Дюбуа, Жак

Жак Дюбуа

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Жак Дюбуа́ (фр. Jacques Dubois, лат. Jacobus Sylvius; 1478—1555) — французский врач, анатом и грамматист. Автор большого числа трактатов по анатомии, комментариев к сочинениям Парацельса и Галена, а также первой грамматики французского языка, напечатанной во Франции.

Изначально Дюбуа посвятил себя изучению математики и языков, следуя примеру своего старшего брата Франсиса, который занимал должность профессора красноречия в парижском колледже Турнэ. Однако, решив, что эти занятия давали мало толку, он забросил их и занялся медициной. Дюбуа получил степень доктора медицины в университете Монпелье в уже весьма зрелом возрасте (51 год), после чего вернулся в Париж, чтобы преподавать курс анатомии. Сначала он читал анатомию в колледже Тринке, а в 1550, после того, как Видус Видиус переехал в Италию, сменил его на посту профессора хирургии Королевского колледжа. Эту должность Дюбуа занимал вплоть до самой смерти.

Дюбуа практически не занимался самостоятельными исследованиями в области медицины. Его сочинения, равно как и его лекции, представляли собой комментарии к трудам авторов прошлого — Парацельса и в особенности Галена, которым Дюбуа всячески восхищался. При этом он не только не искал новых открытий, но и не стремился к исправлению ошибок своих предшественников. По свидетельству Везалия, который был учеником Дюбуа, последний предпочитал комментировать классиков, вместо того, чтобы разбирать со студентами конкретные медицинские случаи; в анатомическом театре демонстрации проводились преимущественно на трупах собак, и ученикам Дюбуа приходилось тайно добывать трупы с городских кладбищ, чтобы обеспечить себе минимальный уровень познаний в практической анатомии. Позже некоторые авторы отмечали, что Везалий был излишне строг к своему учителю: в то время использование человеческих трупов в качестве наглядного материала на занятиях по анатомии действительно не было ещё повсеместно распространено.

Иногда Дюбуа приписывают изобретение инъекции, на основании того, что этот способ введения лекарства упоминается в одном из его трактатов. Однако, по всей видимости, Дюбуа ничего в действительности не добавил к тому, что уже было известно французским врачам в этой области.

В 1531 Дюбуа написал «In linguam gallicam Isagoge» — первую грамматику французского языка, напечатанную во Франции, в ответ на призыв книгоиздателя Жоффруа Тори (1529) подвести французский язык под контроль правил. Грамматика не имела успеха, и автор при жизни оставался известен благодаря своим медицинским сочинениям.

«Isagoge» Дюбуа состояла из двух частей: Etymologica, в которой была предпринята первая грубая попытка проследить соответствия между буквами латыни и звуками французского языка, и Grammatica latino-gallica, представлявшая собой инвентарь французских слов и конструкций, которые следовало использовать при переводе с латыни. Дюбуа полагал, что правила французской грамматики невозможно было вывести из современного ему употребления, которое он рассматривал как «нечистое»; вместо этого их предлагалось выявить, сравнивая французский с более престижными классическими языками.

Дюбуа был носителем пикардийского диалекта, который он считал более древним и близким к латинскому образцу. Поэтому он включил в своё сочинение большое количество пикардизмов, за что его Isagoge нещадно критиковалась в последующих французских грамматиках.

Жака Дюбуа (Jacobus Sylvius) не следует смешивать с Франциском (де ла Боэ) Сильвием (Franciscus Sylvius), голландским химиком и врачом XVII века, основателем школы ятрохимии.

Отрывок, характеризующий Дюбуа, Жак

– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.