Дэнни-призрак
Поделись знанием:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
Дэнни-призрак (англ. Danny Phantom) — американский анимационный телевизионный сериал, созданный студией Billionfold Studios (англ.) для телеканала Nickelodeon в 2004 году.
Мультсериал повествует о жизни четырнадцатилетнего мальчика по имени Дэнни Фентом, случайно ставшего полупризраком-получеловеком, сражающимся со злыми духами, появляющимися из «Призрачной Зоны». Шоу было создано Бутчем Хартманом — создателем мультсериала «Волшебные родители».
Содержание
Идея
Изначально мультсериал планировалось назвать «Danny Phantom and the Spector Detectors» (рус. Дэнни-призрак и Спектральный Детектор) и посвятить его рассказу о команде подростков, сражающихся с призраками. Но позднее было принято решение изменить тему мультсериала на ту, что и была позднее выпущена в свет, так как идея подростка-призрака показалась создателям интереснее. Планировалось также внедрить идею о том, что персонажи Сэм и Дэнни будут иметь телепатическую связь, но позднее она была отклонена.
В прорисовку графики внёс свой вклад профессионал Стивен Сильвер (Stephen Silver), в целом графику можно охарактеризовать как выше среднего уровня для такого рода мультсериалов. Большинство сценариев написано Стивом Мармелом (Steve Marmel) и Марком Бэнкером (Mark Banker). Музыкальное сопровождение для мультсериала написал Гай Мун (Guy Moon).
Список эпизодов
Персонажи
- Дэниель (Дэнни) Фентон/Дэнни-призрак — главный герой мультфильма. Обыкновенный 14-летний подросток, который ходит в школу, где не особо преуспевает в учёбе и при этом служит объектом нападок школьных хулиганов, поскольку не одарен особо мощным телосложением. Но это все — только для тех, кто не знает тайны Дэнни — после случая с изобретением его родителей, он ведет 2-ую жизнь, где выступает в роли Дэнни-призрака — защитника людей от злых призраков. Родители Дэнни — весьма страстные исследователи всего, что связано с призраками (несмотря на то, что они даже не были уверены в их существовании до определенного момента). Им удалось создать портал, который открыл проход в мир духов — «Призрачную Зону». Открытие этого портала привело к тому, что Дэнни, из любопытства заглянув в него и случайно включив при этом, получил призрачную силу. Теперь он может переходить из одного состояния в другое, быть то человеком, то духом. Становясь призраком, Дэнни получает способности:
- Эктолучи (выпускает их из своих ладоней).
- Энергетические щиты.
- Невидимость.
- Неосязаемость.
- Левитация (полёт).
- Создание клонов (за 3 сезона мультсериала научился создавать не более 4-ех).
- Одержимость (вселение в людей и управление ими изнутри).
- Призрачный Вой (появилась во 2-м сезоне, мощная, но очень затратная форма энергии).
- Заморозка (появилась в 3-ем сезоне).
- Погодные силы (только в 4-й серии 3-го сезона, в этой же серии их и утратил).
О своей призрачной половине Дэнни рассказал только двум лучшим друзьям — Сэм и Такеру. Впоследствии о его секрете узнает и сестра Джесс. Интересно, что Дэнни носит почти такую же одежду, как Энди Ларкин из сериала «Что с Энди?», только у него нет карманов на коленях и имеется красный овал на груди футболки. Другие персонажи не раз называют Дэнни панком, но на представителя субкультуры он похож только внешне: причёска, кеды, простая «уличная» одежда. Во 2-м сезоне Сэм прикрепила символ в виде буквы D к призрачному костюму.
- Саманта «Сэм» Мэнсон — одна из лучших друзей Дэнни. Утверждает, что их отношения носят исключительно дружеский характер (что подтверждает и сам Дэнни), хотя у окружающих возникают сомнения по этому поводу, которые подкрепляются некоторыми эпизодами в мультфильме. И в 3 сезоне 12 серии на 37мин. Сэм целуется с Дэнни, что якобы означает что они любят друг друга. Сэм позиционирует себя как гота. Соответственно этому образу она всегда одевается во все чёрное, посещает вечера готической поэзии и испытывает откровенную неприязнь ко всему популярному. Кроме того, Сэм — ярая защитница животных, любит природу и является ультравторичной вегетарианкой. Имеет очень богатых родителей, но предпочитает держать это в секрете. Даже её лучшие друзья Дэнни и Такер узнали об этом далеко не сразу после знакомства с Сэм. К тому же, в 8-ой серии 2-го сезона выясняется, что ко всему прочему девушка не празднует Рождество, так как она — еврейка.
- Такер Фоули — один из лучших друзей Дэнни. Очень сильно увлекается электронными технологиями, из-за чего получил прозвище «Техноманьяк». Как и Дэнни, не обладает крепким телосложением и большой физической силой, а потому Такеру также регулярно достается от школьных хулиганов. Иногда у него проявляется комплекс неполноценности, который вызван отсутствием внимания со стороны противоположного пола и тем, что мало кто прислушивается к его словам. Боится всего, что связано с больницей. Обожает есть, но обязательно что-нибудь мясное и сытное.
- Джезмин «Джесс» Фентон — старшая сестра Дэнни. Ей 16 лет. Очень старательная, усердная и практичная девушка, отличница. Имеет весьма высокое мнение о себе и считает себя совершенно взрослой. Уверенность в собственных знаниях и силах подчас мешает ей, не давая заметить собственные ошибки или понять, что её действия отрицательно оцениваются другими людьми. Весьма скептически относится к тому, чем занимаются её родители, и к их жизненной позиции. Узнала секрет брата в 9 серии 1 сезона. До того, как Джесс узнала, что Дэнни является мальчиком-призраком, она была достаточно низкого мнения о его способностях и перспективах. Узнав секрет брата, Джесс изменила своё отношение, но продолжает стремиться опекать Дэнни, считая, что лучше него представляет, как для брата будет лучше.
- Джек Фентон — отец Дэнни. Гениальный ученый, посвятивший практически всю свою жизнь исследованиям призраков и их природы. Создал немало уникальных устройств, способных помочь в борьбе с призраками или в понимании их сути. Считает себя весьма успешным охотником на призраков, однако как правило дальше изобретений его не хватает — тут за дело берется Мэдди. Будучи полностью поглощенным своими исследованиями, Джек частенько бывает невнимателен ко всему остальному, неуклюж и забывчив, допускает ошибки в простейших ситуациях, да и изобретения зачастую работают непредсказуемо. Доверчивый, простодушный, наивный; одним словом — простофиля. Умный в науке, глуповат по жизни. Зато очень любит свою семью.
- Мэддисон «Мэдди» Фентон— мать Дэнни. Как и муж, посвятила всю себя научной работе, связанной с призраками, но в отличие от Джека Фентона, увлеченность работой не мешает Мэдди вести хозяйство, следить за всем, что происходит вокруг и решать проблемы, которые не связаны с призраками. Значительно успешнее своего мужа в охоте на призраков, но почти всегда старается не указывать ему на это, поскольку сильно любит Джека и не хочет делать ему неприятно. В своих детях души не чает. Владеет чёрным поясом по каратэ.
- Влад Мастерс / Влад Плазмиус — главный враг Дэнни. Влад жил в Висконсине, в ходе сериала переезжает в Парк Дружбы и Влад становится мэром. Учился вместе с родителями Дэнни в висконсинском университете, тогда же принял участие в их совместном эксперименте по созданию тестовой версии портала в мир духов. Во время эксперимента Влад оказался под воздействием потока энергии, в результате чего получил призрачную силу и заболел тяжелой болезнью эктоугрей (как позже выясняется потому что Джек по невнимательности залил в фильтр газировку). После этого много лет провел в больнице, а выйдя из неё использовал силу призрака для осуществления ограблений и благодаря этому собрал огромное состояние. С молодости влюблен в Мэдди и всеми силами стремится отобрать её у Джека, которого ненавидит и считает полным идиотом. Высокомерен и склонен к самолюбованию. В целом является сильным противником с большим опытом, однако после нескольких первых встреч в большинстве эпизодов выступает как не очень опасный противник, склонный много болтать.
- Дэниэль — клон Дэнни, созданный Владом Плазмиусом. Девочка, очень похожая на Дэнни. Ей 12 лет. Утверждает, что она четвероюродная сестра Дэнни. Так же как и он, получеловек-полупризрак. Нестабильна и при большом расходе силы постепенно превращается в эктоплазму. Сначала она выполняла приказы Влада, но потом, поняв, что он её ни во что не ставит, стала союзником Дэнни. Где живёт — неизвестно. В предпоследней серии 3-го сезона, благодаря Дэнни, стала полноценным полупризраком.
- Валери Грэй — одноклассница Дэнни и один из врагов Дэнни-призрака. Входила в компанию «крутых» ребят в школе, пока её отец не потерял работу из-за призрачного пса Куджо, разорившего все его труды. После этого Вэлири возненавидела призраков, а вскоре получила анонимную посылку (от Влада), в которой находилось антипризрачное оружие, специальный костюм для охоты на призраков и сёрф, который можно использовать для полетов. Посылка была как раз к месту, и Вэлири превратилась в охотницу на призраков. Она старалась держать это в секрете, но впоследствии Дэнни, Сэм, Такер и отец Валери узнают о её 2-ой жизни. Прежде всего Вэлири хотела уничтожить Дэнни-призрака, потому что считала его виновником своих бед. В то же время очень интересно развивались её отношения с Дэнни Фентоном — от взаимной антипатии они пришли к глубокой симпатии. Что приводит к ревности Сэм, так как она также питает к нему чувства.
- Полина — одноклассница Дэнни. Очень красивая и эффектная девушка, но в то же время стервозная пустышка. В школе пользуется огромной популярностью как у парней, так и у девушек, желающих держаться поближе к Полине, дабы греться в лучах этой популярности. Самоуверенная и самовлюбленная, презирает всех, кто не относится к кругу популярных людей. Влюблена в Дэнни-призрака, и пренебрежительно относится к Дэнни Фентону, не догадываясь, что они — одно лицо. В оригинальной озвучке Полина говорит с акцентом, характерным для испаноязычных жителей США.
- Дэш Бакстер — одноклассник Дэнни. Типичный школьный хулиган, недалекий и решающий любые вопросы при помощи силы, но пользующийся благодаря этому большим авторитетом. Звезда футбола. Одним из главных развлечений для Дэша являются издевательства над теми, кто слабее его. Обожает Дэнни-призрака. Его аналогом является Флеш Томпсон из мультсериалов про Человека-Паука.
- Кван — одноклассник Дэнни. Друг Дэша Бакстера, постоянно находящийся в его компании. Ещё более недалекий и невежественный, но менее склонный к хулиганству по причине более мягкого характера, а потому не имеющий такого мощного авторитета, как Дэш.
- Стар — одноклассница Дэнни. Почти постоянно находится в компании обладающей большой популярностью Полины, стремясь таким образом поднять свой авторитет и входить в число «крутых». Близкая подруга Валери Грей. Является объектом симпатии Такера.
- Фрикшоу — хозяин цирка, злой готичный клоун. К призракам он не относится, но сильно им завидует. Сначала с помощью сферы, которая передавалась в его семье от поколения к поколению, гипнотизировал призраков, позже был побежден.
Призраки
- Ланч Леди — призрак школьной кухарки. Управляет столовыми приборами, кухонной техникой и мясом. Из мяса может создавать для себя мощное тело. Первый призрак, с которым сражался Дэнни.
- Ящичный призрак, или Ящик — управляет ящиками и ничего больше. Пугливый и назойливый, но особой опасности не представляет.
- Боксланч — будущая дочь Ланч Леди и Ящичного призрака. Появляется только в серии «The Ultimate Enemy». Управляет, как видно из её происхождения, ящиками с едой.
- Климпер — призрак холода. Одет в пижаму. Глуповат, хочет со всеми дружить, при этом стискивая в объятьях до посинения, а в ответе ему отказывают. Не опасен.
- Николай Технус — «Hi-Tech»-призрак. Может управлять техникой, вселяться в неё и создавать из неё механический экоскелет.
- Скалкер — маленький дух, сидящий в механическом экзоскелете. Является охотником-любителем и наемником одновременно; когда речь идет о любителе — то он жуткий болтун, но когда его нанимают… Любит ловить призраков, выпускать их на свой остров и охотится там на них. Его главной целью является Дэнни-призрак, но, в силу возраста и жизненного опыта последнего, постоянно называет его «щенком». Судя по нескольким эпизодам, парень Эмбер.
- Эмбер МакЛейн — призрак-музыкант в виде девушки с волосами из голубого пламени. Её силу подпитывает народная любовь её фанатов. С помощью гитары зомбирует людей.
- Сидни Поиндекстар — жил полвека назад, был жертвой всех унижений (в особенности в школе). Его так часто запихивали в его шкафчик (шкафчик № 724), что его дух обитает там. Ненавидит хулиганов.
- Дезире — своего рода призрак-джинн. Она была наложницей, которой обещали, что она когда нибудь станет госпожой, но её прогнала ревнивая жена султана, а потом она умерла с разбитым сердцем. После её дух начал исполнять любые желания людей.
- Янг Блад (англ. Young Blood) — призрак вредного 5-летнего ребёнка. Чересчур наглый и очень ловкий. Его могут увидеть только дети и другие призраки, как видно из его имени. Имеет маленького скелетоподобного духа-питомца, принимающего формы скелетов животных (например, попугай или конь).
- Уолкер — главарь призрачной полиции и начальник Призрачной тюрьмы, наглый, упертый на своем и всегда пытающийся достичь своей цели. Недолюбливает Дэнни за то он устроил в его тюрьме бунт и массовый побег духов, а ещё сам так и не отсидел назначенный Уолкером тюремный срок — 1000 лет общего режима. Зациклен на уголовном кодексе, но чтобы поймать Дэнни может пойти в обход собственных правил.
- Стингер (англ. Bullet) — дух-ассистент Уолкера, выполняющий роль его полевого офицера в мире людей.
- Вульф — призрак, внешне похожий на антропоморфного волка. В основном говорит на эсперанто — его понимает лишь Такер, который знает этот язык; на английском же знает лишь пару-тройку слов. Обладает способностью своими когтями разрывать Ткань Реальности, чтобы проникать в другие миры, и вытягивать из людей духов. Сначала был врагом Дэнни-призрака (из-за элекроошейника), потом подружились.
- Пенелопа Спектра — женщина-дух в виде чёрного силуэта с глазами и челюстью. Использует искусственное тело, чтобы слиться с толпой людей, подпитывается комплексами и душевными страданиями людей. До встречи с Дэнни была школьным психологом в его школе.
- Бертран — подручный Спектры, имеющий внешний вид низкорослого и добродушного на первый взгляд мужичонки. Умеет менять обличья, из которых больше всего любит личину сумасшедшего хирурга.
- Джонни 13 — байкер-призрак. Имеет живую тень, в которой заключена вся его сила. Эта тень может летать и драться, однако очень боится света. Парень Китти.
- Китти — ревнивая девушка Джонни 13.Как почти любой дух,имеет свою способность. При помощи воздушного поцелуя может телепортировать людей или духов между Призрачной Зоной и миром людей.
- Париа Дарк — король Призрачного Зоны. Самый сильный и жестокий призрак. Был освобождён благодаря стараниям Влада Плазмиуса по поиску Кольца Власти, но с большими усилиями Дэнни вновь запечатал его.
- Ноктюрн — призрак сновидений. Усыпляет людей и питается их снами. Когда его сила велика, он растет в размере и может призывать на помощь Лунатиков — безликих призраков, подпитывающихся силой напрямую от хозяина. Очень опасен.
- Клоквейк — призрак-хранитель времени, друг Дэнни. Управляет временем, может перемещаться в нём и останавливать его. Выглядит как дух в плаще с капюшоном, постоянно меняющий свой облик (по цепи превращается то в ребёнка, то во взрослого, то в старика). Сотрудничает с призраками-наблюдателями, однако не одобряет их решения.
- Аморфо — безликий призрак в чёрном плаще и шляпе, с красными светящимися точками вместо глаз. Обладает способностью превращаться в точную копию любого живого существа, только с красными глазами. Хочет быть прославленным, как Дэнни-призрак.
- Дора — принцесса средневекового королевства в Призрачной Зоне. Благодаря ожерелью может превращаться в голубого дракона. В двух эпизодах представлена как капризная девушка, которая «хочет танцевать», но в одном эпизоде — как могущественная принцесса. Сестра принца Эрагона. В какой-то мере подруга Сэм.
- Сорняк — растение-призрак. Обладает телепатической связью с растениями, может ими управлять. Имеет свойство быстро регенерироваться после повреждений, что делает его практически непобедимым. Боится холода.
- Фростбайт — призрак, похожий на белого йети с ледяными рогами и протезом из льда вместо руки. Он и деревня ему подобных обладают силой заморозки. Друг Дэнни.
- Дэн-призрак — взрослое и злое воплощение Дэнни, предположительный возраст 24 года. Он появился в результате отделения Дэнни от его призрака, когда затем призрачные половины Влада и Дэнни слились. Невероятно силён: способен раздваиваться, создавать волны эктоплазменной энергии (Призрачный Вой), испускать из своих ладоней лучи огромной мощи, создавать энергетические клетки и испускать из ладоней эктоплазменный клей.
- Эрагон — принц Призрачной Зоны, брат Доры. Очень жесток, ни во что не ставит ни сестру, ни остальных. В одной серии надумал жениться на Сэм, поскольку она по ошибке выиграла конкурс красоты, который проводился в «Casper High». Может превращаться в Чёрного дракона за счёт ожерелья наподобие амулета как у Доры. Побежден Дорой, дальнейшая судьба неизвестна.
- Вортекс — призрак погоды. Считает Землю бессмысленной планетой, и принес хаос на ней на протяжении веков. Его недостатком прямой солнечный свет, который заставляет его уменьшаться и терять силу.
Оружие и изобретения Фентонов
- Фентон-термос — надёжно засасывает внутрь призраков, после чего их можно выпустить в призрачную зону.
- Удочка для призраков — приспособление, главной ценностью которого является леска, которую призраки не могут порвать.
- Фентон-базука
- Эктолазер
- Мини-портал
- Фентон-свёртыш — приспособление которое уменьшает размер призрака и его силу. Появилась в серии «Микроразборки»
- Пылесос для призраков — похож на Фентон-термос, но выглядит, как пылесос. Засасывает внутрь себя призраков.
- Призракоулавливатель — использует сигналы со спутника, чтобы обнаружить призрака. В первой серии превосходно работает, реагируя на присутствие Дэнни, однако Джек и Мэдди не придают этому особого значения, упорно считая, что призраком является их дочь Джесс.
- Фентон-щит — не пропускает через своё силовое поле призраков.
- Фентон-мобиль — вездеход, оборудованный как танк, и имеющий кучу приспособлений и оружия для борьбы с призраками.
- Фентон-духоизгонялка — появляется лишь в одной серии — «D-stabilized». По задумке Джека, должна ослабить призрака и в итоге заставить его исчезнуть, однако на деле производит прямо противоположный эффект — призраки, подвергшиеся воздействию этого изобретения увеличиваются в размерах и свирепеют. В конце серии помогла Дэнни стабилизировать Дэни.
- Фентон-экстрактор — по задумке должен безболезненно извлекать призрака из тела человека, в которого он вселился. Насколько можно судить по сериалу, своей функции не выполняет и исправно делает только одно — затягивает в себя волосы окружающих. Присутствует в первой серии.
- Фентон-бумеранг — настроен на поиск любого из членов семьи Фентонов. В серии «The Ultimate Enemy» отказывается реагировать на призыв Дарка. В том же эпизоде десять лет блуждает по Призрачной Зоне, чтобы передать застрявшему там Дэнни записку от Джесс. В эпизоде «Kindred Spirits» помогает Сэм и Такеру найти Дэнни, похищенного Владом и Дэниэль.
- Дефлектор призраков — пояс, который, при контакте с призраком, пускает через его тело мощный заряд, ослабляющий его и, при слишком долгом контакте, возможно, даже убивающим. Действует на полу-призраков, в каком бы обличье они ни были.
- Наручные бластеры — маленькие, прикрепленные к браслетам бластеры, стреляющие экто-лучами.
- Мамина губная помада — Это зелёная помада и стреляет экто-лучами. Появляется в серии «Doctor’s Disorders».
Местность
Парк Дружбы (Парк Мира)
Дэнни и его друзья живут в небольшом, и казалось бы, тихом городке под названием «Парк Дружбы (Amity Park)», который, однако, часто посещают призраки. На множестве рекламных щитов написано: «Welcome to Amity Park. Nice place to live», «Amity Park home of Danny Phantom», «Amity Park. Life is good», с целью завлечь в него побольше туристов. Наиболее часто появляющимися в шоу местами являются школа «Casper High», фастфуд-кафе «Тошниловка (Nasty Burger)», «'Торговый центр Эмити Парка (Amity Park Mall)» и "Мастерская Фэнтонов (Fenton Works)
Школа «Casper High»
Школа «Casper High» — место, где учатся Дэнни, его сестра, друзья и некоторые человеческие враги. Школа хорошо оборудована — в ней есть тренажёрный зал, бассейн, стадион. В «Casper High» работают множество учителей, например: Мистер Лэнсер — директор, преподаватель английского языка и астрономии; Миссис Тетцлаф — учитель физкультуры; Мистер Филука — учитель математики и т. д. Школу часто посещают призраки, и поэтому, именно она часто становится полем битвы между добром и злом. Casper High появляется почти в каждом эпизоде.
Тошниловка
Любимая закусочная Дэнни и его врагов. Кафе даже становится одним из ключевых элементов эпизода «The Ultimate Enemy», когда в нём происходит взрыв, позднее отменённый посредством путешествия во времени. Однако, кафе было уничтожено по приказу Влада Мастерса, превращено в «МакМастерс» с запрещенным тинейджерам входом и ещё позднее — восстановлено им же.
Торговый центр «Парка дружбы»
Торговый центр Эмити Парка, содержащий множество отделов, магазинчиков, кафе, в которых часто проводят свободное время жители городка.
Мастерская Фентонов
Мастерская Фентонов (именно так гласит вывеска) является уникальным зданием, размещающем в себе жилые помещения, генератор анти-призрачного щита, мастерскую (в подвале) и лабораторию (на крыше). Мастерская появляется в каждом эпизоде, и служит домом для семьи Фентон. Комнаты всех членов семьи расположены на втором этаже, лаборатория и генератор щита — на крыше, а мастерская и портал в Призрачную Зону — в подвале. На крыше располагается Операционный Центр (вход — через холодильник), который при надобности становится мобильным, превращаясь в дирижабль. Также, в нескольких эпизодах, дирижабль путём нажатия кнопки, располагающейся в холодильнике, превращался в быстрый корабль с реактивными двигателями.
Дворец Влада
В огромном дворце в Висконсине проживает Влад Мастерс. Точно описать дворец затруднительно — он несколько раз перестраивался заново, однако во всех вариантах стены замка белые, крыши — жёлтые, а во внутреннем убранстве преобладает зелёное с позолотой — цвета бейсбольной команды «Пакерс». Во дворце точно есть секретная лаборатория, оснащённая призрачным порталом.
Призрачная Зона
«Призрачная Зона (The Ghost Zone)» — место, где живут все призраки (в перерывах между набегами на мир людей). Эта зона — ужасное место, состоящее из пространства, предположительно заполненного воздухом, и небольших плавающих на разных уровнях островков, на каждом из которых находятся различные сооружения и объекты, на некоторых из которых живут призраки, остальные же заброшены. По всей Призрачной Зоне в воздухе плавают разнокалиберные двери, иногда являющиеся проходами между миром призраков и нашим, а иногда ведущие в логово какого-либо призрака. Перемещение между Парком Мира и Призрачной Зоной происходит посредством порталов, один из которых находится у семьи Фентон, другой был у Влада Мастерса, а остальные порталы либо существуют, как природные (появляются внезапно и через определенное время закрываются навсегда), либо открываются некоторыми, особо умелыми призраками. К тому же люди в призрачной зоне, как призраки в нашем мире, могут проходить сквозь стены, призрак не может их поймать. Также существует карта Призрачной Зоны, которая показывает местонахождение порталов, пройдя через которые, человек может оказаться в нужном месте в нужное время, сам того не ожидая, а также может привести человека к его судьбе, но иногда приводит «туда, куда человеку нужно» — как выразился Фростбайт.
Остров Скалкера
Остров Скалкера — тропико-подобный остров, переоборудованный Скалкером в отличные охотничьи угодья, напичканные ловушками. Обычно Скалкер ловит свою добычу, выпускает её на остров, и начинает охотиться на неё, как это показано в эпизоде «Life Lessons».
Остров Пария Дарка
Остров Пария Дарка держит на себе огромный мрачный замок Великого Короля Призрачной Зоны. Это — одно из самых мрачных мест Призрачной Зоны, служащее полем одной из решающих битв эпизода «Reign Storm»), и всего мультсериала.
Плотоядный каньон
Огромный каньон, находящийся в куске скалы, «плавающей» где-то в Призрачной Зоне. Само название уже говорит о том, что каньон является живым, и в качестве пищи ему служат случайно залетевшие в него существа. По сути, весь каньон — это один огромный рот.
Остров Фростбайта
Остров, населённый Йетиподобными разумными существами, отлично разбирающимися в медицине и технике, прославляющих Дэнни Призрака, и называющих себя «Глубоко Замороженные». Эта раса является очень древней, и хранит много секретов, в том числе и Карту Призрачной Зоны. Дэнни они славят за спасение Призрачной Зоны от Пария Дарка.
Остров Ящичного призрака
Остров, на котором находится склад коробок, принадлежащий Ящичному призраку. Помещение очень большое, и именно поэтому Ящичный призрак выбрал его в качестве своего дома.
Акрополис
Огромный остров плавающий в призрачной зоне. Там находится Лабиринт, и Покои Пандоры. Так же там много различных залов и площадок. В Акрополисе обитает Пандора, а также Медуза — Горгона, кентавр и циклопы. В Акрополисе хранится Ящик Пандоры.
Напишите отзыв о статье "Дэнни-призрак"
Ссылки
- [www.ghostzone.ru Фан-сайт Денни Призрака]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Дэнни-призрак
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
