Дюма Дави де Ла Пайетри, Тома-Александр

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тома-Александр Дюма
фр. Thomas Alexandre Davy de la Pailleterie

Генерал Тома-Александр Дюма
Прозвище

Чёрный дьявол; тирольский Гораций Коклес

Дата рождения

25 марта 1762(1762-03-25)

Место рождения

Санто-Доминго

Дата смерти

26 февраля 1806(1806-02-26) (43 года)

Место смерти

Вилле-Котре

Принадлежность

Франция Франция

Род войск

кавалерия

Годы службы

1786—1802

Звание

дивизионный генерал

Связи

сын: Александр, писатель

Тома́-Алекса́ндр Дави́ де ля Пайетри́ (фр. Thomas Alexandre Davy de la Pailleterie; 25 марта 1762, Жереми, Гаити — 26 февраля 1806, Вилле-Котре, Франция) — французский генерал, отец Александра Дюма.



Биография

Родителями Тома-Александра были французский аристократ, маркиз Дави де ля Пайетри и чернокожая гаитянская рабыня Мария-Сессета Дюма. После смерти Марии-Сессеты маркиз продал своих четырёх детей от неё в рабство с правом впоследствии выкупить старшего. Вернувшись в Париж, он женился на своей экономке и через четыре года выкупил одного из своих сыновей и официально усыновил его.

Через некоторое время Тома-Александр решил завербоваться в королевскую гвардию простым солдатом. Отец-маркиз был категорически против того, чтобы сын порочил службой в армии имя де ля Пайетри. В итоге Тома-Александр берёт только своё второе имя и фамилию матери и под именем Александр Дюма вступает драгуном в полк королевы Марии Антуанетты, где и служит вплоть до 1789 года.

В полку он быстро прославился своими геркулесовыми подвигами. Никто, кроме него, не мог, ухватившись за балку конюшни, зажать лошадь в шенкелях и подтянуться вместе с нею; никто, кроме него, не мог, засунув по пальцу в четыре ружейных дула, нести на вытянутой руке все четыре ружья. Этот атлет читал Цезаря и Плутарха, но он завербовался под простонародной фамилией, и потребовалась революция, чтобы его произвели в офицеры.

Во время Революции Дюма сделал чрезвычайно успешную военную карьеру: капрал — 16 февраля 1792 года, подполковник — 10 октября того же. 30 июля 1793 года Дюма был произведён в бригадные, 3 сентября того же года — в дивизионные генералы. Женился на дочери трактирщика Мари-Луизе Лабуре 28 ноября 1792 года.

С отрядом в несколько человек захватил гору Мон-Сени, где засели австрийцы, вскарабкавшись по отвесному утесу с помощью кошек, добравшись до вершины, его люди остановились перед палисадом противника, не зная, как его преодолеть. «А ну, пустите меня!» — сказал генерал и, хватая своих солдат за штаны, одного за другим побросал их через палисад прямо на поверженного в ужас противника. Манёвр, достойный Гаргантюа.

Дюма был назначен Наполеоном командующим кавалерией, и через короткое время они стали близкими друзьями.

Дюма один стоил целого эскадрона. Его легендарные подвиги могут показаться невероятными, но тем не менее они не вымышлены. Из писем Бонапарта мы узнаем, что генерал Дюма лично отбил шесть знамён у численно превосходящего противника, что, умело допросив шпиона, он выведал планы австрийцев, что под Мантуей он остановил армию Вурмзера, — в этом бою он дважды менял подстреленных под ним коней.

Генерал Тибо, служивший с ним, оставил нам такой его портрет:

«Под началом Массена служил ещё один дивизионный генерал, мулат, по фамилии Дюма, человек весьма способный и, кроме того, один из самых смелых, самых сильных и самых ловких людей, мною виденных. Он пользовался необычайной популярностью в армии: все только и говорили, что о его рыцарской отваге и невероятной физической силе… И всё же, несмотря на его храбрость и на все его заслуги, из бедняги Дюма, которого можно было назвать лучшим солдатом своего времени, генерала не получилось».

На марше из Александрии в Каир, во время Египетского похода, неудачной попытки Франции покорения Египта и Леванта, командующий французской кавалерии негативно отозвался об экспедиции Наполеона и, видимо, коснулся оценки личности Наполеона Бонапарта как Верховного ГлавнокомандующегоК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2820 дней], под началом которого он служил в итальянской кампании, и потребовал перевести его назад во Францию. Эта просьба была удовлетворена, и в марте 1799 г. Дюма покинул Египет на ветхом судне, которое село на мель в южной части итальянского Королевства Неаполь. Генерал был взят в плен и брошен в подземелье. Его бывший друг Наполеон не предпринял ни единой попытки его оттуда вызволить. В тюрьме Дюма несколько раз пытались отравить, и только 5 апреля 1801 года с подорванным здоровьем он был отпущен. Больной Дюма умер на сорок четвёртом году жизни, оставив жену и двух детей (дочь Александрину-Эме и сына Александра — будущего писателя) практически без средств к существованию.

Память

Имя Дюма записано на южной стене Триумфальной Арки. 4 апреля 2009 г. в Париже на площади генерала Катру был открыт памятник генералу Дюма работы скульптора Дрис Сан-Арсиде (fr:Driss Sans-Arcidet). Монумент называется Fers (кандалы, оковы) и представляет собой рабские оковы высотой более пяти метров и весом несколько тонн. Он стал первым в Европе памятником такого масштаба, посвященным периоду рабства. Композиция дополнена подсветкой, которая включается в тёмное время суток.

Напишите отзыв о статье "Дюма Дави де Ла Пайетри, Тома-Александр"

Ссылки

  • [dumania.narod.ru/people/general.html Генерал Александр Дюма (1762—1806)]
  • Андре Моруа. Три Дюма // С/с в пяти томах / пер. с фр. — С. Беспалова, С. Шлапоберская. — М.: АСТ, Олимп, 1998. — 10 000 экз. — ISBN 5-7390-0624-4, 5-7390-0625-2, 5-237-01395-3, 5-237-01518-2.
  • [www.info-paris.ru/news/2009/4/8/id_514.html Памятник генералу Дюма установлен в Париже] (8 Апреля 2009). Проверено 26 июля 2012. [www.webcitation.org/69i9ox2V9 Архивировано из первоисточника 6 августа 2012].

Отрывок, характеризующий Дюма Дави де Ла Пайетри, Тома-Александр

– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.