Пэтерсон, Дэвид

Дэвид Пэтерсон David Alexander Paterson
55-й губернатор Нью-Йорка
17 марта 2008 — 31 декабря 2010
Вице-губернатор:	Ричард Рэвич
Предшественник:	Элиот Спитцер
Преемник:	Эндрю Куомо
74-й вице-губернатор Нью-Йорка
1 января 2007 — 17 марта 2008
Губернатор:	Элиот Спитцер
Предшественник:	Мэри Донохью
Преемник:	Джозеф Бруно, и.о.
Сенатор Нью-Йорка от 30-го избирательного округа
1 января 1985 — 1 января 2007
Предшественник:	Леон Богуес
Преемник:	Билл Перкинс
Рождение:	20 мая 1954(1954-05-20) (69 лет) Бруклин, Нью-Йорк, США
Отец:	Бэзил Пэтерсон
Мать:	Портия Пэтерсон
Супруга:	Мишель Пейдж
Дети:	Эшли и Алекс
Партия:	Демократическая партия
Образование:	Колумбийский университет Школа права университета Хофстра
Автограф:

Дэвид Пэтерсон (англ. David Paterson, Патерсон; 20 мая 1954, Бруклин, Нью-Йорк) — с 17 марта 2008 года по 1 января 2011 года губернатор штата Нью-Йорк, до этого с января 2007 был вице-губернатора штата, занял пост в связи со скандальной отставкой предыдущего губернатора, Элиота Спитцера. До этого с 1985 по 2006 год был сенатором штата Нью-Йорк.

Биография

Дэвид Александер Пэтерсон (David Alexander Paterson) родился 20 мая 1954 года в нью-йоркском районе Бруклин в семье Бэзила (Basil) и Портии (Portia) Пэтерсонов. Его родители были афроамериканцами (пройдя позже генетическую экспертизу, Пэтерсон выяснил, что в его роду также были англичане и евреи). Бэзил Пэтерсон был влиятельным чернокожим политическим деятелем в штате Нью-Йорк, в 1965—1970 годах он был сенатором штата Нью-Йорк. После неудачи на выборах на пост вице-губернатора штата Бэзил Пэтерсон занимался юридической практикой, в 1978—1979 годах занимал пост вице-мэра Нью-Йорка, а с 1979 по 1982 год был государственным секретарем штата.

В трехмесячном возрасте Дэвид Пэтерсон заболел тяжелой ушной инфекцией, которая перекинулась на зрительный нерв, в результате чего он ослеп на левый глаз и практически полностью утратил зрение в правом глазу, став слепым с юридической точки зрения. Впрочем, Пэтерсон с трудом мог читать и писать, в состоянии был ходить без посторонней помощи. Несмотря на инвалидность сына, родители решили, чтобы Дэвид обязательно посещал школу для обычных детей: в 1971 году он окончил школу в нью-йоркском Хэмпстеде (англ.). Как признавался впоследствии Пэтерсон, в 1970-х годах он употреблял разные наркотики, в том числе кокаин.

В 1977 году Пэтерсон получил степень бакалавра по истории в Колумбийском университете (Columbia University) и, сменив несколько работ, решил продолжить образование. В 1982 году он стал доктором права в юридической школе Университета Хофстра (Hofstra University) в Хэмпстеде. После этого Пэтерсона пригласили в криминалистическое отделение адвокатского бюро нью-йоркского боро Куинс: там он около года проработал помощником адвоката, однако стать полноценным адвокатом не смог, провалившись на экзаменах на звание юриста. Причиной стало его плохое зрение: он не смог уложиться в положенное для экзамена время, поскольку вопросы ему читали, а ответы записывали под диктовку. В 1985 году году он отказался от карьеры юриста и вошел в избирательный штаб друга своего отца Дэвида Динкинса (David Dinkins) на выборах президента боро Манхэттен (впоследствии Динкинс стал первым чернокожим мэром Нью-Йорка). В том же году Пэтерсон, после смерти сенатора штата Нью-Йорк Леона Боге (Leon Bogues), близкого друга Бэзила Пэтерсона, выиграл праймериз от Демократической партии США, а затем и досрочные выборы в сенат штата Нью-Йорк от того же округа, в котором в 1960-е годы представлял его отец. Пэтерсон переизбирался в сенат штата до 2003 года.

На посту сенатора штата Пэтерсон много внимания уделял борьбе с расизмом и произволу полиции по отношению к чернокожим и даже высказывал мнение о необходимости создания политической партии, которая бы представляла интересы национальных меньшинств. В 1993 году он неудачно избирался на пост общественного адвоката (главного омбудсмена) штата.

В 2002 году Пэтерсон был избран главой демократического меньшинства в сенате штата.

В 2006 году Пэтерсон стал напарником Элиота Спитцера на выборах губернатора Нью-Йорка: по мнению прессы, Спитцер выбрал Пэтерсона потому, что нуждался в поддержке его электорального ресурса, хотя по многим вопросам их мнения расходились. На голосовании, состоявшемся в ноябре 2006 года Спитцер набрал рекордные для избрания на первый срок 69 процентов голосов и после вступления в должность в январе 2007 года стал губернатором, а Пэтерсон — вице-губернатором штата. На новом посту Спитцер собирался заняться реформами, однако большинство его начинаний блокировались республиканцами в сенате штата и ассамблее. В марте 2008 года Спитцер был вынужден уйти в отставку из-за скандала, вызванного его связям с проститутками. 17 марта 2008 года, по закону, место губернатора должен был занять вице-губернатор. Таким образом, первым в истории чернокожим и слепым губернатором штата Нью-Йорк стал Пэтерсон. После вступления в должность он не критиковал Спитцера и сразу объявил о том, что будет продолжать его политику.

Во время выборов на пост президента США в 2008 году Пэтерсон поддерживал не чернокожего кандидата Барака Обаму, а сенатора от штата Нью-Йорк Хиллари Клинтон.

После начала мирового экономического кризиса в 2008 году Пэтерсон объявил о радикальных мерах по сокращению государственных расходов, которые коснулись, в первую очередь, системы образования штата. Также для борьбы с дефицитом бюджета штата, составлявшем около 4,4 миллиарда долларов, он ввел новые налоги и увеличил сборы. Несмотря на эти меры, к 2010 году дефицит бюджета вырос до 8 миллиардов долларов. Помимо этого, Пэтерсон выступал за легализацию однополых браков и запрет смертной казни в штате.

Еще в октябре 2008 году Пэтерсон объявил о том, что в 2010 году планирует избираться губернатором штата на полный срок.

В феврале 2010 года Пэтерсон оказался сразу в центре двух громких скандалов. В конце 2009 года один из советников губернатора был уличен в домашнем насилии по отношению к своей подруге: после этого Пэтерсон сначала через своих подчиненных, а затем лично уговаривал потерпевшую отозвать иск, что она и сделала в феврале 2010 года. О данном событии стало известно прессе, Пэтерсона могли обвинить в давлении на свидетелей и соучастии в домашнем насилии. Другой скандал разразился, когда пресса узнала, что Пэтерсон в октябре 2009 года вместе с сыном, его другом и двумя подчиненными посетил бейсбольный матч, получив билеты в подарок, что запрещалось законом. Хотя впоследствии Пэтерсон оплатил билеты, специальная комиссия выяснила, что чек об их оплате был датирован задним числом, и в марте 2010 года прокуратура округа Олбани предъявила ему обвинения в незаконном получении подарка и использовании служебного положения для получения выгоды.

Из-за этих скандалов 26 февраля 2010 года Пэтерсон был вынужден прервать свою предвыборную кампанию и отказаться от переизбрания на губернаторский пост. Впрочем, призывы досрочно уйти в отставку Пэтерсон проигнорировал и заявил, что останется на своем посту до вступления в должность нового губернатора. 1 января 2011 года в должность губернатора штата Нью-Йорк вступил Эндрю Куомо (Andrew Cuomo). В феврале 2011 года стало известно, что Пэтерсон будет преподавать в Нью-Йоркском университете (New York University).

Пэтерсон входит в президентский совет Американского фонда слепых (American Foundation for the Blind), с 1997 по 2006 год он был генеральном директором этого фонда. Он активно выступал за развитие инвалидного спорта, был членом благотворительной организации для поддержки инвалидов-спортсменов Achilles Track Club, в 1999 году Пэтерсон участвовал в нью-йоркском городском марафоне.

Пэтерсон женился в 1992 году, его супругу зовут Мишель Пейдж (Michele Paige). В канун своего назначения губернатором Нью-Йорка Пэтерсон признался что в конце 1990-х — начале 2000-х годов их брак едва не распался из-за взаимной измены, но развода удалось избежать. У Мишель и Дэвида Пэтерсона двое детей: Эшли (Ashley) и Алекс (Alex). Младший брат Пэтерсона, Дэниел (Daniel), работает в Офисе по управлению судами штата Нью-Йорк (New York State Office of Court Administration).

Ссылки

• [lenta.ru/news/2008/03/18/cheat/ Lenta.ru: Новый губернатор Нью-Йорка признался в супружеской неверности]
• При написании этой статьи использовался [www.lenta.ru/lib/14203881/ материал] (текст в Викитеке) из «Лентапедии», доступный по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Пэтерсон, Дэвид

Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.