Дюпор, Адриен

Адриен Дюпор
фр. Adrien Jean-François Duport
Портрет Адриена Дюпора. Франсуа Серафин Дельпеш (1778—1825), литография, 1833
Род деятельности:	деятель Великой Французской революции
Дата рождения:	24 февраля 1759(1759-02-24)
Место рождения:	Париж
Гражданство:	Франция
Дата смерти:	6 июля 1798(1798-07-06) (39 лет)
Место смерти:	Гайс (Швейцария)

Адриен Жан-Франсуа Дюпор (фр. Adrien Jean-François Duport; 24 февраля 1759, Париж — 6 июля 1798, Гайс (Швейцария)) — лидер парламентской оппозиции накануне революции, депутат Учредительного собрания, член Клуба Фельянов, сторонник конституционной монархии в период Великой Французской революции.

Ранние годы

Адриен Дюпор родился 24 февраля 1759 года в Париже. Отец Адриена, советник парламента Парижа Франсуа Матье дю Пор (1718—1794), барон Анлур. После учёбы в колледже Жуйи, Конгрегации Ораториан, Адриен был принят в коллегию адвокатов Парламента Парижа в 1778 года, затем советником Парламента 29 июля того же года.

В духе своего времени, он зачитывался Жан-Жаком Руссо и Вольтером, но его идеалы были ближе к теориям Монтескьё и физиократов. Тексты Чезаре Беккариа о реформе правосудия также произвели на него большое влияние. Круг его чтения объясняет его политическую эволюцию.

Он стал центром парижского парламентского сопротивления абсолютизму, занимая позиции, близкие к тем, которые занимали Барнав и Мунье в то же время. Он разделял энтузиазм современников об Американской революции и подружился с Лафайетом. С 1784 он был последователем месмеризма и находил в нём возможности для изменения общества и государства. В Париже он встретил Николя Бергасе и Жака-Пьера Бриссо. Стал одним из главных лидеров группы в Парижском парламенте, противостоявшей абсолютизму. Посещал клуб на улице Гран-Шантье (фр. Rue du Grand-Chantier) в районе Марэ (фр. Marais) Парижа, где встречался с либерально настроенными почитателями модели английского государственного устройства.

Партия патриотов

Провал Ассамблеи Нотаблей летом 1787 побуждает Адриена Дюпора включиться в политическую борьбу. В конце июля он призывает к созыву Генеральных штатов для выработки конституции Франции. В это время по всему королевству начинает образовываться Национальная партия (также называемая Партией патриотов), в которую вошли многие члены Парламента Парижа, как и многие известные деятели того времени, такие как Лафайет, Сийес, Тарже и Эро де Сешель. Он выступал против указов министров короля. Так, 4 января 1788 года по его предложению Парламент принял решение, которое осудило произвол правительства — так называемые lettres de cachet, которые обычно означали тюрьму и ссылку для противников королевской власти.

Общество тридцати

В отличие от большинства парламентских советников, Адриен Дюпор отстаивал мнение, что количество представителей третьего сословия должно быть пропорциональным числу жителей королевства и призывал к изменению правил голосования: с голосования по сословиям к голосованию «один депутат —— один голос». Для достижения этой цели он основал «общество Тридцати» (также известное как Комитет тридцати) в 1788. Его кампания привлекла внимание дворянства, либералов и даже большинства высшего духовенства: Лафайета, Мирабо, Сийеса, Талейрана, Монтескью-Фезенсака, Лепелетье де Сен-Фаржо, братьев Теодора и Александра Ламетов, швейцарского банкира Этьена Клавьера. Они помогли изменить общественное мнение в ходе разработки наказов — так называемых Cahiers de doléances и выборов в Генеральные Штаты. Изложение и горячее отстаивание этой либеральной повестки Комитетом Тридцати помогло избранию Дюпора в Генеральные Штаты.

Генеральные штаты и Учредительное собрание

Адриен Дюпор был избран депутатом от дворянства Парижа в Генеральных Штатах 5 мая 1789. Он отказался присоединиться к декларации знати, которая осудила решения Третьего сословия 17 июня об объявлении собрания «Национальной Ассамблеей». После королевской сессии 23 июня он был одним из первых 47 либеральных дворян, которые присоединились к третьему сословию 25 июня вместе с Луи Филиппом Орлеанским и братьями Ламет.

Принимал активное участие в дебатах Учредительного собрания 1789 года, поддерживал парижан после штурма Бастилии, способствовал отмене сословных привилегий, льгот, феодальных прав, продажи должностей и налоговых неравенств в ночь 4 августа 1789 года.

Именно им был написан окончательный текст декрета, объявлявшего, что «Национальная Ассамблея полностью отменяет феодальный режим». Он принял участие в разработке Декларации прав человека и гражданина 1789 года, предоставив свой проект, в котором он выступал против злоупотреблений старого режима. Являлся одним из главных инициаторов статей 8, 9 и был докладчиком по статье 17.

Декларация прав человека и гражданина (26 августа 1789 г.)

Статья 8
Закон должен устанавливать наказания лишь строго и бесспорно необходимые; никто не может быть наказан иначе, как в силу закона, принятого и обнародованного до совершения правонарушения и надлежаще примененного.

Статья 9
Поскольку каждый считается невиновным, пока его вина не установлена, то в случаях, когда признается нужным арест лица, любые излишне суровые меры, не являющиеся необходимыми, должны строжайше пресекаться законом.

Статья 17
Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен её иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости и при условии справедливого и предварительного возмещения.

Дюпор — один из основателей Якобинского Клуба после октябрьских дней. Выступал против двухпалатной системы и права абсолютного вето короля Людовика XVI.

В Собрании Дюпор сблизился с двумя депутатами — Антуаном Барнавом и Александром Ламетом. Довольно скоро их стали называть «триумвиратом». Барнав, Дюпор и Ламет возглавили группу либерально настроенных депутатов Ассамблеи на начинавшем формироваться левом фланге собрания. Они прекрасно дополняли друг друга. Наиболее красноречивым из троих был Барнав, наиболее умным Дюпор, наиболее деятельным — Александр де Ламет. Отсюда и народная поговорка: «Что Дюпор думает, то Ламет делает, а Барнав говорит».

Основатель и член Комитета уголовно-судебной практики, Адриен Дюпор был одним из основных авторов судебной реформы в докладе об организации судебной власти от 29 марта 1790. Он поддержал конфискацию церковного имущества и эмиссию ассигнаций 27 августа 1790 года. Дюпор желал этими мерами стабилизировать новый режим путём присоединения к нему нового класса собственников. Он был выбран президентом Ассамблеи с 14 по 26 февраля 1791 года.

После смерти Мирабо 2 апреля 1791, Адриен Дюпор и его друзья решили объединить свои силы с Лафайетом против демократов, которые стремились к углублению революционного процесса, отмене монархии и установлению республики. Опасаясь радикального развития революции и её эксцессов, он становится сторонником стабильности и откровенно консервативной политики, проповедуя усиление исполнительной власти. Говоря перед Ассамблеей 17 мая 1791 года, он провозглашал: «Революция окончена. Она должна быть определена и защищена против всяких эксцессов. Мы должны ограничить излишества свободы и равенства и прийти к соглашению об этом в общественном мнении. Правительство должно быть сильным, твёрдым и стабильным».

Побег Людовика XVI и арест короля в Варенне 20 и 21 июня 1791 года, а также развитие республиканского движения после этого в начале июля ещё более утвердило отношение Адриена Дюпора к конституционной монархии. Он увидел в этом подходящий повод для подавления народного движения и средство укрепления королевской власти.

Адриен Дюпор был одним из трёх представителей, расследовавших обстоятельствства побега. Была выдвинута версия похищения короля. Дюпор защищал королевские прерогативы и интерпретировал конституцию в направлении, благоприятном королю.

Он был среди тех, кто взял на себя инициативу раскола Якобинского Клуба и основания нового клуба, клуба Фельянов, одним из руководителей которого он стал.

К марту 1792 года триумвират уже не оказывал большого влияния на правительство и умеренное большинство Собрания. Адриен Дюпор пытался противостоять законам против эмигрантов и неприсягнувших священников и советовал Людовику XVI применить к этим законам его право вето.

После объявления войны Австрии, он сблизился с Лафайетом и поддерживал его в борьбе с Парижем и якобинцами в преддверии восстания 10 августа. В это время он начал тайные переговоры с Австрией. На тот момент он был одним из лидеров Фельянов и его политика была направлена на быстрое заключении мира с Австрией, что позволило бы армии во главе с Лафайетом вмешаться в события в Париже для подавления «анархии».

Падение

В 1792 году Адриен Дюпор всё ещё играет ключевую роль при короле после отставки министерства Жиронды и возвращения фельянов в правительство. В результате позиции министерства произошли события 20 июня 1792 года, когда народ вторгся в Тюильри и король под давлением надел красный фригийский колпак санкюлотов и произнёс тост за здоровье нации, хотя и отказался на какие-либо уступки в преддверии кризиса 10 августа. Дюпор также поддержал действия Лафайета 26 июня. Но с вторжением во Францию Пруссии и началом национального кризиса в июле и падением монархии 10 августа 1792 года произошёл окончательный провал политики фельянов.

10 августа 1792 года Дюпор понял, что потерял контроль над ходом событий и предпочёл бежать из Парижа. Он оставил свой пост президента уголовного суда Сены и укрылся в замке Биньон (Луара), приобретённом ещё 24 сентября 1789 года маркизом Мирабо. По приказу Парижской Коммуны о его аресте 28 августа 1793 года, он был задержан в Мелёне 3 сентября. Был выпущен 17 сентября по приказу Дантона, министра юстиции.

Понимая, что всё потеряно, Адриен Дюпор решился на изгнание в Англию, а затем в Швейцарию, оставив жену, Генриетту, и их троих детей в Биньоне, прежде чем вернуться на короткое время во Францию после падения Робеспьера. Братья Ламеты также эмигрировали, Антуан Барнав был гильотинирован 28 ноября 1793 года.

Во время Директории, на выборах в жерминале V года Республики (1797 год) в большинстве департаментов победу одержали правые, роялистски настроенные силы, что в конечном итоге привело к военному перевороту 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797 года). Директория прибегла к военной силе и аннулировала итоги выборов. В результате республиканский режим термидорианцев окончательно превратился в диктатуру, только, в отличие от якобинской, в этот раз опиравшуюся на всё ещё республикански настроенную армию. Были приняты экстренные меры против роялистов и монархистов-конституционалистов справа и якобинцев слева. В итоге из-за закона, карающего смертью вновь вернувшихся эмигрантов, Дюпор вынужден был бежать.

Адриен Дюпор больше никогда не увидит Францию и умрёт от туберкулеза в одиночестве и забвении 6 июля 1798 в Гайсе, в швейцарском кантоне Аппенцелль-Ауссерроден.

Литература

• George Lefebvre. The French Revolution. — 2nd еd. — London — New York: Routledge, 2001. — ISBN 0415253934.
• Francois Furet. The French Revolution 1770—1814. — Oxford: Blackwell Pub, 1988.

Отрывок, характеризующий Дюпор, Адриен

– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала: