Дхаммапала

Дхаммапала — имя, которое носили два комментатора в буддийском течении тхеравады.

Первый из них родился в Канчипураме, известен из палийского произведения Гандхавамса и из трудов Сюаньцзана. Этот Дхаммапала жил в Бадаратиттха-Вихара, на юге современного Ченнаи, и был автором комментариев к семи малым каноническим книгам (состоящим почти полностью из стихов), а также комментариев к Нэтти — пожалуй, старейшему неканоническому труду на пали. Выдержки из последних работ, и всего три из семи других, были опубликованы Обществом палийских текстов. Эти работы показывают большую учёность, экзегетические навыки и здравый смысл автора, но из его текстов можно почерпнуть очень мало информации о социальной истории того времени. Хотя, он, по всей вероятности, был тамилом по национальности, Дхаммапала заявляет в первых строках своих произведений, что он следует традиции Великого министра (Маха Вихары) из Анурадхапуры на Шри-Ланке, что подтверждают его работы.

Другой автор, также носивший это имя, жил, вероятно, в XII веке и оставил субкомментарии к комментариям по трудам Дигха-никайя, Маджхима-никайя и Самьютта-никайя.

Библиография

• Edmund Hardy in Zeitschrift der deutschen morgenlandischen Gesellschaft (1898), pp. 97 foll.
• Netti-ppakaranam: The guide, according to Kaccana Thera (ed. E. Hardy, London, Pali Text Society, 1902, ASIN B0000CLJ95), especially the Introduction, passim.
• Theri Gatha Commentary, Peta Vatthu Commentary, and Vimna Vutthu Commentary, all three published by the Pali Text Society.
• K.R. Norman, Pali Literature, Otto Harrassowitz, Wiesbaden, 1983.
• Oskar von Hinüber, Handbook of Pali Literature, Walter de Gruyter, Berlin, 1996.

• Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Дхаммапала

«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.