Даугавгривская крепость

Крепость
Даугавгривская крепость латыш. Daugavgrīva
Обстрел Дюнамюнде шведской армией в 1701 году.
Страна	Латвия
Город	Рига
Основатель	Альберт фон Буксгевден
Дата основания	1205

К:Википедия:Ссылка на Викисклад непосредственно в статье

Даугавгрива (Дюнамюнде, Усть-Двинск, латыш. Daugavgrīva, нем. Dünamünde, польск. Dynemunt) — крепость в Риге, основанная в 1205 году епископом Альбертом фон Буксгевденом на полуострове, образованом Рижским заливом и рекой Булльупе. До 1893 года носила название Дюнамюнде, до 1917 года — Усть-Двинск. В современный период входит в состав рижского микрорайона Даугавгрива.

История

До второй половины XII века всё течение Западной Двины (с латыш. — «Даугавы») принадлежало полоцким князьям, которые ограничивались только обложением местных племён податями. Они не обращали внимания на их быт и религию, поэтому здесь долго сохранялась языческая религия.

Рижское архиепископство (1205—1305)

В 1170-е годы в устье Западной Двины был занесён бременский корабль, и с этого момента завязываются постоянные торговые отношения местного населения с немцами. Через некоторое время бременский архиепископ прислал сюда для проповеди христианства монаха Мейнхарда (Мейнгарда), который, с согласия полоцких князей, основал в Икшкиле укреплённую немецкую колонию — первый опорный пункт для дальнейших завоеваний. Когда местное население стало восставать против немецкого владычества и насильно навязываемой католической религии, в устье Даугавы появились 23 корабля с воинами под командованием епископа Альберта фон Буксгевдена (или фон Аппельдерна).

В 1201 году Альберт фон Буксгевден основал на берегу Западной Двины первый опорный пункт немецкого владычества в Прибалтике — город Ригу и вслед затем в 1205 году заложил в устье, на правом берегу Двины, где ныне расположен дв. Стамер, монастырь братьев цистерцианского ордена, названный по месту расположения — Дюнамюнде (устье Двины).

В 1208 году монастырь был уже занят монахами и, усиленный построенным внутри крепости замком, стал прикрытием Риги и торговых судов от нападений норманнов а также базой для дальнейшего продвижения немцев вглубь Прибалтийского края. Монахи во главе с настоятелем Бернгардом фон дер-Липпе (с 1211 года — епископ Дюнамюнде) вместе с меченосцами города Риги и латышами вторглись в 1217 г. в земли эстов и взяли штурмом замок Феллин.

В следующем году жители Эзеля решили сами напасть на Дюнамюнде с целью овладения устьем Двины, воспользовавшись тем, что против Риги в это время действовали союзные ополчения Новгорода, Пскова и Полоцка. Но из-за неудачи русских эстам пришлось отступить обратно на Эзель.

В 1228 году племена куршей и земгалов, опасаясь с усилением немцев потерять свою самостоятельность, подошли в большом числе к Дюнамюнде и смелым штурмом овладели крепостью, разрушили её до основания и перебили всех монахов.

К этой же эпохе относится начало ожесточенной борьбы между рыцарями, горожанами и архиепископом за свои права и привилегии.

Рига, вступив в 1284 году в Ганзейский союз, постепенно богатеет, её торговое значение увеличивается. Она начинает тяготиться контролем и пошлинами ливонских рыцарей и завязывает с ними борьбу за право свободной торговли. Рижский епископ в свою очередь стремится сохранить свои права и в этой борьбе переходит то на одну, то на другую сторону.

Ливонский орден (1305—1561)

После разгрома замка в 1228 году духовенство уже не было в силах без поддержки Ливонского ордена удерживать в своих руках Дюнамюнде. 26 мая 1305 года рижский епископ Фридрих и аббат наскоро отстроенного цистерцианского монастыря Либберт продали ему замок за 4 тысячи марок кёльнского серебра. Одной из причин, побудивших рыцарей приобрести замок Дюнамюнде, являлось то, что уже давно натянутые отношения между рижанами и орденом перешли в 1297 году в открытую борьбу. 20 мая рыцари были частично перебиты, частью изгнаны из Риги, замок разрушен и сожжен. Чтобы отомстить рижанам, рыцари и их союзники эсты решили взять город измором, для чего заперли все пути подвоза и особенно главный водный путь — Западную Двину, овладев для этого крепостью.

Так как крепость Дюнамюнде перешла во власть ордена вопреки договору, заключенному аббатом Вильгельмом в 1263 году с Ригой, по которому он обязывался никому не продавать и не передавать крепости без ведома и согласия городской думы и горожан, то передача её рыцарям послужила поводом к целому ряду недоразумений между рижскими архиепископами и Ливонским орденом. Один из архиепископов даже упрекал орден в насильственном захвате монастыря.

С этого времени началась упорная борьба между рижанами и орденом за обладание устьем Западной Двины, иначе говоря, за крепость Дюнамюнде. В этой борьбе принимали участие и римский папа Климент V, который требовал от Ливонского ордена возвращения крепости духовенству, бывшему в то время заодно с горожанами, и даже угрожал предать проклятию весь орден, но рыцари упорно держались в крепости. Они укрепили Дюнамюнде: на месте разрушенного куршами монастыря они возвели крепкий рыцарский замок. Во главе замка был поставлен новый комендант. В 1316 году был заключен Сигулдский союз между магистром Ливонского ордена Герхардом фон Йорком, рижским Домским капитулом и вассалами рижского архиепископа.

В 1329 году рижане пытаются овладеть Дюнамюнде, чтобы дать, наконец, своей торговле свободный выход в море. Замок был захвачен с налёта, гарнизон перебит, а деньги, собранные за пропуск и охрану судов, поступили в казну города Риги. Гроссмейстер ордена Эбергард фон Монгейм, не хотевший лишиться влияния на торговлю Риги, немедленно заключил союз с литовцами, опустошавшими в то время Лифляндию, и при их помощи вернул замок.

В 1435 году на ландтаге в городе Валке архиепископ Риги окончательно признал права ордена на замок Дюнамюнде и получил за это 20 тысяч марок, но в 1481 года снова началась борьба между Ливонским орденом и Ригой, на этот раз из-за престола рижского архиепископа. Магистр ордена Борх выставил на эту должность своего двоюродного брата, надеясь так влиять на граждан города Риги. Папа же назначил Стефана Грубе, признанного и горожанами. Магистр, решивший силой добиться своего, приказал коменданту Дюнамюнде запереть для торговых судов вход в устье реки Двины. На следующий год рижане заблокировали крепость и захвалили её в 1483 году, разгромив замок до основания. В 1491 году им снова пришлось признать власть ордена по Вольмарскому договору, а через 6 лет после этого крепкий рыцарский замок появился снова в устье реки, закрыв Риге выход в море. Замок был усилен 4-мя круглыми башнями с 5-ю ронделями и водяным рвом. В 1550 году рондели были перестроены в малые бастионы итальянского начертания.

Речь Посполитая (1561—1621)

В 1561 году рыцарский орден из-за внутренних неурядиц прекратил своё существование. В следующем году, после отречения от своего звания последнего гроссмейстера ордена Готгарда Кеттлера, Лифляндия и Курляндия перешли под власть Польши.

В 1559 году по Виленскому договору земли, входящие в состав Курляндии и Семигалии, составили герцогство Курляндское, управление которым было поручено бывшему магистру ордена Кеттлеру. Ему же была поручена Лифляндия с резиденцией в крепости Дюнамюнде, комендант которой был назначен польским королём.

Переход власти в руки поляков отразился неблагоприятно на торговле Риги, получившей в это время право вольного города, и в 1565 году её жители жаловались королю Сигизмунду Августу на коменданта крепости Дюнамюнде Островского за нарушение их прав.

В 1567 году Даугава образовала новое устье, прорвавшись к морю там, где сейчас находится река Зиемельупе, разделив остров Даугавгрива пополам. Но со временем и оно обмелело, и Даугава нашла выход к морю в новом месте, где он находится и сейчас. Оборонять старое обмелевшее устье реки стало незачем, и старый замок стал терять своё стратегическое значение.

Несогласия между рижанами и поляками продолжались до 1581 года, когда Рига, отказавшись от прав вольного города, отдалась польскому королю Стефану Баторию и получила за это право беспошлинной торговли с Западной Европой.

В 1582 году Стефан Баторий лично осматривал крепость, оценил важное её значение и приказал перестроить и увеличить малые бастионы, углубить рвы и, вообще, возможно лучше подготовить её к обороне.

В 1600 году началась польско-шведская война. 1 августа 1608 года шведы под руководством полководца графа Мансфельда захватили старый замок Дюнамюнде. Не рискуя двинуться далее вверх по Двине для овладения Ригой, Манфельд ограничился перерывом связи между Ригой и морем, для чего приказал возвести в углу, образованном левыми берегами Западной Двины и Булльупе (тогда Больдер-Аа) четырёхугольный штерншанец, замкнувшей южное русло реки. С возведением этого шанца явилась возможность господствовать над судоходством как по Западной Двине, так и по Лиелупе (Аа Курляндской). 19 сентября Мансфельд отправился в Швецию, оставив в Неймюндском шанце лишь гарнизон из 250 человек с комендантом Нильсом Стернскиольдом и 29 пушек-фальконетов. Для отличия от старой крепости Дюнамюнде назван «Неймюндским шанцем».

В 1609 году польские войска под руководством воеводы Ходкевича были посланы к Неймюнде для овладения шанцем. На выручку прибыл Мансфельд, но был разбит, и крепость перешла к полякам.

В 1617 году на рижском рейде появляется шведский флот. Воспользовавшись изменой коменданта Форенбаха, шведы 23 июля захватывают и старую крепость Дюнамюнде и Неймюндский шанец. Через месяц поляки под руководством воевод Радзивилла и Ходкевича снова вытесняют шведов из Дюнамюнде, а рижане осаждают шанец с правого берега, возведя на нём ряд укреплений в период с 31 августа по 2 сентября, и овладевают шанцем.

Желая принудить Польшу отказаться от всяких притязаний на Лифляндию, шведский король Густав II Адольф снарядил в 1621 году экспедицию для овладения Дюнамюнде и Ригой. 150 шведских кораблей и сильный десант под командованием Германа Врангеля подошли к устью Двины. В августе десант высадился на её правый берег. Окружив крепость, главные силы шведов двинулись на Ригу. Шведы заняли Ригу, Дюнамюнде и Неймюндский шанец.

Эпоха подчинения крепости Швеции (1621—1710)

В 1624 году в крепость, разрушенную поляками при отступлении, прибыл шведский король Густав II Адольф и указал, какие работы следует выполнить. В шанце на вооружении находилась 21 пушка, внутри было 6 казарм, несколько домов и церковь (длина 14 саженей, ширина 4 сажени).

По перемирию между шведами и поляками 26 сентября 1628 года было решено, что Рига и Неймюнде останутся за шведами. Шведы решили перестроить Неймюнде. Уже одно то, что крепость Дюнамюнде не упоминается в актах о перемирии, говорит о том, что из-за нового русла она потеряла с этого времени своё значение. Шведы решили перестроить Неймюнде. Строителем всех Лифляндских крепостей в 1641 году был назначен генерал Ротенберг. По его проекту крепость перестраивалась как пятиугольный бастион (нидерландский аналог). В 1670 году крепость было решено перестроить в крепость с шестью бастионами по проекту французского военного инженера маршала Вобана.

В 1680 году старый замок Дюнамюнде начали разбирать, а материал перевозить на строительство новой крепости. Новая крепость получила и старое название — Дюнамюнде. Работы по перестройки крепости продолжались до начала Северной войны (1700—1721). Земляные эскарпы и контр-эскарпы были заменены каменной «одеждой». В куртинах были построены казематы и пороховые погреба. На территории крепости находилась двухэтажная казарма и небольшая кирха. Крепость имела шесть бастионов (бастион — пятиугольное укрепление — состоит из двух фасов в виде исходящего луча и двух коротких фланков примыкающих куртинам, куртины служат для обороны местности перед бастионами), пять равелинов (равелин — вспомогательная оборонительная постройка в виде исходящего угла, вершиной к противнику) — с гласисами. Бастионы имели названия: Morgen Stern (Утренняя звезда), Süder Stern (Южная звезда), Cowachen (Кольвахен), Abend Stern (Вечерняя звезда или Звезда гавани), Süder Sonne (Южное солнце), Nordpohl (Северный полюс). Оборона везде открытая, местами двухъярусная.

В 1697 году крепость посетило русское посольство, в составе которого находился русский царь Пётр I, живо интересовавшийся подробностями устройства крепостей Лифляндии.

История крепости в эпоху Великой Северной войны. Присоединение крепости к России.

В 1700 году началась Северная война. Петр I решил овладеть Прибалтикой и образовать для России выход к морю. Он заключает союз с Польшей и Данией. Польша должна была занять Лифляндию и Эстляндию, Россия — Ингерманландию, а Дания — Голштинию. Польский король Август II занимает Дюнамюнде, но шведский король Карл XII выбил из крепости поляков и саксонцев и заставил Данию порвать союз с Россией, а сам нанёс поражение русским при Нарве. Карл XII увлёкся погоней за польским королём, забыв о Петре. 27 июня 1709 года Петр I разбил шведов под Полтавой. Осталось овладеть Ригой.

14 ноября 1709 года войска графа Шереметьева двинулись к Риге. В этот день в армию прибыл Петр I. Началась осада Риги, которая продолжалась 9 месяцев.

В апреле 1710 года Шереметьев прибыл в Болдераю. Он приказал на острове возвести редут. Был возведён редут и в самом устье Даугавы. На правом берегу Курляндской Аа (Лиелупе, сейчас Бульупе) были выставлены пушки. Таким образом, крепость Дюнамюнде была блокирована со всех сторон. В крепости начался голод, и разразилась эпидемия чумы. Комендант крепости Штакельберг решил сдаться. 19 августа 1709 года, согласно условиям капитуляции, гарнизон крепости вышел с оружием, с громкой музыкой и распущенными знамёнами. В крепость входят русские войска. 30 июня 1711 года крепость посещает царь Петр I и приказывает привести крепость в боевое состояние.

Первый русский инженер крепости майор де-Колинг, назначенный на эту должность в 1712 году, укрепил крепость. 27 марта 1721 года крепость посещает Петр I. Он осматривает крепость и даёт указания, какие работы ещё надо сделать. Первым русским комендантом крепости был полковник Кропотов, назначенный на эту должность в 1729 году.

Целых 28 лет крепость была мирной. Указом императрицы Анны Иоанновны от 26 сентября 1738 года крепость была переведена в оборонительное положение, вследствие ожидавшихся осложнений, по случаю назначения Бирона — ставленника России — Курляндским герцогом.

В 1741 году, во время царствования императрицы Елизаветы Петровны крепость вновь переведена в оборонное положение из-за войны со Швецией.

Крепость использовалась и в качестве тюрьмы. Так, в начале 1742 года коменданта крепости подполковника Лаврова вдруг сменил генерал-лейтенант Бибиков. Назначение генерала на полковничью должность объяснялось тем, что казематы крепости превратятся в тюрьму для весьма именитых персон. 13 декабря 1742 года из Рижского замка в крепость был переведён свергнутый Елизаветой Петровной император Иоанн VI Антонович и его родители Анна Леопольдовна и Антон Ульрих Брауншвейгский. Он был возведён на трон в возрасте два месяца и находился на нём один год и 16 дней (с 18 октября 1740 года по 24 ноября 1741 года). Здесь он был помещён в пороховую башню, находящуюся в центре крепости. В крепости Иоанн VI находился до 31 декабря 1743 года, когда был отправлен под Холмогоры (где находился под арестом до 16 лет), а его родители в крепость Раненбург под Тулу (см. Брауншвейгское семейство).

В 1765 году на побережье Рижского залива был построен форт Комета. При Екатерине II крепость модернизируется. В 1775 году в центре крепости, на месте небольшой шведской кирхи (в ней читал проповеди Эрнст Глюк, первым переведший Библию на латышский язык и воспитавший юную Марту Скавронскую — будущую императрицу Екатерину I), по проекту петербургского архитектора Александра Виста, возводится церковь Спаса Преображения. С 1783 по 1788 год сооружается дамба, связывающая крепость с фортом Комета.

Уже к середине XVIII века построенная возле самого моря и на берегу реки крепость Дюнамюнде оказалась не у дел — её могла постичь та же судьба, что и предшественницу. Крепость осталась на месте, но наносы песка отодвинули от неё и море, и реку почти на километр.

Дюнамюнде могла бы остаться оборонительным сооружением, если бы был реализован смелый проект — строительство прямо напротив крепости, в море, молов нового рижского порта. «План Рижской гавани подле Динамюнда», датированный 1784 годом, раскопала в архивах доктор истории Иева Осе. Военную, лесную и две купеческие гавани должна была охранять крепость. Но рижане научились чистить постоянно заносимое песком устье Даугавы, пробивая в нём фарватер, и необходимость в болдерайских молах отпала.

В 1808 году работы по возведению Кометной дамбы и углублению гавани Дюнамюнде были полностью закончены. В 1851 году гавань была ещё углублена и приспособлена для зимней стоянки судов.

В 1852 году в крепость проведена телеграфная линия — первая не только в России, но и во всей Восточной Европе.

В 1855 году батареи крепости отбили попытки английских судов войти в устье Даугавы.

27 мая 1856 года крепость посещает император Александр II.

В 1853 году построен мост через реку Аа Курляндская (Бульупе).

В 1863 году построены мосты для связи с равелинами.

В 1864 году вырыт первый артезианский колодец. Вода найдена на глубине 175 футов (около 53 м).

В 1870 году начата постройка железной дороги Остесдамбис — Рига, протяжённостью более 17 километров. Так как тяжёлые большие суда не могли пройти до Риги по мелководной реке, здесь грузы приходилось перегружать на лёгкие суда и т. д. С открытием 1 января 1871 года железной дороги, скорость доставки грузов в Ригу увеличилась.

В 1887 году вышло положение об управлении крепостью.

До 1888 года в крепости не было такого органа исполнительной власти, который объединял бы управление инженерной и артиллерийскими частями крепости. Начальник инженерного управления и командир артиллерии подчинялись коменданту лишь в вопросах внешнего порядка. В смысле же обучения и ведения специальных занятий они были самостоятельны. Теперь все подчинялись коменданту, а исполнительным органом стал штаб крепости.

Первым комендантом с «полной мочью» был генерал-майор Доморадский — человек неутомимой энергии и сильной воли. Первым начальником штаба был полковник Дагаев.

В 1893 году крепость была переименована в крепость Усть-Двинск.

Во время празднования 200-летия присоединения Риги к России, в 1910 году, в Ригу, на яхте «Стандарт», прибыл император России Николай II. В ходе пребывания в Риге, он 4 августа посетил Усть-Двинскую крепость. По-видимому, император по достоинству оценил стратегически выгодное положение крепости, потому что в 1911 году в крепость приехал начальник генерального штаба генерал от кавалерии Я. Г. Жилинский. Результатом этого посещения было решение о модернизации крепости. Строительство началось в 1912 году. Работами руководил строительный комитет во главе с комендантом крепости генерал-лейтенантом Иваном Андреевичем Миончинским. В состав комитета входили ещё начальник штаба крепости полковник генерального штаба Г. И. Гончаренко, начальник артиллерии полковник Тихомиров, начальник инженеров крепости инженер-полковник Бернард, государственный контролёр Драгневич и представитель военного министерства Башловский.

В крепости появился целый ряд военных инженеров, руководителей артелей, десятников, строителей, плотников, камнетёсов. Работа велась с раннего утра до позднего вечера. За короткое время дело подвинулось так далеко, что крепость преобразилась.

Согласно разработанному плану работы велись далеко за пределами старых крепостных укреплений, в том числе и на правом берегу Даугавы, на Мангалсале. Здесь были выстроены оборонительные укрепления для 6 артиллерийских батарей, оснащённых 6-дюймовыми орудиями типа Кане Обуховского завода со складами для снарядов. Там же, только несколько в глубине острова, были построены ещё 3 батареи для орудий калибра 5,5 дюймов типа Виккерс. И уже на самом правом фланге Мангалсалы были построены 2 батареи для 10-дюймовых орудий (254 мм) Обуховского завода. За крепостными валами на левом берегу Даугавы были построены новые форты и 3 батареи 6-дюймовых орудий. Одновременно с батареями и фортами создавались хорошо укреплённые казематы для укрытия гарнизона крепости и железобетонные оружейные погреба. Была также создана целая сеть подземных телефонных кабелей. Минный городок был перенесён на правый берег. Для лучшего сообщения с правым берегом гребные лодки минной флотилии были заменены десятью моторными катерами.

Большие работы были проведены и в стенах крепости, построены новые помещения для офицерского состава, исправлены подъездные пути. Улучшались бытовые условия всего гарнизона. Постепенно крепость стала принимать сначала вид долговременного укреплённого форта, а вскоре и вообще — укрепрайона, способного отразить любое нападение, выдержать обстрелы и осаду.

В течение двух лет строительные работы были завершены, и крепость со стороны моря стала практически неприступной. Тем более, что из-за небольшой глубины фарватера Даугавы корабли с мощной артиллерией с большого расстояния не смогли бы подавить огонь крепостных батарей. К тому же предусматривалось устье реки Даугава защитить минным заграждением. Руководители Усть-Двинской крепости добросовестно выполнили свои задачи по подготовке её к защите Риги со стороны моря и превращения крепости в неприступный бастион против сильнейшего в мире на тот момент германского флота. Особенно важно, что все основные работы были завершены до начала первой мировой войны.

Примечание: В крепости Даугавгрива (Усть-Двинск) в 1773—1776 годах была построена Свято-Преображенская церковь по проекту (1771 г.) архитектора Сената Александра Виста для русского гарнизона крепости. Каменный собор был построен на месте старой деревянной православной церкви, воздвигнутой здесь в 1735 году. Церковь по проекту Сигизмунда Зеге фон Лауренберга, под руководство строительных дел мастера Кристофа (Христофера) Хаберланда была построена не здесь, а в крепости рижской Цитадели (рядом с Рижским замком, на другом берегу Даугавы) на десять лет позже — это был и поныне сохранившийся первый рижский православный собор Св. Петра и Павла (1781—1785), ныне концертный зал «Аве Сол». Эти данные были уточнены в процессе работы над книгой о сакральном наследии Риги. (Арх. Марина Левина, один из авторов книги о рижских храмах «Rīgas dievnami. Arhitektūra un māksla» Rīga/Mantojums un Zinātne, 2007).

Крепость в период Первой мировой войны

О том, как гарнизон крепости встретит первый день войны, расскажет в своих воспоминаниях начальник штаба крепости Г. И. Гончаренко (он же известный писатель Юрий Галич). В конце июля он находился в отпуске на Рижском взморье и немедленно вернулся в крепость, как только было объявлено «особое положение». В гарнизоне он застал в штабе взволнованного генерала Миончинского, который с помощью адъютанта пытался открыть сейф, где хранились документы, регламентирующие чрезвычайные действия. План этот предписывал порядок подготовки крепости к обороне. Готовились к бою орудия, прорубались просеки для орудийных залпов, пролагались минные заграждения в устье Даугавы и в море. Устанавливались дополнительные посты наблюдения, в том числе и на маяке. Четыре дня прошли в оживлённой работе и в решении важных вопросов обороны. Всё происходило спокойно и деловито и в приближение войны не особенно верилось. Однако 30 июля из Петербурга поступила телеграмма от военного министра генерала Сухомлинова: «Первым днём мобилизации считать 31 июля» — генерал Миончинский перекрестился и подписал приказ о мобилизации. Для укрепления гарнизона в крепость прибыл Гдовский пехотный полк с полковой артиллерией. Мобилизацией руководил начальник штаба полковник генштаба Г. И. Гончаренко. В крепость были вызваны для формирования 13 латышских рот стражи. В них числились опытные солдаты и унтер-офицеры сверхсрочники и инструкторы. Почти все без исключения резервисты — латыши. Таким образом, Григорию Ивановичу предстояло сформировать первые латышские части, которые через год станут национальными формированиями: знаменитые «Латышские стрелки». Но пока эти роты распределялись по регулярным полкам. Но пройдёт время и благодаря высокому авторитету этих рот и инициативе русских генералов Потапова и Миончинского будут подписаны исторические документы: приказ начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Алексеева № 322 от 1 августа 1915 года «О создании латышских батальонов», а 8 августа того же года — приказом № 688 великого князя Николая Николаевича Младшего утверждено «Положение о создании латышских стрелковых батальонов». Формирование этих батальонов будет происходить в Усть-Двинской крепости. К командованию этих батальонов, которые позже будут развёрнуты в полки, привлекутся опытные офицеры и генералы-латыши: генерал Август Мисинь, полковники Карл Гопперс, Иохим Вациетис, Андрис Аузанс, Янис Калнинь, Карл Зелтиньш, Фридрих Бриедис, Густав Францис и многие другие.

Итак, в Усть-Двинской крепости продолжались мобилизационные и оборонительные работы. Крепости было дано задание обеспечить её круговую оборону. Пришлось с суши обнести крепость многорядными (до 15 рядов) линиями заграждений из колючей проволоки. Кроме того, была сооружена плотина на протоке Хапакагравис и были затоплены Спилвские луга. К тому же в Болдерае были установлены новые полевые батареи для обеспечения тыла крепости. С учётом вышесказанного трудно было представить, что весь этот титанический труд был проделан напрасно. Что же произошло?

К августу 1917 года у власти во Временном правительстве были преимущественно эсеры. В их руках оказались ключевые посты: А. Ф. Керенский — премьер-министр, военный министр — Б. В. Савинков. Их усилиями с поста Верховного главнокомандующего был смещён А. А. Брусилов и заменён генералом Л. Г. Корниловым, поддерживавшим эсеров. К сторонникам эсеров относились командующий Северным фронтом Клембовский, армии которого располагались на территории Латвии, и командующий 12-й армии П. Д. Парский, корпуса которой защищали Рижский укрепрайон. Большинство солдатских комитетов также контролировались эсерами.

Рига к тому времени была фронтовым городом, кольцо линии фронта всё теснее сжималось вокруг неё. Однако положение города было далеко не безнадёжное. Со стороны моря она была надёжно защищена Усть-Двинской крепостью и морскими силами Рижского залива, которые уверенно контролировали залив. С суши Рига оборонялась силами 12-й армии Северного фронта: на северном побережье оборону держал 13-й армейский корпус, на Рижском плацдарме 2-й и 6-й Сибирские корпуса и две Латышские стрелковые бригады, восточное побережье Даугавы 21 и 43 армейские корпуса. Всего 161 000 человек и 1150 орудий, что превышало численность противостоящих германских войск. Наиболее чувствительным участком обороны был Икскульский (Икшкильский) плацдарм (от острова Доле до устья реки Огре). Болевой точкой этого плацдарма было предмостье левого берега в излучине Даугавы в районе Лиелмуйжи. В 1915 году, во время отступления русских войск за это побережье зацепились две героические роты, преградившие противнику путь к переправе. В дальнейшем этот участок стал местом жестокого противостояния русских и германских полков. Окопы противников были вырыты на расстоянии от 80 до 200 метров. Этот тет-де-пон, названный в народе «Остров смерти» из-за бесчисленных потерь с обеих сторон, удерживался в течение 2-х лет.

Первое, что сделал генерал Корнилов, став Верховным главнокомандующим, приказал генералу Клембовскому сдать Икскульский плацдарм. Сдачу этого плацдарма без боя 27 июля 1917 года с точки зрения тактики или стратегии объяснить невозможно иначе, как приглашение к форсированию Даугавы, чего в течение 2-х лет и добивался противник, неся при этом огромные потери.

Проведя тщательную разведку и серьёзную подготовку, германское командование запланировало наступление с нанесением главного удара в районе Икскуля (Икшкиле). Операцию должна была осуществить 8-я германская армия генерала Гурьева. 2-й гвардейской дивизии было поручено форсировать Даугаву в районе «Острова смерти», захватить плацдарм и расширить его. Наступлению должна была предшествовать артиллерийская подготовка с применением химических снарядов. Обо всём этом было хорошо известно командованию 12-й армии. По свидетельству представителя штаба Северного фронта В. Станкевича, накануне операции сведения доставил перебежчик-эльзасец.

19 августа, в 4 часа утра, германская армия открыла массированный обстрел русских позиций в районе Икскуля. 2-я гвардейская дивизия без особых проблем форсировала реку и вклинилась в оборону 186-й пехотной дивизии, но сразу расширить плацдарм ей не удалось — 21 корпус оказал сопротивление 14-й баварской дивизии при форсировании Даугавы в районе Огре. Но, несмотря на осведомлённость, русские полки в первый же день Рижской операции позволили противнику вклиниться в их оборону и создать угрозу окружения частей 12-й армии. Анализируя неудачи 12-й армии, начальник штаба 5-й армии генерал Свечин писал: «Отсутствие плана, решимости, разброска и растяжка сил — вот главные черты стратегии Северного фронта». Он лукавил, стратегия в этой операции с русской стороны вообще отсутствовала. Были преступные действия многих генералов. Начальник 33-й дивизии генерал Скалон, прекрасно понимая, что от него хочет командование, отказался выполнить приказ командующего корпуса атаковать переправляющего через Даугаву неприятеля.

Окружения не случилось, 2-я латышская бригада остановила продвижение германской гвардии. На второй день немецкое наступление начало захлёбываться. Сибирские полки, вместе с 1-й латышской стрелковой бригадой остановили наступление 205-й германской дивизии в районе Бебербеки, заработали орудия Усть-Двинской крепости. Появилась возможность удержать Ригу. Но русское командование, не исчерпав все возможности, отдало приказ оставить рубеж обороны на реке Маза Югла и уйти на запасные позиции. А затем, в конце 20 августа, командующий 12-й армии генерал Парский, во исполнение директивы Корнилова, отдал приказ об отступлении на Венденские (Цесисские) позиции. В ночь на 21 августа полторы сотни тысяч русских солдат и офицеров через Ригу ушли в направлении на Венден (Цесис) и Псков.

Комендант Усть-Двинской крепости генерал-лейтенант Миончинский 20 августа получил приказание оставить крепость. Трудно представить себе, что пережил в тот день генерал, которому предстояло своими руками уничтожить его детище: крепость, которая была способна обороняться и выдержать многодневную осаду, то есть именно то, к чему он 5 лет готовил свой гарнизон.

Спешно, в невероятно краткий срок предстояло взорвать форты и 15 батарей за валами крепости и на Мангальсале, арсенал в крепости и пороховые погреба на левом и правом берегах Даугавы. В течение суток нужно было уничтожить неприступную модернизированную Усть-Двинскую крепость! Гарнизон выполнил эту задачу. Рижская операция 19-21 августа (1-3 сентября) 1917 года окончилась сдачей неприятелю третьего по значимости промышленного центра России и ликвидации модернизированной крепости 2-го класса Усть-Двинск. Потери 12-й армии составили 25 000 солдат и офицеров, 273 орудия и около 500 миномётов, бомбомётов и пулемётов. Потери были относительно не велики, так как лишь некоторые части армии оказали неприятелю сопротивление.

В крепость вошли германские войска.

Эпоха подчинения крепости СССР

Во время военных событий 1919 года крепость переходила из рук в руки: 3 января крепость заняли войска Советской Латвии (большевики), 23 мая крепость в руках латышских национальных войск, в июле крепость переходит белоэстонцам, 11 октября крепость занимают войска белого генерала Бермонта, 15 октября латышские войска вновь заняли крепость, но бермонтовцы продолжают обстреливать крепость и Болдераю до 5 ноября.

После 1919 года, латвийская власть решила впредь объект крепостью не считать.

Усть-Двинская крепость переименована в Даугавгривскую крепость.

Во время Первой Латвийской республики здесь размещались подразделения Латвийской армии. Из башни церкви была устроена водонапорная башня.

В советское время в крепости размещался дивизион тральщиков и бригада подводных лодок.

В 1947 году была попытка взорвать пороховой погреб, построенный в XVII веке шведами.

18 октября 1983 года постановлением Совета министров Латвийской ССР за № 595 Даугавгривская крепость была объявлена памятником архитектуры. Правда, позднее постановление было аннулировано, и крепость осталась за военными.

Эпоха подчинения крепости Латвии

31 августа 1993 года российские войска оставили крепость.

После восстановления Латвией независимости Даугавгривскую крепость передали латвийской армии, толком не знавшей, как использовать цитадель. В середине 90-х годов военным предложили отдать крепость под строительство портового терминала, но Государственная инспекция по охране памятников культуры это предложение отклонило.

6 ноября 1995 года Кабинетом министров Латвийской республики был издан приказ, согласно которому крепость вновь приобрела статус памятника архитектуры государственного значения и к тому же — защитный статус № 6606. Хотя это всё не защитило крепость от забвения.

Лишь в 1999 году был заключён договор об аренде между созданной при министерстве обороны бесприбыльной организацией АО Aizsardzības īpašuma fonds и реставрационно-строительной компанией Aumeisteru muiža. Срок действия договора — 49 лет.

Aumeisteru muiža предложила собственную концепцию использования разрушающегося исторического памятника под номером 6606 — за пять лет реконструировать все фортификационные сооружения по периметру крепости, оборудовать в них музеи, выставочные залы, смотровые площадки, зоны отдыха и превратить крепость в туристический центр. Но поскольку огромные вложения в сферу туризма обещали окупиться не сразу, то было предложено сделать крепость местом проведения конференций и других общественных мероприятий, построить отель, концертную эстраду, кафе, ресторан, бассейн… Архитектурно-планировочная концепция, включающая реновацию, строительство и обустройство 72 объектов на территории крепости, была разработана архитектурным бюро Sīlis, Zābers & Kļava.

А перед этим на всей территории исторического памятника была проведена колоссальная изыскательная работа. Понимая, с каким ценным объектом придётся работать, компания Aumeisteru muiža заказала историкам, археологам и специалистам по строительным материалам весь необходимый комплекс исследований, предшествующих восстановительным и строительным работам.

Исследования проводили историки Иева Осе и Андрис Биедриньш, архитекторы Эдвин Бурковскис и Кристине Брике, археологи Янис Крастиньш и Мартиньш Лусенс, химик Инта Витиня. Были осуществлены полная инвентаризация и техническое обследование объекта, изучена историческая застройка, исследованы грунты, проведены инвентаризация инженерных коммуникаций и многое другое. Результаты этой работы составили несколько томов.

В 1999 году компания Aumeisteru muiža сделала попытку внести арендный договор в Земельную книгу, но был получен отказ. Как оказалось, правительство ещё не приняло окончательного решения по поводу окружающей крепость территории Рижского свободного порта. Aumeistaru muiža подала кассацию в Верховный суд, но и он оставил решение об отказе в силе. А без записи в Земельной книге нельзя ни утвердить проект, ни начать строительные работы.

А затем так называемая охранная зона вокруг исторического памятника начала сокращаться. Часть территории была передана Рижскому свободному порту, часть — Морским силам латвийской армии. Военные на своём участке, граничащем с протокой реки Булльупе, построили причалы для морских катеров, а в перспективе — и для заходящих в наши воды кораблей НАТО.

Строительство велось без учёта требований, предъявленных к работам, ведущимся в охранной зоне исторического памятника. Так, например, строители убрали трубу, соединяющую воды крепостного рва с Булльупе. После чего вода во рву поднялась, и в отсыревших казематах по стенам поползла плесень.

В принципе ничего не должно быть построено и на том участке охранной зоны, которая сдана в аренду Рижскому свободному порту. Но, даже зная, что здесь нельзя ничего строить, порт от куска не спешит отказываться — а вдруг…

В своё время о передаче этих участков охранной территории реставраторов даже не поставили в известность. А заодно забыли изменить и некоторые условия аренды, так что за всю территорию и за все строения на ней исправно продолжает платить Aumeisteru muiža. Более того, Агентство приватизации заставило компанию задним числом заплатить повысившуюся в 14 раз арендную плату начиная аж с 1999 года! Это составило 30 000 латов.

После того как у крепости отняли выход к воде, концепция её реновации, разработанная архитектурным бюро Sīlis, Zābers un Kļava, лишилась той части, которая касалась развития водного туризма и обустройства причалов для прогулочных яхт.

Возможно, в действиях Агентства приватизации есть свой, высший государственный, интерес. И, думая о нём, агентство постоянно тянет время, месяцами не отвечая на запросы реставраторов, без ответов на которые работы вести нельзя. Ещё в 2000 году, переняв от министерства обороны ненужную ему крепость, агентство её на приватизацию так и не выставило. До 2003 года не заносилась в Земельную книгу. А до октября 2004 года затягивало с присвоением крепости статуса охраняемого объекта. И, наконец, разработало собственный план-график работ, обязав в его рамках снести строения советского периода. А ведь без специального разрешения Государственной инспекции по охране памятников культуры ни из одного здания крепости официально нельзя вынуть и кирпич.

В 2005 году компания Aumeisteru muiža выполнила весь объём по консервации казематов, предписанных на этот год. Несмотря на это, агентство признало выполнение работ лишь частичным…

Всё рассказанное напоминает войну и взятие крепости измором. Борьба за крепость продолжается — совсем как в старые времена…

Литература

• «Крепость Усть-Двинск» — В. Е. ЖАМОВ (капитан генерального штаба). Краткий исторический очерк с 12 чертежами. РИГА. Издание штаба крепости. 1912 год.
• Устав Общего офицерского собрания крепости Усть-Двинск : [Утв. 28 февр. 1901 г.] Вильна, 1901
• [esinstitute.org/files/pribaltiyskie_russkie.pdf Прибалтийские русские: история в памятниках культуры]. Рига: Институт европейских исследований, 2010. Ред. А. В. Гапоненко, 736 с. ISBN 978-9934-8113-2-6 — стр. 108—110

Ссылки

• [www.boldes.ucoz.ru БолдеРайский сайт]
• [www.travelzone.lv/Fortress/Daugavgrivskaja/index.php Даугавгривская крепость]
• [www.1201.lv/history/dunamunde/ Даугавгривская крепость]
• [www.1201.lv/history/bullu/ Даугавгрива]
• [www.cistopedia.org/index.php?id=6302 CISTOPEDIA — Encyclopaedia Cisterciensis]

Отрывок, характеризующий Даугавгривская крепость

– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.