Дуров, Сергей Фёдорович

Сергей Фёдорович Дуров
Род деятельности:	поэт, прозаик, переводчик
Годы творчества:	1843—1849
Жанр:	стихотворение, повесть, рассказ, очерк
Язык произведений:	русский
[az.lib.ru/d/durow_s_f/ Произведения на сайте Lib.ru]

Серге́й Фёдорович Ду́ров (4 [16] января 1815, Орловская губерния — 6 [17] декабря 1869, Полтава) — русский поэт, прозаик, переводчик.

Биография

Детство провёл в Киеве, где отец служил полицмейстером. Воспитывался в Благородном пансионе при Санкт-Петербургском университете (1828—1833). Служил в Коммерческом банке, с 1840 года — переводчиком в Канцелярии Морского министерства. Ранние анонимные публикации в альманахах не выявлены. Первые известные публикации — стихотворения в альманахе «Молодик на 1843 год». Активной литературной деятельностью занимался до конца 1840-х годов.

В 1847 году вышел в отставку. Стал деятельным участником собраний у Михаила Петрашевского. Весной 1849 года сложился особый литературно-музыкальный кружок Дурова, в который входили Фёдор Достоевский, Михаил Достоевский, Алексей Плещеев, Александр Пальм, Николай Спешнев, Александр Милюков, Павел Филиппов и другие. Был арестован вместе с другими петрашевцами в апреле 1849 года. Был заключён в Петропавловскую крепость. В декабре 1849 года на Семёновском плацу вместе с другими осуждёнными (стоял во второй тройке вместе с Достоевским и Плещеевым) выслушал смертный приговор, заменённый четырьмя годами каторги. Вместе с Достоевским был отправлен в Омский острог.

* * *

Когда трагический актёр,
Увлёкшись гением поэта,
Выходит дерзко на позор
В мишурной мантии Гамлета, —

Толпа, любя обман пустой,
Гордяся мнимым состраданьем,
Готова ложь почтить слезой
И даровым рукоплесканьем.

Но если, выйдя за порог,
Нас со слезами встретит нищий
И, прах целуя наших ног,
Попросит крова или пищи, —

Глухие к бедствиям чужим,
Чужой нужды не понимая,
Мы на несчастного глядим,
Как на лжеца иль негодяя!

И речь правдивая его,
Не подслащённая искусством,
Не вырвет слёз ни у кого
И не взволнует сердца чувством…

О род людской, как жалок ты!
Кичась своим поддельным жаром,
Ты глух на голос нищеты,
И слёзы льёшь — перед фигляром!

По окончании срока каторги в 1854 году был отправлен рядовым в линейный батальон в Петропавловск. Год спустя из-за слабого здоровья, подорванного на каторге, был переведён в гражданскую службу. В 1857 году получил разрешение вернуться (без права въезда в столицы). С лета 1857 года жил в семье Пальма. Летом 1858 года гостил у И. И. Пущина в имении Марьино Московской губернии. После смерти Пущина жил в Марьино (1862—1863). В 1863 году получил разрешение жить в Санкт-Петербурге, но вскоре уехал в Одессу, затем жил в Кишинёве (1864—1868), последние месяцы жизни провёл в Полтаве.

Литературная деятельность

Активная литературная деятельность пришлась на 1843—1849 годы. В это время печатал свои произведения и переводы в «Литературной газете», «Библиотеке для чтения», «Иллюстрации», «Финском вестнике», «Санкт-Петербургских ведомостях». Написал биографию Николая Хмельницкого при собрании его сочинений, изданном Александром Смирдиным (1849).

Помимо стихов, писал повести, рассказы, «физиологические очерки». Переводил произведения, преимущественно социальной и гражданской тематики, Огюста Барбье, Виктора Мари Гюго, Андре-Мари Шенье, Пьера Жана Беранже, а также Адама Мицкевича и Джорджа Байрона.

После возвращения из Сибири напечатал лишь несколько стихотворений в «Русском слове» и «Современнике». Лучшим из его стихотворений считалось «Когда трагический актёр…»

Литература

• Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. — М.: Большая российская энциклопедия, 1992. — Т. 2: Г—К. — С. 195—196.

Ссылки

• [www.fedordostoevsky.ru/around/Durov_S_F/ Дуров Сергей Федорович на сайте «Федор Михайлович Достоевский. Антология жизни и творчества»]
• Дуров, Сергей Федорович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Дуров, Сергей Фёдорович

Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.