Дюпюи-де-Лом (броненосный крейсер)
Броненосный крейсер «Дюпюи-де-Лом» (фр. Dupuy de Lome) — боевой корабль французского флота конца XIX века. Стал первым в мире крейсером с полностью забронированным надводным бортом. Явился родоначальником французских броненосных крейсеров, оказал серьёзное влияние на крейсеростроение в других странах. Назван в честь Дюпюи де Лома, проектировщика первого в мире броненосца для плавания в открытом море. Построен в единственным экземпляре. Высокая стоимость и сложность «Дюпюи-де-Лома» вынудили руководство французского флота отказаться от серийного строительства этого проекта и перейти к «бюджетным» крейсерам типа «Амираль Шарне».
Содержание
Проектирование и постройка
Корабль был разработан как развитие доктрины рейдерской войны против коммерческого судоходства, активно отстаиваемой «Jeune Ecole». В связи с интенсивным строительством для флота Великобритании многочисленных бронепалубных крейсеров 1-го и 2-го класса, ранее отстаиваемые «Jeune Ecole» безбронные и малые бронепалубные крейсера были сочтены недостаточно эффективными рейдерами: они не могли выдержать боя с многочисленными британскими бронепалубными крейсерами. В основу проекта «Дюпюи-де-Лом» было положено стремление создать корабль, априори превосходящий по боевым качествам любые бронепалубные крейсера.
Корабль был заложен в июле 1888, спущен на воду 27 октября 1890, и поступил на испытания в 1892 году. При постройке выявился ряд дефектов: так, часть кованых стальных бронеплит, изготовленных для крейсера, были признаны слишком хрупкими. Машинная установка корабля из-за неудачного размещения котлов не обеспечивала проектной мощности и была заменена по инициативе производителя. Из-за всех этих задержек, крейсер был введён в строй в 1895 году.
Конструкция
Корпус крейсера, с его характерно французским глубоким завалом надводного борта и далеко выдающимся вперед таранным носом имел сигарообразную форму. Длина его составляла 114 метров, при ширине 15,7 метров. Осадка при нормальной загрузке составляла 7,07 метра. Нормальное водоизмещение крейсера было 6301 тонн, полное — 6682 тонны, при этом метацентрическая высота при полной загрузке не превышала 0,695 метра. В результате, корабль имел медленную, сильную бортовую качку и его ценность как артиллерийской платформы постоянно была под вопросом.
Длинный нос корабля имел таранную оконечность, но не был бронирован, что делало нанесение таранного удара опасным для крейсера. Он был сильно срезан, чтобы уменьшить урон, наносимый носовыми орудиями при стрельбе прямо по носу. Вдоль корпуса проходила двухъярусная надстройка. Две сильно разнесенные трубы и две тяжелые боевые мачты с массивными марсами довершали силуэт крейсера.
Вооружение
Вооружение крейсера было рассчитано на максимально мощный догонный и ретирадный огонь, так как создатели «Дюпюи-де-Лома» предполагали, что их корабль будет в основном вести бой либо уходя от противника, либо догоняя жертву. Впервые в мировом крейсерском кораблестроении, и основное и вспомогательное вооружение целиком размещалось в полностью закрытых вращающихся башнях.
Он был вооружен двумя 194-миллиметровыми 45-калиберными орудиями образца 1887 года, установленными в двух броневых башнях по бортам в центре корпуса. Башни были вынесены на спонсоны: таким образом, с учетом сильного завала бортов, оба 194-миллиметровых орудия могли вести огонь прямо по носу и прямо по корме. Вспомогательное вооружение состояло из шести 164-миллиметровых 45-калиберных орудий, образца также 1887 года, расположенных в одноорудийных башнях, по три на носу и на корме. Таким образом, полный носовой или кормовой залп крейсера состоял из 3-х 164-миллиметровых и 2-х 194-миллиметровых длинноствольных орудий, и был сильнее бортового (четыре 164-миллиметровых орудия и одно 194-миллиметровое орудие на каждый борт). Все 164-миллиметровые орудия находились на одном уровне, в результате чего наведение их на борт представляло некоторую проблему.
Противоминное вооружение крейсера состояло из десяти 47-миллиметровых и четырех 37-миллиметровых орудий Гочкиса, причем первые располагались на надстройке корабля, а вторые — на марсах боевых мачт. Корабль также нес четыре 450-миллиметровых надводных торпедных аппарата, по два на каждом борту.
Бронирование
Весь борт корабля был полностью защищен 100-миллиметровой стальной броней. Пояс уходил на 1,38 метра ниже ватерлинии и поднимался до главной палубы. Толщина брони гарантировала защиту от 120-миллиметровых снарядов скорострельных орудий британских крейсеров практически на любых дистанциях.
Горизонтальная защита осуществлялась броневой палубой, толщиной в 30 миллиметров. Палуба находилась ниже ватерлинии: над машинными отделениями и погребами боезапаса была дополнительно установлена 8-миллиметровая противоосколочная палуба, призванная задерживать осколки снарядов, пробивших главную палубу. Пространство между главной и противоосколочной палубой могло быть заполнено углем для увеличения запаса топлива и улучшения защиты, однако использование угля из этих емкостей было крайне неудобно.
Башни крейсера защищались 100-миллиметровой броней, что гарантировало их защиту от повреждений осколками и мелкокалиберными снарядами, и требовало прямого попадания в башню для выведения её из строя.
Вдоль всего борта корабля, от броневой палубы и до высоты в 1 метр над ватерлинией, проходил заполненный пробкой коффердам, призванный локализовать эффект от разрывов снарядов. Корпус ниже ватерлинии был разделен 13-ю водонепроницаемыми траверзными переборками, и еще три дополнительно были установлены выше ватерлинии. В целом, защита корабля была чрезвычайно мощной и продуманной, обеспечивая крейсеру практически полную неуязвимость от снарядов 100-120-миллиметровых скорострельных орудий, наиболее распространенных тогда в британском и итальянском флотах, и гарантируя достаточную защиту от тяжелых 150-203-миллиметровых бронебойных орудий.
Силовая установка
Крейсер оснащался тремя паровыми машинами: работавшая на средний вал была вертикальной, а две другие — горизонтальными, размещались машины не бок о бок, а тандемом. Ближе всего к корме установили вертикальную машину тройного расширения. В отсеке между 56 и 62 шпангоутами размещалась машина левого борта, а между 49 и 56 — правого борта. У машины левого борта цилиндры находились справа, а у правобортной наоборот. 11 паровых котлов прямым ходом дыма, диаметром 3 м и длиной 6,9 м обеспечивали силовой установке мощность в 14 000 лошадиных сил. Крейсер был рассчитан на максимальную скорость в 20 узлов, но на испытаниях в 1895 году его машины развили только 13 186 л. с., что дало скорость лишь около 19,73 узлов (что, впрочем, все равно делало крейсер одним из быстрейших на тот момент кораблей в мире). Максимальный запас топлива после достройки крейсера составил 1080 т, хранился в 25 угольных ямах его хватало на 7400 км экономического 12,5-узлового хода.
Служба
Заложенный в 1888 году, крейсер был спущен на воду в 1890-ом. При постройке новаторского корабля выяснился ряд проблем; так, часть кованых стальных плит брони оказалась дефектной и была заменена. В 1892 году, на ходовых испытаниях, один из котлов корабля взорвался; кроме того, силовая установка развила лишь около 10380 л.с. и нуждалась в переделке. Все это значительно задержало ввод «Дюпюи де Лом» в строй.
После затянувшейся достройки, корабль был принят в состав французского флота в 1895 году. Он был включен в состав Северной Эскадры, базирующегося на атлантическом побережье Франции. Будучи новейшим крейсером своего класса, «Дюпюи де Лом» активно использовался в дипломатических визитах, включая визит в Германию в 1895 году (по случаю открытия Кильского канала), в Испанию в 1896 и в Россию в 1897.
Во время службы, корабль подвергался некоторым модификациям. В 1897 году, крейсер оснастили скуловыми килями, что значительно улучшило остойчивость. В 1902 году, «Дюпюи де Лом» поставили на капитальный ремонт и модификацию. При этом, его старые котлы были демонтированы и заменены 20 новыми водотрубными котлами высокого давления типа Гюйо-дю Тампля; для отвода дыма была смонтирована третья труба. Попытались также решить проблему перегрузки, демонтировав кормовую мачту крейсера и заменив её более легкой. Однако, испытания «Дюпюи де Лома» в 1906 продемонстрировали неудовлетворительный результат; скорость крейсера на пробе не превысила 18,27 узлов. Поэтому сразу после ремонта, крейсер был выведен в резерв.
«Дюпюи де Лом» был кратковременно возвращен в состав флота в 1908 году, и снаряжен для службы на марокканской станции. К этому времени, техническое состояние корабля уже было плохим; в довершение всего, некогда передовой крейсер спустя двадцать лет службы устарел морально и технически и имел ограниченное значение из-за недостаточной скорости. В 1909 году «Дюпюи де Лом» вновь был выведен в резерв; от планировавшегося ремонта отказались по соображениям экономии.
В 1910 году, правительство Перу, озабоченное обсуждавшейся в то время возможностью приобретения соседним Эквадором итальянского бронепалубного крейсера «Умбрия», приняло решение усилить свой флот, состоявший из двух легких крейсеров-скаутов британской постройки. Перуанская делегация обратилась во Францию, в надежде приобрести крупные боевые корабли. Ввиду ограниченности военно-морского бюджета Перу, надежды на заказ крупных боевых кораблей не увенчались успехом; тем не менее, французы согласились продать стоявший в резерве «Дюпюи де Лом» за три миллиона франков.
Переименованный в «Комманданте Агуирре», старый крейсер был капитально отремонтирован, и формально передан Перу в 1912 году. Однако, к этому времени Эквадор отказался от приобретения «Умбрии» (который в итоге купило Гаити) и перуанское правительство утратило интерес к французской покупке. Бывший «Дюпюи де Лом» остался во Франции; в 1917 году, правительство Перу вернуло его французам с условием возврата денег, за вычетом потраченных на ремонт.
В 1918, бывший крейсер, переименованный в «Перуанец», был продан бельгийской судоходной компании. Бельгийцы переоборудовали корабль в углевоз, демонтировав боковые машинные отделения и поместив на их место грузовые трюмы. Служба его была недолгой, и, после пожара в 1920 году, старый крейсер был списан на лом.
Оценка проекта
Для своего времени, «Дюпюи-де-Лом» был революционным проектом, содержащим радикальный отход от всех предшествующих концепций крейсерского кораблестроения. Сочетая отличную защищенность от среднекалиберных снарядов с очень высокой скоростью и хорошо защищенной скорострельной башенной артиллерией, он был разработан специально как «истребитель бронепалубных крейсеров», способный уничтожить в бою любой корабль этого класса не понеся при этом тяжелых повреждений, и уйти от более крупных броненосцев.
Крейсерские силы Великобритании — основного потенциального противника французского флота в XIX веке — состояли в то время в основном из бронепалубных крейсеров 2-го класса. Типичным примером таковых могли быть заложенные примерно одновременно с «Дюпюи-де-Лом» бронепалубные крейсера типа «Аполло». Имея водоизмещение около 3600 тонн и броневую защиту исключительно в виде горизонтальной броневой палубы, эти крейсера могли бы быть расстреляны скорострельными пушками «Дюпюи-де-Лома» практически на любой дистанции. Бронирование французского крейсера надежно защищало от огня 120-миллиметровых орудий британских крейсеров, и (на большинстве дистанций) от 152-миллиметровых погонных и ретирадных британских орудий.
Даже крупные первоклассные бронепалубные крейсера Великобритании — вроде 9000-тонных типа «Блейк» и 8000-тонных типа «Эдгар» — уступали по боевым качествам «Дюпюи-де-Лому», так как их надводный борт мог быть расстрелян скорострельными французскими орудиями на любой дистанции, что привело бы к резкому падению скорости британских кораблей и уменьшению их боеспособности ввиду слабой защищенности скорострельной артиллерии.
Но всё это относится к тому крейсеру, каким «Дюпюи-де-Лом» должен был стать. Что получилось на самом деле? Результат оказался хуже замысла. Обычно столь новаторские корабли портит именно новизна и непроработанность отдельных решений, но в данном случае, получилось, наоборот. Три основные проблемы «Дюпюи-де-Лома» — слабые котлы, большие размахи качки при определенных курсах относительно волны и мешающие носовым башням штоки якорей, породила именно консервативность конструкторов[1]. К недостаткам корабля относятся отсутствие бронирования подачных труб 194-мм орудий, и отсутствие дублирования гидравлических приводов ГН для башенных установок, а также наличием погребов боезапаса 194-мм орудий над броневой палубой[1]. Однако, следует отметить, что подачные трубы 194-мм орудий и погреба боезапаса находились под защитой броневого пояса крейсера, и могли быть поражены только пробившими пояс бронебойными снарядами; вероятность чего была невелика.
Напишите отзыв о статье "Дюпюи-де-Лом (броненосный крейсер)"
Ссылки
 |
Этот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Википедии, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
См. также
Примечания
Литература
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1860—1910. — М: АСТ, 2006. — ISBN 5-17-030194-4.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1860—1905. — London: Conway Maritime Press, 1979. — ISBN 0-85177-133-5.
- Якимович Д. Б. Александров А. С. Броненосный крейсер «Дюпюи-де-Лом». Морская кампания 2007, № 5
 |
В данной статье или разделе имеется список источников или внешних ссылок, но источники отдельных утверждений остаются неясными из-за отсутствия сносок. Утверждения, не подкреплённые источниками, могут быть поставлены под сомнение и удалены. Вы можете улучшить статью, внеся более точные указания на источники.
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Дюпюи-де-Лом (броненосный крейсер)
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.
Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.
На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.
Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
