 2003]

Литература

• Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 181—182. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.

Отрывок, характеризующий Дурнов, Модест Александрович

– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.