Дюкен, Авраам

Авраам Дюкен
фр. Abraham Duquesne, marquis du Bouchet
Дата рождения	1610(1610)
Дата смерти	2 февраля 1688(1688-02-02)
Принадлежность	Франция Франция, Швеция Швеция
Род войск	флот
Годы службы	1626 – 1684
Звание	лейтенант-генерал
Командовал	корветом, эскадрой
Сражения/войны	Франко-испанская война (1635—1659), Битва при Бордо (1653), Третья англо-голландская война, Бомбардировка Генуи

Авраам Дюкен (также Абраам, Абрахам), маркиз дю Буше (фр. Abraham Duquesne, marquis du Bouchet; 1610 — 2 февраля 1688) — лейтенант-генерал (вице-адмирал) французского флота, один из величайших морских героев Франции.

Биография

С раннего детства начал изучение морского дела под руководством своего отца. Уже в 16 лет был помощником на его корвете «Petit-Saint-Andre».

С 1635 года командовал корветом «Neptune» и в 1637 году отличился на нём в сражении с испанцами при островах Лерен. В том же году в сражении с испанцами был убит отец Дюкена, и это событие положило начало непримиримой ненависти Дюкена к испанцам. Обстоятельства благоприятствовали этому, поскольку между Францией и Испанией началась длительная, 24-летняя война (1635—1659).

В 1638 году принял деятельное участие в истреблении испанского флота (14 кораблей и 4 фрегата) в сражении в бухте Гаттари и поджёг флагманский корабль, тем самым быстро решив исход битвы.

В 1639 году участвовал во взятии Ларедо. Едва оправившись от тяжёлого ранения, снова принял участие в боях против испанцев: в 1641 году — при взятии 5 кораблей в бухте Роза и боях у Таррагоны, в 1643 году — в ряде сражений у Барселоны, причём Дюкеном было захвачено и уничтожено несколько неприятельских кораблей. В сражении у мыса Гат (3 сентября) снова был ранен.

Со смертью Ришелье в 1642 году французский флот снова стал приходить в упадок. В 1644 году Дюкен перешёл на шведскую службу и командовал кораблём «Regina», на котором участвовал в сражении при острове Фемарн под командованием шведского адмирала Врангеля. Произведённый в вице-адмиралы Шведского флота, в 1645 году, после заключения мира между Данией и Швецией, вернулся во Францию и в том же году принял участие в осаде Таррагоны.

В 1646 году в составе эскадры маркиза де Майе-Брезе участвовал в сражении при Таламоне (Италия, Тоскана, см. битва при Орбетелло), где был ранен. Со смертью маркиза де Майле-Брезе в том сражении дезорганизация французского флота только усилилась, и в 1653 году, когда вспыхнуло восстание в Бордо, дошло до того, что правительству с трудом удалось собрать эскадру из 20 малых военных судов, которая и была направлена под командованием герцога де Вандома к устью реки Жиронда. Эта эскадра оказалась не в состоянии подавить восстание и оказать противодействие испанскому флоту, стремившемуся поддержать восстание (см. Битва при Бордо). Тогда Дюкен на свои средства снарядил несколько кораблей, с которыми отправился к устью Жиронды. На пути он был встречен английской эскадрой. На требование спустить флаг Дюкен ответил: «Французский флаг не испытает такого позора, пока я охраняю его, пусть дело решают пушки». Состоялся бой, и английская эскадра, несмотря на своё превосходство, была вынуждена отступить. Восстание в Бордо было подавлено, и королева за эту заслугу подарила Дюкену остров и замок Эндр в Бретани.

Однако, несмотря на крупные боевые заслуги, повышение Дюкена в чинах шло очень медленно: в 1647 году он был произведён в начальники Дюнкирхенской эскадры, а в 1667 году, то есть только через 20 лет, получил чин лейтенант-генерала. Причина заключалась в том, что Дюкен был гугенотом. Подписанный в 1659 году мир с Испанией приостановил на 13 лет боевую деятельность Дюкена, который использовал это время для пополнения своих и без того неплохих познаний в морском деле. Посещая морские арсеналы и гавани, Дюкен способствовал быстрому возрождению французского флота, начавшегося при Кольбере.

В то же время Дюкен не упускал случая принять участие в боевых действиях, и под началом герцога де Бофора вёл в Средиземном море борьбу против алжирских и триполитанских пиратов, представлявших в то время значительную морскую силу.

Во время 3-й англо-голландской войны принимал участие в нескольких сражениях, но Дюкену не давали самостоятельности, назначая командование лишь частью французских сил, составлявших авангард союзного флота. В 1674 году Англия заключила мир, и Франция осталось одна в войне с Голландией, заключившей союз с Испанией. В это время в Мессине вспыхнуло восстание против испанского правительства, и Людовик XIV решил поддержать его.

В 1675 году Дюкен с эскадрой направился к Сицилии. Командование эскадрой было поручено маршалу Вивонну, но на деле командующим был Дюкен. 11 февраля у берегов Сицилии произошло столкновение французского флота (8 кораблей) с испанским (20 кораблей и 17 галер). Дюкен мужественно отражал атаки, пока из Мессины не подоспела на помощь эскадра Вальбеля. Тогда Дюкен перешёл в наступление и принудил испанцев отступить.

В августе того же года взял Агосту (Сицилия), а затем с большей частью флота ушёл в Тулон, чтобы укрепить эскадру и доставить в Мессину подкрепления и продовольствие. В это время на Средиземном море появилась голландская эскадра под командованием великого де Рюйтера, прибывшего на полгода для усиления испанцев. Голландская эскадра стала крейсировать у Липарских островов. Капитану проходившего мимо английского корабля на вопрос, что он здесь делает, де Рюйтер заявил: «Я жду здесь храброго Дюкена».

8 января 1676 года произошла первая встреча двух эскадр. У Дюкена было 20 кораблей, у де Рюйтера — 24. Оба находились в кордебаталии. Адмиральские суда Дюкена и де Рюйтера сошлись между собой и после продолжительной артиллерийской борьбы союзная голландско-испанская эскадра была вынуждена отступить. де Рюйтер приписывал победу себе, хотя и признавал, что ему ещё никогда не приходилось бывать в столь жарком деле. Однако несомненно, что стратегическая победа принадлежала Дюкену, поскольку де Рюйтер не смог тому помешать соединиться с эскадрой, оставшейся в Мессине.

Второе сражение Дюкена и де Рюйтера произошло у Агосты. В эскадре Дюкена было 33 корабля и 8 брандеров, в союзной эскадре де Рюйтера — 29 кораблей, 10 галер и 4 брандера. Дюкен находился в кордебаталии, де Рюйтер — в авангарде. Рюйтер первым начал сражение, обрушившись на французский авангард под командованием д’Альмейраса. Французы стойко выдерживали атаки де Рюйтера, но смерть д’Альмейраса, убитого ядром, поколебала их стойкость. В то же время к авангарду подоспел Дюкен, и снова между адмиральскими кораблями началась ожесточённая артиллерийская дуэль. Серьёзная рана, полученная в бою де Рюйтером, вызвала смятение в голландском флоте и повела к отступлению всего флота, который укрылся в Палермской бухте. Через неделю де Рюйтер от полученных ранений скончался, а 2 июня Дюкен участвовал в экспедиции к Палермо, где было уничтожено на рейде 9 союзных голландских и испанских кораблей. Разгром союзной эскадры надолго обеспечил господство французского флота в Средиземном море.

На обратном пути во Францию Дюкен встретил фрегат «Concordia», отвозивший домой останки де Рюйтера, и захватил его, но узнав о миссии корабля, отпустил его и отдал салютом честь своему великому противнику. Желая не отставать по благородству от своего адмирала, Людовик XIV приказал дать свободный пропуск «Concordia» в Голландию и салютовать ей в каждом французском порту, мимо которого она проходила, и всё это несмотря на то, что де Рюйтер был протестантом.

Однако Дюкену король не мог простить его протестантства. На приёме в Версале Людовик XIV недвусмысленно сказал Дюкену, что протестантство мешает стать последнему вице-адмиралом и маршалом Франции, несмотря на военные заслуги. На что Дюкен ответил: «Ваше величество, я протестант, но заслуги мои перед Францией — истинно католические». Напрасно Кольбер уговаривал Дюкена отказаться от протестантизма, указывая на пример Тюренна, — тот оставался непоколебимым.

Последующая боевая деятельность Дюкена заключалась в борьбе против алжирских и триполитанских пиратов (1681—1683). Причём в 1682 и 1683 году для бомбардировки Алжира Дюкен впервые применил незадолго перед тем изобретённые Пти-Рено (Bernard Renaud, dit le Petit-Renaud) бомбардирские галиоты (мортирные лодки). Сразу поняв их важное значение, Дюкен, несмотря на недоверие, с которым были встречены эти суда, и неудачные первые опыты, настоял на их введении во французском флоте. Бомбардировкой 1683 года Алжир был почти совершенно разрушен, и Дюкену удалось освободить несколько сот французских рабов.

Последним боевым делом Дюкена было бомбардирование Генуи в 1684 году.

Конец жизни Дюкена был омрачён отменой Нантского эдикта в 1685 году, с которой все протестанты изгонялись из Франции. Хотя из всех протестантов Франции Дюкену было позволено остаться, это исключение не распространилось на его сыновей. Сам Дюкен не смог долго вынести разлуку с родными и близкими и умер 2 февраля 1688 года. Как протестанту, ему было отказано в почётном погребении. Напрасно его сын ходатайствовал из Швейцарии о выдачи тела отца — ему было отказано даже в этом. Возмущённый сын над пустой гробницей, приготовленной для тела отца, оставил такую надпись в стихах:

Эта могила ожидает останков Дюкена. Имя его известно на всех морях. Прохожий, ты спросишь, почему голландцы воздвигли памятник Рюйтеру, а французы отказали в погребении победителю Рюйтера… Боязнь и уважение к монарху, власть которого распространяется далеко, запрещают мне отвечать.

Память

• В 1844 году в Дьепе был воздвигнут памятник Дюкену.
• Имя Дюкена носил ряд военных кораблей ВМС Франции (см. список в английской википедии).

Литература

• [slovari.yandex.ru/~книги/Военная%20энциклопедия/Дюкен,%20Авраам,%20маркиз%20де%20Буше/ Дюкен, Авраам, маркиз де Буше](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней)) / Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.

Отрывок, характеризующий Дюкен, Авраам

– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.