Дюма, Александр (сын)

Александр Дюма
Alexandre Dumas
Дагеротип Александра Дюма. Около 1880 года.
Дата рождения:	27 июля 1824(1824-07-27)
Место рождения:	Париж, Франция
Дата смерти:	27 ноября 1895(1895-11-27) (71 год)
Место смерти:	Марли-ле-Руа, Франция
Гражданство:	Франция Франция
Род деятельности:	драматург, прозаик
Жанр:	Исторический роман, романтический роман
Язык произведений:	французский
Подпись:

Алекса́ндр Дюма́ (сын) (фр. Alexandre Dumas fils, 27 июля 1824, Париж — 27 ноября 1895, Марли-ле-Руа) — французский драматург и прозаик, член Французской академии (с 11.02.1875), сын Александра Дюма.

Поскольку отец Дюма также носил имя Александр и также был писателем, для предотвращения путаницы при упоминании Дюма младшего часто добавляют уточнение «-сын».

Раннее творчество

Александр Дюма родился 27 июля 1824 года в городе Париже. Сын Александра Дюма (старшего) и Катрины Лабе — простой парижской работницы, от которой Дюма унаследовал любовь к аккуратному и спокойному образу жизни, так резко отличающую его от чисто богемной натуры отца. 17 марта 1831 года Дюма-отец официально узаконил своего сына, отняв у матери через суд, и дал ему хорошее воспитание.

С 18 лет Дюма-сын начал писать стихотворения в периодических изданиях; в 1847 г. появился его первый стихотворный сборник, «Péchés de jeunesse» («Грехи юности»); за ним последовал ряд мелких повестей и рассказов, на которых отчасти отразилось влияние отца («Aventures de quatre femmes et d’un perroquet» («Приключения четырёх женщин и попугая»), «Le Docteur Servans» («Доктор Серван»), «Cesarine», «Le Roman d’une femme», «Trois hommes forts» etc.), a потом и более оригинальные романы и повести: «Diane de Lys», «Un paquet de lettres», «La dame aux perles», «Un cas de rupture» и др.

«Дама с камелиями»

Талант Дюма сказался в полном объёме только тогда, когда он перешёл к психологическим драмам. В них он затрагивал наболевшие вопросы общественной и семейной жизни и решал их по-своему, со смелостью и талантом, делавшими из каждой его пьесы общественное событие. Серию этих блестящих драм «à thèse» («идейных», «тенденциозных» пьес) открыла «La Dame aux Camélias» (написанная первоначально в виде романа), представленная впервые на сцене в 1852 году после упорной борьбы автора с цензурой, не допускавшей представления пьесы как слишком безнравственной.

В «Даме с камелиями» Дюма выступил защитником «погибших, но милых созданий» и сделал из своей героини, Маргариты Готье, идеал любящей до самопожертвования женщины, стоящей несравненно выше осуждающего её света. Прототипом Маргариты послужила Мари Дюплесси.

На сюжет «Дамы с камелиями» создана опера Джузеппе Верди «Травиата».

Другие пьесы. Характеристика драматургии

За первой драмой последовали: «Диана де Лис / Diane de Lys» (1851), «Полусвет / Demi-Monde» (1855), «Денежный вопрос / Question d’argent» (1857), «Внебрачный сын / Fils Naturel» (1858), «Блудный отец / Père Prodigue» (1859), «Друг женщин / Ami des femmes» (1864), «Взгляды госпожи Обрэ / Les Idées de m-me Aubray» (1867), «Княгиня Жорж / Princesse Georges» (1871), «Свадебный гость» (1871), «Жена Клавдия / La femme de Claude» (1873), «Господин Альфонс / Monsieur Alphonse» (1873), «L’Etrangère» (1876).

Во многих из этих пьес Александр Дюма — не просто бытописатель и психолог, исследующий явления душевной жизни своих героев; он вместе с тем моралист, нападающий на предрассудки и устанавливающий свой кодекс нравственности. Он занимается чисто практическими вопросами нравственности, поднимает вопросы о положении незаконнорожденных детей, о необходимости развода, о свободном браке, о святости семьи, о роли денег в современных общественных отношениях и так далее. Своей блестящей защитой того или другого принципа Дюма несомненно придаёт большой интерес своим пьесам; но предвзятая мысль, с которой он приступает к своим сюжетам, вредит иногда эстетической стороне его драм. Они остаются, тем не менее, серьёзными художественными произведениями благодаря неподдельной искренности автора и некоторым истинно поэтическим, глубоко задуманным фигурам — Маргариты Готье, Marceline Delaunay и другим. Издав собрание своих драм (1868—1879) с предисловиями, ярко подчеркивающими их основные мысли, Дюма продолжал писать для сцены. Из его поздних пьес наиболее известны: «Багдадская принцесса / Princesse de Bagdad» (1881), «Дениза / Denise» (1885), «Франсийон / Francillon» (1887); кроме того, он написал «Comtesse Romani» в сотрудничестве с Фульдом (под общим псевдонимом G. de Jalin), «Les Danicheff» — с П. Корвином (подписана Р. Nevsky), «Маркиз де Вильмер» (1862, с Жорж Санд, уступил ей права). Пьесы «Новые сословия» и «Фиванская дорога» остались неоконченными (1895).

Публицистика

Задетые им в драмах социальные вопросы Дюма разрабатывал также в романах («Дело Клемансо / Affaire Clémenceau») и полемических брошюрах. Из последних особенно известен памфлет «Мужчина-женщина: Ответ Анри д’Идевилю» (фр. L'homme-femme, réponse à M. Henri d'Ideville; 1872), связанный с вызвавшим широкое внимание общественности убийством: молодой аристократ застал свою жену в объятиях любовника, после чего избил её с такой силой, что она через три дня умерла; дипломат и публицист Анри д’Идевиль опубликовал по этому поводу в газете статью о необходимости прощать женщине измену и помогать ей вернуться на путь истинный, и в ответ на эту статью Дюма напечатал 177-страничный памфлет, в котором доказывал, что убить изменившую жену можно и должно.

Значимые социальные проблемы он затрагивал в своих выступлениях-брошюрах: «Письма на злобу дня» (Lettres sur les choses du jour), 1871, «Убей ее» (Tue-la), «Женщины, которые убивают, и женщины, которые голосуют» (Les femmes qui tuent et les femmes qui votent), "Recherches de la paternite" в 1883 году, памфлет «Развод» (Le divorce).

Другие произведения

• Сборник стихов «Грехи молодости» (1847).
• Повесть «Приключения 4 женщин и одного попугая» (1847)
• Исторический роман «Тристан Рыжий»
• Повесть «Регент Мюстель».
• Роман «Дама с жемчугами» (1852).
• Роман «Дело Клемансо» (1866).
• «Доктор Серван» (Le Docteur Servans)
• «Роман одной женщины» (Le Roman d’une femme)

Личная жизнь

От добрачной связи с 1851 года с Надеждой Ивановной Нарышкиной (19.11.1825 — 2.04.1895) (урождённой баронессой Кнорринг) у него была дочь: Мария-Александрина-Анриетта (20.11.1860—17.11.1907). Официально удочерена 31.12.1864 во время брака с Нарышкиной, заключённого после смерти её первого мужа. Вторая дочь Жаннина (03.05.1867—1943) в замужестве де Отерив.

Второй брак (26.06.1895) с Анриеттой Эскалье (урождённой Ренье, 1864-1934), с которой он поддерживал связь с 13 апреля 1887 года.

Любовницы

• Луиза Прадье (1843)
• Альфонсина Плесси (Мари Дюплесси) (1844-45)
• Анаис Льевенн (1845)
• мадам Дальвэн (1849).
• Лидия Закревская-Нессельроде (1850-51).
• Оттилия Гендли-Флаго (1881).

Литература

• А. Моруа. Три Дюма // Собр. соч., тт. 1 — 2. — М.: Пресса, 1992. — ISBN 5-253-00560-9

Ссылки

• Венгерова З. А. Дюма-сын, Александр // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Дюма, Александр (сын)

– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.