Дю Белле, Мартен

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мартен дю Белле
фр. Martin du Bellay

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Король и принц Ивето
1533 — 1559
(под именем Мартен II)
Предшественник: Изабо Шеню
Преемник: Мари дю Белле и Рене II дю Белле
Губернатор Турина и Пиньероля
1539 — 1543
Предшественник: Гийом дю Белле
Преемник: Тристан де Монен
Генеральный наместник Шампани
1546 — 1547
Генеральный наместник Нормандии
1551 — 1559
 
Рождение: 1495/1496
Суде
Смерть: 9 марта 1559(1559-03-09)
замок Глатиньи
Место погребения: Собор Святого Юлиана (Ле-Ман)
Род: дом дю Белле
Отец: Луи дю Белле
Мать: Маргерит де Майе де Латур-Ландри
 
Военная служба
Звание: лагерный маршал
Сражения: Итальянские войны
 
Награды:

Мартен дю Белле (фр. Martin du Bellay); 1495/1496, Суде — 9 марта 1559, замок Глатиньи, Перш), сеньор де Ланже, король, затем принц Ивето — французский генерал, участник Итальянских войн.





Биография

Третий[1] или четвертый[2] сын Луи дю Белле, сеньора де Ланже, и Маргерит де Майе де Латур-Ландри, дамы де Глатиньи, брат Гийома, Жана и Рене дю Белле.

Сеньор де Ланже, де Вандом, де Ла-Эрбодьер, дю Белле, де Монтиньи, де Мариньи, де Глатиньи, дю Буше, де Гранмулен, де Ла-Жустирьер, д'Эстутвиль, и прочее, барон де Коммерк и дю Плесси-Масе, штатный дворянин Палаты короля, член личного совета короля [3].

Как и его братья, Мартен должен был получить хорошее образование, но бросил занятия, направившись в 1513 году ко французскому двору, следом за старшим братом Гийомом[2]. Служил у Шарля де Бурбона, герцога Вандомского, в 1515 году сопровождал его в поездке в Нидерланды, для ратификации трактата между Франциском I и Карлом V. После отъезда французской миссии на некоторое время задержался при бургундском дворе в Гааге, где имел возможность услышать рассуждения сеньора де Шьевра о правилах воспитания юного принца[4].

Возможно, участвовал в том же году в битве при Мариньяно и поездке с герцогом Вандомским в декабре в Венецию[5].

В сентябре — октябре 1518 года входил в состав миссии сеньора де Бониве в Лондон, и был свидетелем заключения в Тауэр Вильяма де ла Поля. В июне следующего года, несомненно, принимал участие в торжественной встрече двух королей в Лагере Золотой парчи, так как описывает это событие как очевидец[5].

Первая и вторая войны Франциска I и Карла V

В 1521 году, после начала войны Франциска I с Карлом V, служил под командованием Вандома в Пикардии; вместе с братом Гийомом участвовал в операциях под Валансьеном и Эденом. В начале 1522 года находился в гарнизоне Дуллана под началом сеньора д'Эстре. 15 марта сражался с ландскнехтами на переправе через Оти, где под ним была убита лошадь; затем оборонял Дуллан от войск графа ван Бюрена (конец марта)[6].

В мае был отправлен в Лион к королю с известием о высадке Генриха VIII в Кале. Во время осенней кампании отличился в боях на переправе через Шельду, в Артуа на Сансе, где спас юного Франсуа Лотарингского, брата герцога Антуана II, и Клода, будущего герцога де Гиза. В следующем году сопровождал продовольственные конвои в осажденный Теруан[7].

Во время Итальянского похода 1524—1525 годов герцог Вандомский был оставлен в качестве генерального наместника Пикардии и Иль-де-Франса. Мартен де Белле был в делах под Ренком и Эденом (февраль 1525), где был убит Антуан де Креки, на дочери которого позднее женился Гийом дю Белле[7].

В десятилетие, последовавшее за подписанием Мадридского договора, Мартен находился в тени своих старших братьев, Гийома и Жана, делавших блестящие дипломатические карьеры. Сам он в течение 12 лет служил в роте из сорока копий Шарля Тьерселена, сеньора де Ла-Рош дю Мен, и указан в документах 1526—1528 годов как прапорщик (enseigne), а в 1530—1537 как лейтенант[8].

В 1528 году участвовал в Неаполитанском походе маршала Лотрека, и в качестве курьера осуществлял связь между армией и двором[9]. В 1530 году сопровождал английского представителя Фрэнсиса Брайана в Байонну, и участвовал в процедуре обмена французских принцев-заложников, о которой оставил подробный рассказ[10].

Третья война Франциска I и Карла V

В 1534 году Мартен дю Белле указан в списке виночерпиев короля[10]. В 1536 году вместе с Ла-Рош дю Меном участвовал в походе адмирала Бриона в Пьемонт, где отличился при обороне Фоссано, разоблачив измену маркиза Франческо де Салуццо, завязавшего тайные переговоры с имперцами. При отступлении из Италии командовал арьергардом[10].

В конце июля Марсель был приведен в состояние обороны, а Мартен находился в лагере в Авиньоне, где под его началом были роты из двухсот шеволежеров и двухсот конных аркебузиров, тревожившие постоянными нападениями части императора Карла V, стоявшие под Экс-ан-Провансом[11][12].

По окончании провансальской кампании дю Белле был направлен в Пикардию, где военные действия возобновились в начале 1537 года. Первоначально он был послан в Дуллан, но после выхода имперцев к Теруану получил приказ занять там оборону. 1 февраля прибыл в город, куда позднее подошли 200 шеволежеров Прево де Сансака и грансеньоры из окружения дофина. Несколько недель французы вели перестрелки с войсками графа дю Рё, подошедшими к городу, а затем Анн де Монморанси перешел в наступление с линии Соммы, через долины Оти и Канша, с намерением осадить Эден. Мартену дю Белле было поручено наблюдать направление Бетюн — Эр — Сент-Омер, чтобы прикрыть королевскую армию со стороны лагеря графа дю Рё[13].

После взятия Эдена и Лиллера дю Белле был оставлен в последнем с отрядом из тысячи пехотинцев капитана Эсташа де Лаланда. Они имели задачу перекрыть дороги на Сен-Венан и Мервиль, устраивали набеги и завязывали стычки с противником. При отступлении король приказал сжечь Лиллер, и 19 мая Пикардийская армия была распущена в Дуллане[14].

Мартен принимал участие в обороне Сен-Поля под командованием сеньора де Ла-Рошпо. 15 июня, после взятия города войсками графа ван Бюрена и массовой резни, был извлечен из под груды мертвых тел и взят в плен одним немецким капитаном. Его отпустили за выкуп в 3 000 экю, частично выплаченный королем[11][15].

После подписания перемирия в Боми, Мартен был направлен в Пьемонт, где армия Жана д'Юмьера отступала под ударами войск маркиза дель Васто. С отрядом из 200 шеволежеров (из которых 20 с двойным жалованием) Мартен дю Белле присоединился к королевской армии под Бриансоном[16].

26 октября Монморанси форсировал Сузский перевал и двинулся долиной Доры-Рипарии на Риволи и Турин. Дю Белле были переданы в подчинение 4 000 швейцарцев, с которыми он 11 ноября вышел на равнину Монкальери и занял Риволи, без боя оставленный противником. После заключения перемирия служил под началом своего брата Гийома, ставшего губернатором Турина, и ездил с поручениями ко двору[17].

Губернаторство в Турине и Пиньероле

18 ноября 1539 был послан на смену Гийому, просившему отпуска по состоянию здоровья и по причине конфликта с пьемонтским генерал-губернатором Рене де Монжаном. На посту и. о. губернатора дю Белле столкнулся с серьезными трудностями. Раскрытие заговора, участники которого хотели выдать город противнику, вынуждало его по несколько раз за ночь вставать и проверять посты, и только вмешательство Монморанси и Жана дю Белле заставило беспечного Монжана обратить внимание на опасность[18].

Мартен дю Белле оставался губернатором Турина до 1543 года, под началом Клода д'Аннебо, а затем Гийома дю Белле, управлявших Пьемонтом. Находясь при смерти, Гийом 13 ноября 1542 завещал брату земли и сеньории Ланже, Клуа, Жуселиньер, Вьельпон и прочие, расположенные в виконствах Дюнуа, герцогстве Вандомском и графстве Блуа, третью часть сеньорий Глатиньи, Буасове и другой недвижимости в землях Анжу, Вандома и Мена[19].

Четвёртая война Франциска I и Карла V

Испросив отпуск, он вернулся во Францию в конце зимы 1543 года. В кампании того года в Пикардии и Артуа командовал своими шеволежерами в составе правого крыла армии, возглавляемого Клодом д'Аннебо. Действуя в авангарде, дю Белле форсировал Малый и Большой Эльпт, и вышел к Ландреси, а затем участвовал в завоевании и оккупации Люксембурга, под командованием принца Мельфи[20].

По приказу принца Мельфи провел конвой с продовольствием в осажденный Ландреси[21]. В 1544 году был направлен в Пьемонтскую армию графа Энгиенского, которому передал 48 000 экю на выплату жалования войскам. В битве при Черезоле командовал французским центром, с приказом поддерживать правый и левый фланги, смотря по обстоятельствам. Помешал противнику опрокинуть правое крыло, приведя на помощь сеньору де Те отряды швейцарцев, уже начавших колебаться и готовых поднять мятеж из-за недоплаченного жалования[22].

Победа отдала во власть французов долину По и Монферрат. 21 июня дю Белле и Пьер д'Оссён вступили в капитулировавший Кариньяно. В награду за службу Мартен получил ордонансовую роту из пятидесяти тяжеловооруженных, но она не последовала за ним в Италию, а под командованием лейтенанта Катрена Райяра, сеньора де Марвиля, участвовала в обороне Шампани, где отличилась в бою у Шанжи, близ Витри[23].

В 1545 году принца Ивето дважды посылали в лагерь под Булонь, за которую шла упорная борьба с англичанами, а затем в составе миссии д'Аннебо к императору в Нидерланды. Посольство не имело большого значения, и дю Белле не играл в нем важной роли[24].

В 1546—1547 годах в качестве генерального наместника Шампани дю Белле руководил возведением крепостей на лотарингской границе[25].

Правление Генриха II

После воцарения Генриха II кардинал дю Белле был направлен послом в Рим, а Мартен находился при дворе, представляя там интересы семьи и информируя брата об интригах. Он был в хороших отношениях с коннетаблем Монморанси, вернувшимся в фавор, и сопровождал сеньора де Ла-Рошпо, назначенного губернатором Пикардии и Артуа. Кроме того, в 1548—1550 годах принц Ивето сотрудничал с графом Омальским в вопросах организации обороны крепостей на севере и востоке королевства[26].

В 1548—1549 он принял активное участие в последней фазе борьбы за Булонь, закончившейся отвоеванием города французами[27].

В 1551—1559 годах принц Ивето был генеральным наместником Нормандии при губернаторах Клоде д'Аннебо и герцоге Буйонском[28]. Весной 1552 года он участвовал в кампании Генриха II, закончившейся завоеванием Трех епископств. После этого королевская армия двинулась южнее Люксембурга, через Монмеди и Ивуа на Седан, и Мартен дю Белле шел в авангарде с тремя другими лагерными маршалами: Строцци, Бурдийоном и Вьейвилем[29].

В кампанию 1553 года дю Белле занимался снабжением осажденных Теруана и Эдена, а затем принимал участие в сентябрьском наступлении короля и коннетабля. «Это была его последняя кампания. Его собственно военная жизнь закончилась в лагерях Артуа и Пикардии, где она и начиналась»[30].

На посту наместника Нормандии принц Ивето занимался военными вопросами и обороной побережья от пиратских атак. В начале ноября 1553 он приказал отвоевать остров Джерси, захваченный нидерландским капером Адрианом Кралем[30].

В 1555 году дю Белле был пожалован в рыцари ордена короля[30] (по просьбе кардинала дю Белле к коннетаблю Монморанси[31]).

Он умер 9 марта 1559 в своем замке Глатиньи, не дожив месяца до подписания Като-Камбрезийского мира, и 22 мая был погребен в кафедральном соборе Мана[32].

Семья. Король Ивето

Жена (контракт 26.06.1533): Изабо Шеню (ок. 1518 — после 1581 (ок. 1589?), дочь Жана Шеню, сеньора де Питюль, и Жанны Креспен.

Изабо (Элизабет) Шеню была фрейлиной принцесс Мадлен и Маргариты Французских, и находилась под покровительством их тетки королевы Маргариты Наваррской. Она была богата и принесла в приданое сеньории Ивето, Сен-Клер-сюр-ле-Мон, Сен-Мари-де-Шан, Экаль-Али, Мокондюи, Ласс, Понтеро, Ле-Плесси-Ружбек и Питюль[32].

Сеньоры Ивето с конца XIV века титуловались королями, и Мартен дю Белле принял этот титул, воспринимая его вполне серьезно, если судить по переписке с Монморанси и Можироном[33].

Луи Тренкан в рукописной «Генеалогической истории дома дю Белле» (Библиотека Святой Женевьевы, манускрипт 537) приводит следующий анекдот, свидетельствующий о находчивости Мартена:

Он был представлен Карлу V среди прочих дворян и назвался королем Ивето. «Король Ивето?» — спросил император. — «Да, Сир, — ответил Мартен, — и я могу даже показать все свое королевство, чего ни Ваше Величество, ни мой господин не смогли бы сделать, из-за большого размера земель, которые вам принадлежат». — «И как же это?» — спросил Карл V. — «Все четыре угла этого королевства видны с высоты смотровой башни моего замка».

— Цит. по Bourilly V.-L., Vindry F. Introduction // Mémoires de Martin et Guillaume Du Bellay. T. I, p. L

По утверждению Тренкана, этот диалог имел место во время поездки императора через Францию в конце 1539 или начале 1540 года, но Бурийи и Вендри в этом сомневаются, так как в указанное время дю Белле губернаторствовал в Турине. По мнению издателей мемуаров, эта история могла произойти в 1545 году, в ходе посольства в Брюссель, Брюгге и Антверпен, поскольку известно, что д'Аннебо охотно называл дю Белле «корольком» (petit Roy)[33].

С момента возвращения во Францию в 1543 году Мартен дю Белле вел активную борьбу с бальи земли Ко Артюсом де Коссе и Руанским парламентом, отстаивая свои суверенные права[34]. Тем не менее, несмотря на грамоты Франциска I (май 1543, июль 1544) и Генриха II (февраль 1551, апрель 1552, январь 1554), подтверждавшие иммунитеты и привилегии Ивето, Мартен был вынужден отказаться от права верховной юрисдикции, и потерял право именоваться королем. После 1554 года ни он, ни его жена больше не пользовались этим титулом. В документе от января 1558 года они именуются только принцами[35].

В браке родились только дочери; по состоянию на 23 мая 1559 их было три:

Мемуары

«Исторические мемуары» в 10 книгах, написанные Мартеном дю Белле по совету старшего брата Гийома, охватывают период с 1513 по 1547 год, при этом содержание 5—7 книг (1536—1540 годы) взято из «Пятой Огдоады» Гийома дю Белле. Воспоминания, работа над которыми была окончена между 1555 и 1558 годами, в значительной степени посвящены описанию сражений и осад, в которых участвовал автор, и являются важным источником по истории Итальянских войн, выдержавшим множество изданий[36].

Бумаги Гийома и Мартена дю Белле, а также часть имущества кардинала Жана дю Белле перешли по наследству к Рене II, опубликовавшему «Мемуары» в 1569 году[37][gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b86246509/f11.image.r=].

В 1753 году аббат Ламбер выпустил в Париже издание в семи томах in-12, добавив туда мемуары маршала Флоранжа и «Дневник» Луизы Савойской[36].

В 1908—1919 вышло издание под эгидой Общества истории Франции, в четырех томах (шести книгах).

Напишите отзыв о статье "Дю Белле, Мартен"

Примечания

  1. ↑ Blanchard, 1897, p. 95.
  2. ↑ 1 2 Bourilly, Vindry, 1908, p. XII.
  3. ↑ Hozier, 1896, p. 35.
  4. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XII—XIII.
  5. ↑ 1 2 Bourilly, Vindry, 1908, p. XIII.
  6. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XIII—XIV.
  7. ↑ 1 2 Bourilly, Vindry, 1908, p. XIV.
  8. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XV.
  9. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XVI.
  10. ↑ 1 2 3 Bourilly, Vindry, 1908, p. XVII.
  11. ↑ 1 2 Hozier, 1896, p. 36.
  12. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XVII—XVIII.
  13. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XIX—XX.
  14. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XX.
  15. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XX—XXI.
  16. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXII.
  17. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXIII.
  18. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXIV—XXV.
  19. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXVI—XXVII.
  20. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXVII—XXX.
  21. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXX.
  22. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXXI—XXXII.
  23. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXXII.
  24. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXXIII—XXXIV.
  25. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXXVI—XXXIX.
  26. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. XXXIX—LX.
  27. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. LXI.
  28. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. LXII.
  29. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. LXIII.
  30. ↑ 1 2 3 Bourilly, Vindry, 1908, p. LXV.
  31. ↑ Hozier, 1896, p. 35—36.
  32. ↑ 1 2 Bourilly, Vindry, 1908, p. LXIX.
  33. ↑ 1 2 Bourilly, Vindry, 1908, p. L.
  34. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. L—LI.
  35. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. LI.
  36. ↑ 1 2 Tabaraud, 1843, p. 553.
  37. ↑ Bourilly, Vindry, 1908, p. LII.

Литература

  • abbé Blanchard. Les du Bellay à Glatigny. V. Martin du Bellay: Roi d'Yvetot // Bulletin de la Société archéologique du Vendômois. T. XXXVI. — Vendôme: F. Empaytaz, 1897.[gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k4336176/f1.image]
  • Bourilly V.-L., Vindry F. Introduction // Mémoires de Martin et Guillaume Du Bellay. T. I. — P.: Renouard, 1908.[gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k65640484.r=]
  • Hozier J.-F.-L. d'. Les Chevaliers de Saint-Michel de la province du Poitou, depuis la fondation de l' ordre en 1468 jusqu'à l'ordonnance de 1665. — Vanne: Lafolye, 1896.
  • Tabaraud. Bellay (Martin du) // Biographie universelle ancienne et moderne. T. III. — P.: A. Thoisnier Desplaces, 1843.

Отрывок, характеризующий Дю Белле, Мартен

– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Дю_Белле,_Мартен&oldid=79603286»