Духовный, Ефим Евсеевич

Ефим Евсеевич Духовный
Дата рождения	24 июня 1912(1912-06-24)
Место рождения	Екатеринослав, Российская империя
Дата смерти	31 августа 2001(2001-08-31) (89 лет)
Место смерти	Нижний Новгород, Россия
Принадлежность	СССР СССР→ Россия Россия
Род войск	танковые войска
Годы службы	1932-1972
Звание
Командовал	196-я танковая бригада, 2-я гвардейская танковая бригада
Сражения/войны	Советско-финская война (1939-1940), Великая Отечественная война
Награды и премии

Ефи́м Евсе́евич Духо́вный (1912—2001) — советский военачальник, участник советско-финской и Великой Отечественной войн. Генерал-майор танковых войск в отставке.

В годы Великой Отечественной войны формировал в городе Горьком, а затем командировал 169-м отдельным танковым батальоном, 196-й танковой бригадой, 2-й гвардейской танковой бригадой. С 1965 по 1972 год — военный комиссар Горьковской области, с 1973 по 1993 год — председатель научно-методического совета областного общества «Знание».

Биография

Ранние годы

Родился 24 июня 1912 года в Екатеринославе в семье рабочего-. В Днепропетровске семья пережила гражданскую войну, в ходе которой в городе часто менялась власть. В 1919 году у Ефима умер отец, во время его похорон в город вошли махновцы. Один из всадников, которым по воспоминаниям Ефима Духовного был сам Н. И. Махно, остановил процессию и спросил его мать: «Кого хороните?» — «Мужа». После чего всадник снял шапку и уступил дорогу.

После окончания 8-летней школы поступил в ФЗУ, где получил специальность модельщика. По распределению был направлен в Ленинград на мебельную фабрику имени Степана Халтурина. В 1931 году поступил на рабфак в институт, но уже в 1932 году на 1-м курсе по спецнабору был направлен в Ульяновскую бронетанковую школу (город Ульяновск). Член ВКП(б) с 1932 года.

Служба в РККА

В 1934 году окончил Ульяновскую бронетанковую школу, был в её первом выпуске. Направлен командиром танка БТ в Ленинградский военный округ.

В 1935 году его танковая часть была переброшена в Забайкальский военный округ, а Е. Е. Духовный стал командиром танкового взвода. В то время отправка на Дальний Восток была почётом и гордостью, а многие командиры, которых по каким-то причинам оставили под Ленинградом, по воспоминаниям Е. Е. Духовного, сильно переживали от обиды. В 1936 году его часть была первой из вошедших в Монголию по просьбе её правительства в связи с угрозой японской нападения.

Занимал должности помощника начальника штаба танкового батальона, командира отдельной танковой роты стрелковой дивизии на Урале, командира учебного танкового батальона.

С 1939 по 1940 год участвовал в советско-финской войне. В боях на Карельском перешейке командовал танковым батальоном.

В годы Великой Отечественной войны

С началом Великой Отечественной войны Е. Е. Духовный — командир разведывательного батальона 51-й танковой дивизии в Брянске. Воевал на Брянском, Калининском, Западном, 1-м Прибалтийском и 3-м Белорусском фронтах.

Первый бой принял под Трубчевском: его батальон (55 танков БТ-5) принимал участие в атаке на немецкие части. В октябре 1941 года прорывался из окружения, был направлен с пакетом и группой в 28 человек в Тулу к командующему 50-й армией генералу И. В. Болдину. Прошёл по немецким тылам около 500 километров. В это время жене уже отправили извещение, что он пропал без вести.

После выхода из окружения назначен командиром 169-го отдельного танкового батальона и направлен для его формирования в город Горький (ныне Нижний Новгород). После формирования батальон воевал под Москвой в составе 35-й танковой бригады 30-й армии Калининского фронта.

В бою за деревни Пронино и Бураково (Вологодская область) майор Е. Е. Духовный первым вместе со своими танкистами и при поддержке пехоты ворвался в оборонительные порядки противника, уничтожив более взвода пехоты и захватив 12 пленных. За умелую организацию боя и личную храбрость был награждён орденом Красного Знамени (20 августа 1942). Всего за период боевых действий с декабря 1941 года по март 1942 года его батальоном было уничтожено, по советским данным, до 1000 солдат и офицеров, 25 дзотов, 6 орудий и 5 танков противника. Кроме того, 20 марта 1942 года при отражении контратаки противника в районе деревни Погорелки (ныне Тверская область) 169-й отдельный танковый батальон уничтожил ещё 10 танков, 2 самоходных орудия, уничтожено и рассеяно до 500 человек пехоты. Командир 35-й танковой бригады майор В. Г. Бурыгин и военный комиссар бригады старший батальонный комиссар В. П. Шариков представили Е. Е. Духовного к ордену Красного Знамени, однако он был награждён медалью «За отвагу» (23 марта 1942). Из боевой характеристики: «Товарищ Духовный Е. Е — храбрый и волевой командир, умело организует бой. Представлен к награждению орденом Красного Знамени, награждён медалью „За отвагу“. Заслуживает по своим личным качествам назначение на должность командира танковой бригады».

В апреле 1942 года сформировал в Горьком на автозаводе и в Сормове 196-ю отдельную танковую бригаду, а затем был назначен её командиром (с 25 апреля 1942 по 25 января 1944 года). По воспоминаниям Е. Е. Духовного, «бригада наполовину была укомплектована горьковчанами, и сформировались мы всего за месяц. Когда уезжали на фронт, у нас было 65 танков, в основном, правда, американские, Т-34 — всего 7—8. Командир бригады полковник Акилов присоединился к нам в Москве по дороге на фронт, погиб он в первом же бою и меня назначили командиром».

Принимал участие в боях подо Ржевом. Из боевой характеристики на майора Е. Е. Духовного, командира 196-й отдельной танковой бригады: «Под командованием майора Духовного бригада уничтожила 56 дзотов, 26 орудий, 22 миномёта, 2 танка, 1 склад с боеприпасами и более 1500 немецких солдат. За отличные действия бригады, умелое управление боем и личную отвагу и мужество награждён орденом Красного Знамени, медалью „За отвагу“ и представлен ко второму ордену Красного Знамени». 30 марта 1943 года был награждён вторым орденом Красного Знамени.

В период наступательных действий 10-й армии с 11 по 20 августа 1943 года командир 196-й отдельной танковой бригады гвардии подполковник Е. Е. Духовный непрерывно находился в боевых порядках бригады, лично проявлял мужество и геройство, своим примером увлекая личный состав в бой. Под его руководством бригада выполнила поставленные перед ней задачи: во взаимодействии с частями 371-й стрелковой дивизии овладела 11 населёнными пунктами, нанеся при этом большой урон противнику — уничтожено до 1000 солдат и офицеров, 40 орудий, 3 самоходных орудия, 4 самолёта, захвачен 2 склада.

С 2 мая 1944 по 10 февраля 1945 года — командир 2-й гвардейской танковой бригады. За успешное командование бригадой награждён двумя орденами Кутузова 2-й степени (за Смоленск и за Витебск). В сентябре 1944 года его бригада была награждена орденом Кутузова, трижды отмечена в приказах Верховного Главнокомандующего. По воспоминаниям служившего в ней медика и писателя И. Л. Дегена, «бригада на фронте была знаменитой… Использовалась исключительно „для прорыва“ и несла огромные потери в каждой наступательной операции. По сути дела, это была бригада смертников, и пережить в ней два наступления для рядового танкиста было чем-то нереальным».

Окончание войны встретил в Кёнигсберге. За годы войны был ранен и контужен. Вспоминая о войне, Е. Е. Духовный отмечал, что для него лично «тяжелей всего было в битве за Москву и в боях под Ржевом. Самая удачная — „Багратион“, бои под Витебском. В этой операции я почувствовал, что делаю самое важное в своей жизни, что успешно и с наименьшими потерями осуществляю замысел командующего армией».

Послевоенные годы

После войны командовал танковым полком и танковой дивизией, был заместителем командира мотострелкового корпуса. В 1953 году окончил заочно Бронетанковую академию им. И. В. Сталина. С 1962 года назначен заместителем начальника Нижегородского гарнизона.

27 августа 1957 года присвоено воинское звание «генерал-майор танковых войск».

С 1965 по 1972 годы Е. Е. Духовный — областной военный комиссар. Избирался депутатом областного Совета народных депутатов. В течение 20 лет был председателем научно-методического совета областного общества «Знание», работал заместителем председателя Совета ветеранов войны и труда. В 1994 году Е. Е. Духовному присвоено звание Почётного гражданина Нижнего Новгорода.

Умер 31 августа 2001 года в Нижнем Новгороде. Похоронен на старом кладбище (ул. Пушкина, 34).

Публикации

• Духовный Е. Е. Горьковчане в годы Великой Отечественной войны / Е. Е. Духовный // Записки краеведов. — Горький, 1985. — С. 5-7.
• Духовный Е. Е. В бой идут танкисты / Е. Е. Духовный // Забвению не подлежит. Страницы нижегородской истории (1941—1945 годы): В 3-х книгах / Л. П. Гордеева, В. П. Киселев, А. А. Кулаков и др. — Нижний Новгород: Волго-Вятское кн. изд-во, 1995. — Книга третья. — С. 5-11 — 167 с.

Награды и звания

Советские государственные награды:

• три ордена Красного Знамени (20 августа 1942, 30 марта 1943, 1952)
• два ордена Кутузова II степени (28 сентября 1943; 3 июля 1944)
• два ордена Отечественной войны I степени (19 декабря 1944; 6 апреля 1985)
• орден Трудового Красного Знамени
• орден Красной Звезды (1947)
• медали, в том числе
  • медаль «За отвагу» (23 марта 1942)
  • медаль «За боевые заслуги» (03.11.1944)
  • медаль «За оборону Москвы»
  • медаль «За взятие Кёнигсберга»
  • 15 юбилейных медалей

Государственные награды России:

• орден Жукова

Почётный гражданин города Нижнего Новгорода (7 июля 1994 года)

Семья, личная жизнь

Жена — Ольга Аркадьевна, 2 сына — полковник запаса (Валерий) и морской инженер (Евгений), дочь Наталья -учительК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан), один из внуков — также выбрал карьеру военного.

Память

В 2001 году в Нижнем Новгороде на улице Нестерова, дом 3, установлена мемориальная доска из чёрного гранита с гравированным портретом: «В этом доме с 1982 по 2001 гг. жил Почётный гражданин г. Нижнего Новгорода, участник Великой Отечественной войны кавалер ордена Жукова, генерал-майор танковых войск Духовный Ефим Евсеевич».

Литература

• Духовный Ефим Евсеевич / Нижегородцы — кавалеры ордена Александра Невского: СПб. — Н.Новгород: ГИПП «Нижполиграф», 2000. — Вып.3. — 450 с.

Ссылки

• Извеков Б. [www.opentextnn.ru/history/rushist/commanders/?id=4521 ДУХОВНЫЙ Е.Е. (1912 -2001)]. Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов). Проверено 30 мая 2013. [www.webcitation.org/6H2CZI45t Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
• Киселёв В. [park-pobeda-nnov.ru/istoriya-vojnyi/istorii-i-sudbyi/pervyij-nizhegorodecz-kavaler-ordena-zhukova.html Первый нижегородец — кавалер ордена Жукова]. Нижегородский городской музей техники и оборонной промышленности (2 июля 2013). Проверено 8 января 2015.

Отрывок, характеризующий Духовный, Ефим Евсеевич

Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“