Дюве, Жан

Жан Дюве
фр. Jean Duvet
Имя при рождении:	Жан Дюве
Дата рождения:	1485(1485)
Место рождения:	Дижон или Лангр, Франция
Дата смерти:	1562 (?)
Место смерти:	Лангр (?), Франция
Подданство:	Франция
Жанр:	гравюра, декоративное искусство
Стиль:	маньеризм, раннее барокко
Покровители:	Франциск I и Генрих II

Жан Дюве (фр. Jean Duvet; 1485, Дижон или Лангр, Франция — после 1562, Лангр, Франция) — французский ювелир и первый значительный французский гравёр, декоратор королевских праздников, медальер и эмальер. Отождествляется некоторыми искусствоведами с Жаном Дюве (по прозвищу Дро) из Дижона, который провел шестнадцать лет в Женеве.

Биография

Жан Дюве родился в Дижоне (другая версия — в Лангре) в семье ювелира в 1485 году. Стал мастером гильдии ювелиров Дижона в 1509 году и, возможно, путешествовал по Италии около 1519 года. Документально это не подтверждено, является логическим заключением из его гравюр, которые показывают значительное итальянское влияние. Его первая датированная работа — «Благовещение» 1520 года, хотя некоторые другие работы, вероятно, были выполнены раньше. «Благовещение» выполнено в итальянском стиле. Гравюра «Суд Соломона» не датирована, но, вероятно, является более ранней работой, основанной на знакомстве с картинами Рафаэля и итальянскими гравюрами. Существует предположение, что его знакомство с итальянским стилем было получено не в результате непосредственного знакомства с Италией, а через посредство гравюр, книг и другие объектов, оказавшихся волей обстоятельств во Франции.

Жан Дюве проживал в провинции, но был назначен придворным ювелиром французских королей Франциска I и Генриха II. Первое из этих назначений состоялось по случаю визита короля в 1521 году в Лангр, где жил Дюве. Художник был вовлечен в создание декораций для королевского визита и организацию торжественной встречи. К следующему королевскому визиту, в 1533 году, он снова был назначен ответственным за торжества и декорации. Влияние подобного опыта было обнаружено искусствоведами в его гравюрах. Ювелирных работ художника не выявлено, хотя они неоднократно упоминаются в документах.

Жан Дюве умер, вероятно, в Лангре, после 1562 года, когда он упоминается как присутствующий на заседании городского совета, хотя некоторые искусствоведы дают свою дату смерти — 1561 год, а искусствовед Marqusee утверждает, что нет никаких конкретных документов о жизни художника после 1556 года. Его последняя работа датирована 1555 годом. Художник был, вероятно, уже мёртв к 1570 году.

Женевская версия

Некий Жан Дюве из Дижона (Jean Duvet, по прозвищу Droz) работал ювелиром в кальвинистской Женеве в 1540—1556 годах, являлся членом Совета Двухсот, но большинство учёных считает, что это был другой художник, вероятно, его племянник (сын брата). Вопрос, однако, не может рассматриваться как полностью решённый. Ещё один Жан Дюве, работая ювелиром в Женеве, был приговорен к смерти за вымогательство в Женеве в 1576 году.

Лангр и Дижон были католическими центрами в период до начала религиозных войн. Если религиозные взгляды Дюве изменились и он принял кальвинизм, то Лангр вполне мог превратиться для него в неудобное место для проживания. Печатником Апокалипсиса был Jean de Tournes; его сын, также названный Jean de Tournes, переехал из Лиона в Женеву в 1585 году, спасаясь от религиозных преследований. По крайней мере три гравюры Дюве изображают самоубийство Иуды, редкий сюжет для живописи вне полных циклов Страстей Христа. Эти гравюры демонстрируют пристрастный интерес художника к этому сюжету, который мог соединяться с личными религиозными мотивами. Искусствовед Эйслер относил эти три работы к периоду между 1527 годом и концом карьеры художника. С другой стороны, трудно согласовать с женевской теорией назначение Дюве на пост ювелира короля Генриха II, который правил с 1547 года.

Сохранившиеся произведения

Все семьдесят три гравюры, приписанные художнику, очень редки (сохранилось всего семь экземпляров Апокалипсиса), каждый — со слегка отличным содержанием. Некоторые отдельные гравюры существуют в единственном экземпляре. Предполагается, что большинство из его гравюр относятся к периоду между 1540—1555 годами, версия основана главным образом на датированном 1555 годом фронтисписе Апокалипсиса.

Художнику принадлежат гравированные копии работ Маркантонио Раймонди и Андреа Мантеньи.

Его самое известное произведение — серия из двадцати восьми гравюр на темы Апокалипсиса (1546-1555). Гравюры к Апокалипсису отпечатаны в 1561 году в Лионе. Они испытали в значительной степени влияние аналогичного цикла Альбрехта Дюрера (1498), но отличаются от них по стилю. Фронтиспис имеет латинские надписи:

«Жан Дюве, ювелир из Лангра, в возрасте 70 лет сделал эти истории в 1555 году»

и

«Судьба торопит, уже зрение подводит, но разум остается победителем и большая работа завершена».

Его другая известная работа — серия из шести гравюр на сюжет о единороге (L’Histoire de la Licorne, навеяны и вдохновлены любовными отношениями Генриха II и Дианы де Пуатье), работа по-прежнему отмеченная индивидуальным стилем, но более лирическая по духу; до XIX века он был известен как «Мастер Единорога» по этой работе.

Жан Дюве являлся также автором фресок и витражей. Предприняты попытки атрибутировать ему ряд картин, в частности полотно «Création du monde», хранящееся в Лувре.

Персональные выставки, посвящённые творчеству художника, прошли в Лангре в 1985 году и в Женеве в 1995.

Особенности стиля

Стиль художника контрастирует с изысканным искусством школы Фонтенбло. В своем религиозном мистицизме и квазиготической эмоциональности творчество Дюве восходит к идеалам средневековья. Он иллюстрирует свои тексты буквально. Когда Евангелист Иоанн говорит о трубном голосе, Дюве изображает трубу, обращённую в ухо святого. Художник пренебрегает естественностью и рационализмом, изменяет правильные пространственные соотношения. Композиции декоративны, фигуры полностью заполняют пространство, не оставляя свободного места. Они создают призрачную, давящую на психику зрителя атмосферу. Фигуры Дюве —

«ассимметричные орнаменты, выражающие страх, ужас, величие… накал страстей и мягкое изящество».

— Бенеш, Отто. Искусство Северного Возрождения. М. 1973. С. 165.

Работы Дюве отражают атмосферу религиозного экстаза в эпоху, когда Лангр был охвачен восторженностью католического Возрождения. Некоторые ученые также соотнесли искусство Дюве с творчеством Уильяма Блейка (1757—1827). Оба были художниками мистического озарения, оба часто не справлялись с техническими трудностями. Они оба вдохновлялись средневековыми художниками и гравёрами Высокого Возрождения и обратили пристальное внимание на маньеризм.

Галерея

• The Annunciation BM mid.jpg

  Благовещение

• HenriIIbetweenFrance&Fame.jpg

  Генрих II между олицетворениями Франции и Славы

• Hb 25 2 68.jpg

  Фронтиспис к Апокалипсису

• Jean Duvet - Apocalypse.jpg

  Иллюстрация к Апокалипсису

• Jean Duvet - Illustration to the Apocalypse - WGA6898.jpg

  Иллюстрация к Апокалипсису

• Jean Duvet - Moses and the Patriarchs - WGA6899.jpg

  Моисей и патриархи

• M73 13.jpg

  Падение Вавилона

• NGA.jpg

  Адам и Ева

Литература

• Colin Eisler. Master of the Unicorn: The Life and Work of Jean Duvet. Abaris Books. 1978. ISBN 0913870463; ISBN 978-0913870464.
• Jean Duvet (Author), Michael Marqusee (Introduction). The Revelation of St. John, Apocalypse; Engravings by Jean Duvet Paperback. Paddington Press. 1976. ISBN 0846701480. ISBN 978-0846701484.
• E. Jullien de la Boullaye. Étude sur la vie et sur l’œuvre de Jean Duvet dit le maître à la licorne. Paris, Rapilly libraire et marchand d’estampes. 1876.
• Jean-Eugène Bersier. Jean Duvet: le maître à la licorne, 1485—1570? Paris. Berger-Levrault. 1977.

Ссылки

• [www.cndp.fr/crdp-reims/fileadmin/documents/preac/patrimoine_musees_de_langres/renaissance/Jean_DUVET_2.pdf C. Lecomte-Gillot. Jean Duvet (1485 — vers 1570) et l’Apocalypse figurée.]

Культура   Франция   Швейцария   Искусство   Живопись

Отрывок, характеризующий Дюве, Жан

Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.