Душетский муниципалитет
Поделись знанием:
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
| груз. დუშეთის მუნიციპალიტეტი | |||
| муниципалитет Грузии (АЕ 2-го уровня) | |||
| |||
| Страна | |||
|---|---|---|---|
| Край | |||
| Административный центр | |||
| Население (2016, оценка) |
25 400 чел.[1] | ||
| Плотность |
8,52 чел/км² | ||
| Языковой состав |
грузинский | ||
| Этнический состав |
грузины[2] | ||
| Конфессиональный состав |
православные[3] | ||
| Площадь |
2982 км² (2-е место) | ||
| Код ISO 3166-2 |
16 | ||
| Код HASC |
GE.MM.DU | ||
| Индекс FIPS |
GG19 | ||
|
Карта края: | |||
Душетский муниципалитет (груз. დუშეთის მუნიციპალიტეტი dušetis municipʼalitʼetʼi) — муниципалитет в Грузии, входящий в состав края Мцхета-Мтианетия. Находится на северо-востоке Грузии, на территории исторических областей Мтиулети, Пшави, Хевсурети и на востоке Внутренней Картли. Административный центр — Душети.
Содержание
История
Стела Давати — каменный барельеф IV века, найденный в селе Давати.
Население
По состоянию на 1 января 2016 года численность населения муниципалитета составила 25,4 тыс. жителей, на 1 января 2014 года — 33,6 тыс. жителей[1].
Согласно переписи 2002 года население района (муниципалитета) составило 33 636 чел. По оценке на 1 января 2008 года — 33,1 тыс. чел.[1], на 1 января 2010 года — 33,8 тыс. чел.[4]
| Грузины | 32229 | 95,79% |
| Осетины | 1167 | 3,47% |
| Русские | 103 | 0,31% |
| Армяне | 43 | 0,13% |
| Абхазы | 31 | 0,09% |
| Греки | 19 | 0,06% |
| Украинцы | 18 | 0,05% |
| Азербайджанцы | 5 | 0,01% |
| Кистины | 3 | 0,00% |
| всего | 33636 | 100,00% |
Абсолютное большинство населения муниципалитета составляют грузины (пшавы, мтиулы, хевсуры, картлийцы) — 95,8 %[2]
Основная часть первого по численности национального меньшинства муниципалитета — осетин — расселена на юге муниципалитета. По данным переписи 2002 года осетины составили абсолютное большинство в 16 сёлах муниципалитета, в том числе на крайнем юге — в 12 сёлах (Ахали-Кадуети, Земо-Кодисцкаро, Квемо-Кодисцкаро, Земо-Шуахеви, Квемо-Шуахеви, Ламовани, Квиткирисцкаро, Цихевдави, а также, юго-восточнее, — Дзвели-Сакрамуло, Ахали-Осеби и, юго-западнее, — Цицамура, Чаша); а также — к западу от города Душети — в 4 сёлах (Чонтили, Арбоети, Ахали-Бургули, Тхиловани). Ещё 17 сёл стали к 2002 году безлюдными.[5]
Административное деление
Список населённых пунктов
В состав муниципалитета входит 293 населённых пункта, в том числе 1 город, 2 посёлка городского типа (груз. დაბა — даба) и 290 сёл:[5]
| Город/сёла | Численность в 2002 году, чел. |
грузины % |
осетины % |
|---|---|---|---|
| город Душети (груз. დუშეთი) | 7315 | ||
| посёлок Жинвали (груз. ჟინვალი) | 1929 | ||
| посёлок Пасанаури (груз. ფასანაური) | 1583 | ||
| Абаносхеви (груз. აბანოსხევი) | 471 | 97 | |
| Авениси (груз. ავენისი) | 2 | 100 | |
| Акнели (груз. აყნეთი) | 2 | 100 | |
| Акушо (груз. აკუშო) | 14 | 100 | |
| Амга (груз. ამღა) | 31 | 100 | |
| Ананури (груз. ანანური) | 508 | 99 | |
| Андаки (груз. ანდაქი) | 17 | 94 | |
| Антохи (груз. ანთოხი) | 4 | 100 | |
| Апшо (груз. აპშო) | 8 | 100 | |
| Арагвиспири (груз. არაგვისპირი) | 1088 | 99 | |
| Араниси (груз. არანისი) | 123 | 100 | |
| Арахвети (груз. არახვეთი) | 326 | 99 | |
| Арбачхани (груз. არბაჩხანი) | 0 | ||
| Арбоети (груз. არბოეთი) | 12 | 83 | |
| Аргуни (груз. არღუნი) | 194 | 97 | |
| Ардоти (груз. არდოტი) | 39 | 97 | |
| Арчило (груз. არჭტლო) | 7 | 100 | |
| Атабе (груз. ატაბე) | 3 | 100 | |
| Ахади (груз. ახადი) | 6 | 100 | |
| Ахалаани (груз. ახალაანი) | 24 | 100 | |
| Ахали-Бургули (груз. ახალი ბურღული) | 55 | 24 | 76 |
| Ахали-Кадуети (груз. ახალი კადუეთი) | 76 | 93 | |
| Ахали-Осеби (груз. ახალი ოსები) | 10 | 40 | 60 |
| Ахали-Тонча (груз. ახალი ტონჩა) | 230 | 99 | |
| Ахалцихе (груз. ახალციხე) | 48 | 100 | |
| Ахатани (груз. ახატანი) | 135 | 98 | |
| Ахиели (груз. ახიელი) | 6 | 100 | |
| Аче (груз. აჩე) | 6 | 100 | |
| Бага (груз. ბაგა) | 160 | 99 | |
| Базалети (груз. ბაზალეთი) | 1002 | 98 | |
| Бакакуреби (груз. ბაკაკურები) | 99 | 95 | |
| Бакурхеви (груз. ბაკურხევი) | 20 | 100 | |
| Банцури (груз. ვანცური) | 41 | 98 | |
| Банцурткари (груз. ბანცურთკარი) | 53 | 98 | |
| Барисахо (груз. ბარისახო) | 215 | 99 | |
| Бахани (груз. ბახანი) | 26 | 100 | |
| Бацалиго (груз. ბაცალიგო) | 7 | 100 | |
| Бедони (груз. ბედონი) | 153 | 98 | |
| Бениатбегони (груз. ბედიანთბეგონი) | 65 | 100 | |
| Бетисчрдили (груз. ბეთისჩრდილი) | 0 | ||
| Бзикурткари (груз. ბზიკურთკარი) | 13 | 100 | |
| Биндилаурта (груз. ბინდაურთა) | 4 | 100 | |
| Бисо (груз. ბისო) | 5 | 100 | |
| Бичнигаури (груз. ბიჩნიგაური) | 490 | 100 | |
| Бло (груз. ბლო) | 1 | 100 | |
| Богчвило (груз. ბოკჩვილო) | 1 | 100 | |
| Бодави (груз. ბოდავი) | 32 | 100 | |
| Бодорна (груз. ბოდორნა) | 135 | 98 | |
| Босели (груз. ბოსელი) | 7 | 100 | |
| Булачаури (груз. ბულაჩაური) | 631 | 99 | |
| Бурсачири (груз. ბურსაჭირი) | 12 | 100 | |
| Бучаани (груз. ბუჩაანი) | 26 | 100 | |
| Бучукурта (груз. ბუჩუკურთა) | 1 | 100 | |
| Варсимаани (груз. ვარსიმაანი) | 200 | 100 | |
| Варцла (груз. ვარცლა) | 11 | 91 | |
| Вашлоби (груз. ვაშლობი) | 26 | 100 | |
| Ведзатхеви (груз. ვეძათხევი) | 51 | 100 | |
| Велтаурткари (груз. ველთაურტკარი) | 27 | 100 | |
| Вешагурни (груз. ვეშაგურნი) | 24 | 100 | |
| Гамси (груз. გამსი) | 55 | 100 | |
| Гвелети (груз. გველეთი) | 6 | 100 | |
| Гвидаке (груз. გვიდაქე) | 33 | 100 | |
| Гелисваке (груз. ღელისვაკე) | 6 | 100 | |
| Гогнаури (груз. გოგნაური) | 40 | 100 | |
| Гоголаурта (груз. გოგოლაურთა) | 12 | 100 | |
| Гомецари (груз. გომეწარი) | 135 | 100 | |
| Горгицминда (груз. გორგიწმინდა) | 27 | 96 | |
| Григолаанткари (груз. გრიგოლაანთკარი) | 200 | 98 | |
| Гудани (груз. გუდანი) | 48 | 100 | |
| Гударахи (груз. გუდურახი) | 8 | 88 | |
| Гудрухи (груз. გუდრუხი) | 65 | 100 | |
| Гули (груз. ღული) | 10 | 100 | |
| Давати (груз. დავათი) | 212 | 100 | |
| Давитурни (груз. დავითურნი) | 2 | 100 | |
| Датвиси (груз. დათვისი) | 19 | 100 | |
| Дгнали (груз. დგნალი) | 83 | 98 | |
| Джавахианткари (груз. ჯავახიანთკარი) | 40 | 100 | |
| Джагмиани (груз. ჯაღმიანი) | 82 | 100 | |
| Джугиси (груз. ჯუღისი) | 60 | 100 | |
| Дзвели-Бургули (груз. ძველი ბურღული) | 32 | 59 | 38 |
| Дзвели-Осеби (груз. ძველი ოსები) | 124 | 83 | |
| Дзвели-Сакрамуло (груз. ძველი საკრამულო) | 42 | 79 | 21 |
| Дзедзеурта (груз. ჯეჯურთა) | 0 | ||
| Дидебаани (груз. დიდებაანი) | 50 | 100 | |
| Дихчо (груз. დიხჩო) | 17 | 100 | |
| Доласкеди (груз. დოლასქედი) | 109 | 100 | |
| Долоша (груз. დოლოშა) | 38 | 100 | |
| Дудауреби (груз. დუდაურები) | 19 | 100 | |
| Думацхо (груз. დუმაცხო) | 21 | 100 | |
| Жинвала (груз. ჟინვალა) | 155 | 98 | |
| Жожони (груз. ჟოჟონი) | 1 | 100 | |
| Закаткари (груз. ზაქათკარი) | 81 | 100 | |
| Зандуки (груз. ზანდუკი) | 63 | 100 | |
| Зеистечо (груз. ზეისტეჩო) | 1 | 100 | |
| Земо-Амирни (груз. ზემო ამირნი) | 13 | 100 | |
| Земо-Гарисцкала (груз. ზემო ღარისწყალა) | 1 | 100 | |
| Земо-Кодисцкаро (груз. ზემო კოდისწყარო) | 53 | 30 | 70 |
| Земо-Млета (груз. ზემო მლეთა) | 176 | 98 | |
| Земо-Убани (груз. ზემო უბანი) | 9 | 100 | |
| Земо-Хорхи (груз. ზემო ხორხი) | 64 | 100 | |
| Земо-Шуахеви (груз. ზემო შუახევი) | 144 | 34 | 66 |
| Зенубани (груз. ზენუბანი) | 8 | 100 | |
| Зотикианткари (груз. ზოტიკიანთკარი) | 80 | 99 | |
| Илтоза (груз. ილტოზა) | 167 | 100 | |
| Ино (груз. ინო) | 6 | 100 | |
| Иори (груз. იორი) | 15 | 100 | |
| Иухо (груз. იუხო) | 12 | 100 | |
| Кадоети (груз. კადოეთი) | 3 | 100 | |
| Каишаурни (груз. კაიშაური) | 22 | 100 | |
| Калило (груз. ქალილო) | 53 | 100 | |
| Канатиа (груз. კანატია) | 25 | 100 | |
| Караулеби (груз. ქარაულები) | 18 | 100 | |
| Каркушаани (груз. ქარქუშაანი) | 78 | 73 | 27 |
| Карсимаанткари (груз. კარსიმაანთკარი) | 55 | 100 | |
| Карцаулта (груз. კარწაულთა) | 2 | 100 | |
| Кацалхеви (груз. კაწალხევი) | 79 | 100 | |
| Квавили (груз. ყვავილი) | 76 | 100 | |
| Квелаани (груз. ყველაანი) | 26 | 100 | |
| Квемо-Араниси (груз. ქვემო არანისი) | 284 | 99 | |
| Квемо-Аши (груз. ქვემო აში) | 51 | 100 | |
| Квемо-Гарисцкала (груз. ქვემო ღარისწყალა) | 11 | 100 | |
| Квемо-Кодисцкаро (груз. ქვემო კოდისწყარო) | 30 | 93 | |
| Квемо-Млета (груз. ქვემო მლეთა) | 137 | 99 | |
| Квемо-Хорхи (груз. ქვემო ხორხი) | 14 | 100 | |
| Квемо-Шуахеви (груз. ქვემო შუახევი) | 193 | 44 | 56 |
| Квешети (груз. ქაეშეთი) | 355 | 100 | |
| Квиткирисцкаро (груз. ქვითკირისწყარო) | 39 | 92 | |
| Кеделоба (груз. ქედელობა) | 97 | 99 | |
| Кенчаклде (груз. კენჭაკლდე) | 27 | 100 | |
| Керана (груз. ქერანა) | 30 | 100 | |
| Керианткари (груз. ქერანთკარი) | 23 | 100 | |
| Кистани (груз. ქისტანი) | 0 | ||
| Китохи (груз. კიტოხი) | 69 | 100 | |
| Кмости (груз. ქმოსტი) | 0 | ||
| Кобуло (груз. ქობულო) | 9 | 100 | |
| Корого (груз. ქოროცო) | 6 | 100 | |
| Корша (груз. კორშა) | 92 | 100 | |
| Кошкаскели (груз. კოშკასყელი) | 6 | 100 | |
| Кубрианткари (груз. ქუბრიანთკარი) | 161 | 99 | |
| Кучеча (груз. კუჭეჭა) | 19 | 100 | |
| Лазвиани (груз. ლაზვიანი) | 80 | 99 | |
| Лакатхеви (груз. ლაკათხევი) | 22 | 100 | |
| Ламовани (груз. ლამოვანი) | 183 | 33 | 66 |
| Лапанаанткари (груз. ლაფანაანთკარი) | 118 | 96 | |
| Лауша (груз. ლაუშა) | 27 | 100 | |
| Лутхуби (груз. ლუთხუბი) | 80 | 100 | |
| Магароскари (груз. მაღაროსკარი) | 280 | 99 | |
| Маграани (груз. მაღრაანი) | 0 | ||
| Маграни (груз. მაღრანი) | 74 | 96 | |
| Макарта (груз. მაქართა) | 46 | 100 | |
| Манасеури (груз. მანასეური) | 38 | 100 | |
| Матура (груз. მათურა) | 3 | 100 | |
| Мглиани (груз. მგლიანი) | 5 | 100 | |
| Меджилаурни (груз. მეჯილაურნი) | 24 | 100 | |
| Мезврианткари (груз. მეზვრიანთკარი) | 116 | 99 | |
| Менесо (груз. მენესო) | 14 | 100 | |
| Менесо (груз. მენესო) | 96 | 100 | |
| Мигриаулеби (груз. მიგრიაულები) | 19 | 100 | |
| Мигриаулта (груз. მიგრიაულთა) | 20 | 100 | |
| Микелиани (груз. მიქელიანი) | 75 | 92 | |
| Милисцкаро (груз. მილისწყარო) | 2 | 50 | 50 |
| Млаше (груз. მლაშე) | 461 | 98 | |
| Моцмао (груз. მოწამო) | 12 | 100 | |
| Мугуда (груз. მუგუდა) | 80 | 100 | |
| Мугуре (груз. მუღურე) | 0 | ||
| Муко (груз. მუქო) | 11 | 100 | |
| Муцо (груз. მუცო) | 49 | 100 | |
| Мцитуреби (груз. მწითურები) | 40 | 93 | |
| Мчадиджвари (груз. მწადიჯვარი) | 1256 | 94 | |
| Мчедлианткари (груз. მჭედლიანი) | 10 | 100 | |
| Нагвареви (груз. ნაღვარევი) | 61 | 98 | |
| Наглианткари (груз. ნაგლიანთკარი) | 49 | 100 | |
| Надибаани (груз. ნადიბაანი) | 74 | 100 | |
| Наниани (груз. ნანიანი) | 17 | 100 | |
| Недзихи (груз. ნეძიხი) | 48 | 98 | |
| Ноджа (груз. ნოჯა) | 6 | 100 | |
| Ноджикети (груз. ნოჯიკეთი) | 23 | 100 | |
| Одзиси (груз. ოძისი) | 581 | 97 | |
| Окруаани (груз. ოქრუანი) | 6 | 100 | |
| Охерхеви (груз. ოხეორხევი) | 0 | ||
| Павлеури (груз. პავლეური) | 191 | 98 | |
| Пахвиджи (груз. ფახვიჯი) | 55 | 100 | |
| Петриани (груз. პეტრიანი) | 126 | 97 | |
| Пирмисаани (груз. პირმისაანი) | 85 | 100 | |
| Пичвиани (груз. ფიჭვიანი) | 13 | 100 | |
| Придонаанткари (груз. ფრიდონაანთკარი) | 11 | 100 | |
| Пудзнари (груз. ფუძნარი) | 11 | 100 | |
| Пхундави (груз. ფხუნდავი) | 9 | 100 | |
| Рошка (груз. როშკა) | 53 | 100 | |
| Сакере (груз. საკერე) | 0 | ||
| Сакерпе (груз. საკერპე) | 0 | ||
| Сакрамуло (груз. საკრამულო) | 314 | 97 | |
| Саладжури (груз. სალაჯური) | 54 | 100 | |
| Сацхаватло (груз. საცხავატლო) | 18 | 100 | |
| Сачалисчала (груз. საჭალისჭალა) | 31 | 100 | |
| Сашабуро (груз. საშაბურო) | 116 | 98 | |
| Сашевардно (груз. საშევარდნო) | 2 | 100 | |
| Свиана-Ростиани (груз. სვიანა-როსტიანი) | 15 | 100 | |
| Сепе (груз. სეფე) | 13 | 100 | |
| Сетурни (груз. სეთურნი) | 80 | 100 | |
| Сиджанаани (груз. საჯაანი) | 8 | 100 | |
| Содеве (груз. სოდევე) | 7 | 100 | |
| Сонда (груз. სონდა) | 31 | 100 | |
| Сондисвела (груз. სონდისველა) | 50 | 100 | |
| Сончо (груз. სონჩო) | 0 | ||
| Сцропави (груз. სწროფავი) | 23 | 100 | |
| Тандилаанткари (груз. თადილაანთკარი) | 90 | 99 | |
| Танианткари (груз. თანიანთკარი) | 180 | 97 | |
| Тваливи (груз. თვალივი) | 80 | 100 | |
| Тонча (груз. ტონჩა) | 0 | ||
| Торелаани (груз. თორელაანი) | 47 | 100 | |
| Тотиаурни (груз. თოთიაურნი) | 33 | 100 | |
| Тхилиана (груз. თხილიანა) | 43 | 100 | |
| Тхиловани (груз. თხილოვანი) | 16 | 31 | 69 |
| Убани (груз. უბანი) | 8 | 100 | |
| Убани (груз. უბანი) | 0 | ||
| Удзилаурта (груз. უძილაურთა) | 17 | 100 | |
| Уканамхари (груз. უკანამხარი) | 58 | 100 | |
| Уканапшави (груз. უკანაფშავი) | 11 | 100 | |
| Уканахо (груз. უკანახო) | 1 | 100 | |
| Уканхаду (груз. უკანხადუ) | 0 | ||
| Ундилаанткари (груз. უნდილაანთკარი) | 35 | 100 | |
| Упурети (груз. უფურეთი) | 0 | ||
| Ушарни (груз. უშურნი) | 2 | 100 | |
| Хартишо (груз. ხარტიშო) | 33 | 100 | |
| Хархети (груз. ხარხეთი) | 49 | 100 | |
| Хахабо (груз. ხახაბო) | 13 | 100 | |
| Хахмати (груз. ხახმატი) | 17 | 100 | |
| Хевша (груз. ხევშა) | 25 | 100 | |
| Хеоба (груз. ხეობა) | 58 | 98 | |
| Хизнеби (груз. ხიზნები) | 35 | 100 | |
| Хилиана (груз. ხილიანა) | 28 | 96 | |
| Хирауша (груз. ხირაუშა) | 1 | 100 | |
| Хоми (груз. ხომი) | 26 | 100 | |
| Хонисчала (груз. ხონისჭალა) | 31 | 100 | |
| Хошара (груз. ხოშარა) | 6 | 100 | |
| Цабаурта (груз. ცაბაურთა) | 2 | 100 | |
| Цивцкаро (груз. ცივწყარო) | 284 | 99 | |
| Цигрианткари (груз. ციგრიანთკარი) | 17 | 94 | |
| Цинамхари (груз. წინამხარი) | 50 | 100 | |
| Цинамхари (груз. წინამხარი) | 10 | 100 | |
| Цинкобани (груз. წინკობანი) | 51 | 98 | |
| Цинхаду (груз. წინხადუ) | 10 | 100 | |
| Ципори (груз. წიფორი) | 5 | 100 | |
| Ципрани (груз. წიფრანი) | 44 | 100 | |
| Цители-Клде (груз. წითელი კლდე) | 41 | 100 | |
| Цителсопели (груз. წითელსოფელი) | 363 | 90 | |
| Цихевдави (груз. ციხევდავი) | 144 | 40 | 60 |
| Цихиани (груз. ციხიანი) | 2 | 100 | |
| Цихисдзири (груз. ციხისძირი) | 277 | 96 | |
| Цихиссопели (груз. ციხისსოფელი) | 9 | 89 | |
| Цихисубани (груз. ციხისუბანი) | 76 | 96 | |
| Цицамура (груз. წიწამურა) | 62 | 21 | 77 |
| Цкере (груз. წკერე) | 40 | 100 | |
| Цхведиети (груз. ცხვედიეთი) | 59 | 100 | |
| Чадисцихе (груз. ჭადისციხე) | 0 | ||
| Чалисопели (груз. ჭალისოფელი) | 78 | 100 | |
| Чалисопели (груз. ჭალისოფელი) | 13 | 100 | |
| Чанадирткари (груз. ჩანადირთკარი) | 191 | 98 | |
| Чаргали (груз. ჩარგალი) | 100 | 99 | |
| Чартали (груз. ჭართალი) | 279 | 97 | |
| Чаша (груз. ჭაშა) | 69 | 13 | 87 |
| Чивилаанеби (груз. ჭივილაანები) | 26 | 100 | |
| Чие (груз. ჭიე) | 2 | 100 | |
| Чикаани (груз. ჭიკაანი) | 17 | 100 | |
| Чилурти (груз. ჭილურტი) | 308 | 100 | |
| Чимга (груз. ჭიმღა) | 5 | 100 | |
| Чинти (груз. ჩინთი) | 222 | 98 | |
| Чирдилелианткари (груз. ჩირდილელიანთკარი) | 249 | 99 | |
| Чирдили (груз. ჩირდილი) | 11 | 100 | |
| Чирики (груз. ჩირიკი) | 66 | 98 | |
| Читауреби (груз. ჩიტაურები) | 10 | 100 | |
| Чичо (груз. ჭიჩო) | 1 | 100 | |
| Чобалаурни (груз. ჩობალაურნი) | 11 | 100 | |
| Чонтили (груз. ჭონტილი) | 13 | 85 | |
| Чопорти (груз. ჭოპორტი) | 895 | 99 | |
| Чормешави (груз. ჭორმშევი) | 6 | 100 | |
| Чохелни (груз. ჩოხელნი) | 21 | 95 | |
| Чохи (груз. ჩოხი) | 17 | 94 | |
| Чубинианткари (груз. ჩუბინიანთკარი) | 147 | 88 | |
| Чхуба (груз. ჩხუბა) | 0 | ||
| Шаликианткари (груз. შალიკაანთკარი) | 77 | 100 | |
| Шарахеви (груз. შარახევი) | 15 | 100 | |
| Шармиани (груз. წაუმიანი) | 3 | 100 | |
| Шатили (груз. შატილი) | 68 | 100 | |
| Шуапхо (груз. შუაფხო) | 38 | 100 | |
| Эбниси (груз. ებნისი) | 229 | 98 | |
| Этвалиси (груз. ეთვალისი) | 14 | 93 | |
| Эбниси (груз. ებნისი) | 229 | 98 | |
| Этвалиси (груз. ეთვალისი) | 14 | 93 |
Напишите отзыв о статье "Душетский муниципалитет"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.geostat.ge/cms/site_images/_files/english/population/01%20Population%20by%20municipalities%20for%20the%20beginning%20of%20the%20year.xls Численность населения краёв и муниципалитетов Грузии на начало года в 2006—2016 гг.]. [www.geostat.ge/index.php?action=page&p_id=473&lang=eng Национальная статистическая служба Грузии]. Проверено 30 апреля 2016. (англ.)
- ↑ 1 2 3 [upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/9/92/Georgia_Census_2002-_Ethnic_group_by_major_administrative-territorial_units.pdf Этнический состав Грузии по переписи 2002 года] (англ.)
- ↑ [upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/5/5b/POPULATION_BY_RELIGIOUS_BELIEFS.pdf Конфессиональный состав Грузии по переписи 2002 года] (англ.)
- ↑ [www.geostat.ge/index.php?action=page&p_id=473&lang=eng Статком Грузии. Численность населения на начало года в 2000—2010 гг.] (англ.)
- ↑ 1 2 Перепись населения Грузии 2002. Население сельских населённых пунктов (Census_of_village_population_of_Georgia) (груз.) — С. 122—131
Отрывок, характеризующий Душетский муниципалитет
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.
Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
