Персонажи цикла «Меч Истины»

Персонажи серий литературных произведений «Меч Истины», «Ричард и Кэлен» и «Легенда о Магде Сирус» в жанре фэнтези, написанных американским писателем Терри Гудкайндом.

Главные герои

Кэлен Амнелл

Кэлен Амнелл (англ. Kahlan Amnell) — главная героиня цикла, Мать-Исповедница, глава совета Срединных земель, королева Галеи и Кельтона, возлюбленная, а затем и жена Ричарда.

Была убита Самантой в книге «Разлучённые души». Никки безуспешно пыталась оживить её, удалив кровь из её лёгких, но нож Саманты попал прямиком в сердце. Ричард попросил Никки остановить его сердце, чтобы он отправился в подземный мир и обменял свою жизнь на жизнь Кэлен. В результате Кэлен возвращается в мир живых без прикосновения Джит.

Ричард Рал

Ричард Рал (англ. Richard Rahl) (Ричард Сайфер) — главный герой цикла, Искатель Истины, боевой чародей, Сердце войны, магистр Д’Хары, лорд Рал, положивший конец старому политическому укладу Срединных земель и создавший Д’Харианскую империю, возлюбленный Кэлен, а затем и её муж. Он первый за три тысячи лет боевой чародей, а также первый волшебник, обладающий от рождения и магией Ущерба, и магией Приращения.

Когда Саманта убила Кэлен, он попросил Никки остановить ему сердце, чтобы он спустился в подземный мир и вернул Кэлен к жизни. В романе «Сердце войны» благодаря дыханию жизни Кары и Денны вернулся в мир живых и остановил императора Сулакана и Ханниса Арка.

Зеддикус З’ул Зорандер

Зеддикус З’ул Зорандер (англ. Zeddicus Z'ul Zorander) — Великий Волшебник, Волшебник Первого Ранга, дед Ричарда. Человек, воздвигший Границы в Новом мире. Один из немногих, кто мог снять с себя Рада-Хань без посторонней помощи. Известен также как «Ветер Смерти», «Ловкач», сам при необходимости берёт себе псевдоним Рубен Рыбник. Предпочитает, чтобы друзья звали его Зеддом.

Родился за несколько десятилетий до начала событий, описываемых в цикле «Меч Истины» («Долги предков»). Став Волшебником Первого Ранга, долгое время отказывался участвовать в войне против Д`Хары, но когда Паниз Рал начал применять магию, Зедд встал на сторону Срединных земель. В древних книгах ему удалось найти заклятие, которое он применил против Паниза — запер его в Народном Дворце. За это Паниз Рал убил его жену и взял в плен дочь. К Зеддикусу в Замок прибыл посол от лорда Рала с предложением вернуть дочь в обмен на него самого. Ответом послужила голова посла и отказ Зедда. Вслед за ним к Волшебнику пришла Абигайль из Конни Кроссинг, которая оказалась связана священным долгом с Первым волшебником. Зеддикус отправился вместе с Эбби в её родную деревушку на границе с Д`Харой. Там при содействии Матери-Исповедницы им удалось помочь Эбби проникнуть во вражеский лагерь и освободить дочь Зедда. Зеддикус приступил к сотворению волшебного кокона, который должен был разорвать завесу между мирами. Когда вражеский волшебник-командир Анарго пал, Зедд разорвал завесу. Вопреки решению Совета, Зедд не позволил Подземному миру поглотить Д`Хару — вместо этого он создал стену мира смерти в мире живых, известную как Граница. В тот день он и поседел — пребывая внутри завесы во время создания Границы. Исполнив Священный долг — который должна была ему Абигайль, и она его выплатила — он отдал приказ Второму волшебнику Тому оповестить всех о создании в скором времени страны без магии. Когда через год все желающие ушли на запад, Зедд воздвиг вторую Границу и создал таким образом Вестландию. Вместе со своей дочерью, беременной от Даркена Рала, Зедд поселился в Вестландии и поведал свою историю вдовцу Джорджу Сайферу. Вскоре Джордж и дочь Зедда поженились, а сам волшебник поселился вдали от людей. Во время детства Ричарда уделял ему много времени, обучал различным полезным навыкам и был другом будущего Искателя, скрывая, что он — дед Ричарда.

На момент действия «Первого правила волшебника» Зедд всё также живёт отшельником. По стечению обстоятельств к нему приходят Ричард и Мать-Исповедница Кэлен Амнелл. Ричард укушен змеиной лозой, ему требуется лечение. После того, как Ричард очнулся, Зедд нарекает его Искателем Истины и рассказывает о предназначении, но утаивает, что является его дедом. С этого момента Кэлен, Зедд и Ричард начинают своё путешествие в Срединные земли в поисках способа остановить Даркена Рала.

После падения Даркена Рала, в «Камне слёз» Зеддикус З`ул Зорандер находит в шкатулке Одена Камень слёз, отдаёт его Рэчел и отправляется в Вестландию забрать Эди и увести её в Замок Волшебника в Эйдиндриле. В доме Эди колдунья и волшебник подвергаются нападению скрина и заражаются чёрной магией. В результате им приходится сменить направление и отправиться в Никобарис излечится от болезни, грозящей им смертью. После излечения Зедд и Эди лишаются памяти и попадают в Эйдиндрил без своего дара. Вскоре в замок Волшебника приходит Кэлен Амнелл и говорит Зедду, что Ричард ушёл за линию Башен Погибели в Древний мир во Дворец Пророков. Это настолько потрясает старого волшебника, что память к нему возвращается. Зедд отводит Кэлен на эшафот, где с помощью чар кажущейся смерти разыгрывает её казнь. После этого они бегут в Эбиниссию восстановить оттуда власть исповедниц.

В книге «Защитники паствы» Зедд попадает в руки Аннелины Алдуррен и Натана Рала, с которыми идёт в Древний мир уничтожить Дворец Пророков. Волшебники Натан и Зедд — не без помощи Ричарда — разрушают кокон, который замедлял во Дворце время, в результате чего здание и чары рушатся. В момент крушения магии Натан Рал освободился от Рада-Хань и Энн отказалась снять ошейник с Зедда, мотивируя тем, что Натана нужно поймать. Преследуя пророка в «Храме Ветров», Зедд и аббатиса получают от него послание, где он просит их прекратить поиски и занялись более важным делом — отыскали сокровище Джокопо. Зеддикус и Аннелина отправляются в степи и попадают в плен к нантонгам, от которых освобождаются и становятся рабами доаков. Впоследствии они освобождаются и оказываются перепроданными племени Тины, после чего находят сокровище Джокопо и уничтожают его. В племени Тины дожидаются прибытия Кэлен и Ричарда на свадьбу.

В «Духе огня» Зедд, узнав, что Кэлен выпустила шимов отправляется в Андерит. Там он находит врата, за которые Андер запер шимов, и пытается своей душой заместить душу Ричарда, за который пришли шимы. Однако, Сентраши выбивает его душу из тела и вселяет в ворона. Зедд, в облике ворона, выкрадывает из кабинета Далтона Кэмпбела дневник Йозефа Андера и передаёт его Ричарду. После же он пытается спасти свою знакомую колдунью Франку, которую сжигает Серин Раяк в Ферфилде. Выклевав ему второй глаз и выдрав волосы, он едва успевает спастись на Паучихе — своей лошади. Когда Ричард отдаёт шимам душу Андера и изгоняет их в Подземный мир, Зедд возвращается в своё тело и едет в расположение Д`Харианской армии на севере от Андерита. Там он обучает сестёр Света и волшебника Уоррена искусству боевой магии и войне против волшебников Ордена. После смерти Уоррена и отбытия Кэлен в Древний мир, отправляется с Эди в опустевший Эйдиндрил, дабы защитить Замок Волшебника от императора Джеганя.

Погибает в книге «Разлучённые души». Когда он застаёт Ирэну за перепиской через путевой дневник с Людвигом Дрейером, он пытается её остановить, наложив на неё заклятие, но Ирэна применяет оккультные способности и убивает волшебника, магией отрубив ему голову. В романе «Сердце войны», находясь в подземном мире, встречает дух Никки, которая отправилась в мир мёртвых для поисков души Ричарда Рала.

Никки

Никки (англ. Nicci) — бывшая сестра Света, воспитанная в Древнем мире по законам Братства Ордена, переметнувшаяся к Владетелю и ставшая сестрой Тьмы. Известна также под именем «Госпожа Смерть». Невероятно сильная колдунья с выдающимися способностями. Была сторонницей императора Джеганя до тех пор, пока Ричард Рал не показал ей ценность жизни и её смысл, после чего она стала его верным союзником.

Генеалогическое древо Ричарда и Кэлен

персонажи, упоминаемые в книгах, но умершие до начала повествования в цикле «Меч Истины», и являющиеся действующими лицами цикла «Легенда о Магде Сирус»

персонажи, упоминаемые в книгах цикла «Меч Истины», но умершие до начала повествования

персонажи, участники сюжета циклов «Меч Истины» и «Ричард и Кэлен», не дожившие до конца повествования

персонажи, участники сюжета циклов «Меч Истины» и «Ричард и Кэлен», дожившие до конца повествования

Альрик Рал

Барах

Магда Сирус

Натан Рал

Мерритт

Отец Зеддикуса

Мать Зеддикуса

Паниз Рал

Эрилин Зорандер

Зеддикус З'ул Зорандер

Вайборн Амнелл

Королева Бернадина

Даркен Рал

Мать Ричарда

Мать Кэлен

Джордж Сайфер

Дрефан Рал

Оба Рал

Гарольд Амнелл

Цирилла Амнелл

Майкл Сайфер

Дженнсен Рал

Дэни

Ричард Рал

Кэлен Амнелл

Род Ралов

Род Ралов уходит корнями во времена, предшествующие Великой Войне. В «Первой Исповеднице» говорится, что уже на момент Великой Войны Народный Дворец — родовой замок Ралов — построен и Альрик Рал — не первый Рал, живущий в нём. Однако, именно Альрик Рал — самый «древний» из упоминаемых Ралов в цикле книг. Род Ралов имеет «родовую» традицию всех магистров — не иметь жены, а брать любую понравившуюся женщину в поисках той, что родит наследника с даром. Остальных же наследников следовало уничтожить по причине того, что среди родившихся без дара от лорда Рала могут появится «дыры в мире» (истинно неодарённые, Столпы Творения) — люди, полностью лишённые дара, над которыми магия не властна (книга «Столпы Творения»). Альрик Рал завещал своим потомкам уничтожать неодарённых наследников, и именно поэтому предков будущих бандакарцев изгнали в Древний мир.

Дом Ралов является носителем уникальных чар — уз, которые создал во времена Великой Войны Альрик Рал при содействии волшебников Бараха и Мерритта. Узы связывают всех д`харианцев с действующим лордом Ралом и позволяют им определить, где он сейчас находится. Узы возникают, если любой человек искренне поклянётся в верности магистру Ралу. Однако же, за тысячелетия все забыли об истинном предназначении уз — защищать от сноходцев, являвшихся во времена создания уз страшнейшей угрозой.

Альрик Рал

Волшебник древности, магистр Д’Хары, живший за 3000 лет до начала повествования цикла «Меч Истины» во времена создания первой Исповедницы — Магды Сирус — и Меча Истины. Участвовал в Великой войне, создал волшебные узы, защищающие всех д’харианцев от сноходцев, и позволяющие им всегда знать где находится лорд Рал. Создал гаров, как средство борьбы с мрисвизами. Мёртв, на момент начала повествования цикла «Меч Истины».

Современники неодооценивали Альрика, считая его жадным до власти человеком. Когда же он нашёл единственный способ спасения от сноходцев и предложил защиту людям Срединных земель, Совет решил, что это его план по захвату власти. Время показало, что это не так. Именно Альрик Рал создал союз «сталь против стали, магия против магии». Альрик Рал был близким другом Первого волшебника Бараха и работал вместе с ним над созданием уз, а после смерти Бараха — с Мерриттом.

Когда Магда Сирус исповедовала Лотейна и все узнали правду, Альрик Рал прибыл в Замок с сообщением, что его люди нашли у вражеского командира шкатулку, «чёрную, как сама преисподняя». Магда рассказала ему о том, что шкатулки Одена были украдены из Храма Ветров и все пришли к выводу, что Альрик нашёл как раз одну из них. Тогда же Альрик предложил спрятать её в Тёмных землях Д`Хары. Мерритт добавил к этому, что шкатулку они запрут в будущем третьем царстве, вместе с полулюдьми Шан-так, за Северной стеной. Именно у них шкатулку забрал Ханнис Арк спустя 3000 лет, и передал её Даркену Ралу.

Натан Рал

Натан Рал (англ. Nathan Rahl) — пророк, предок Ричарда Рала, волшебник, около тысячи лет проживший во Дворце Пророков (Танимура, Древний мир). Харизматичный персонаж, считает себя пленником и поэтому ненавидит всех сестёр, но отличается снисходительным отношением и даже искренней симпатией к Аннелине Алдуррен, хотя скрывает это. Отличается огромными знаниями в области пророчеств, но уступает по обширности знаний Зедду и некоторым другим магам. Натан был единственным пророком во Дворце на протяжении многих веков. Натан Рал — высокий и худой старик, с седыми волосами до плеч, густыми бровями и синими глазами. Он выглядит старым, но не немощным. Натан очень умён и хитёр, его намерения не всегда чисты.

Он был одним из опаснейших обитателей Дворца Пророков, о чём свидетельствует сестра Маргарита в «Камне слёз»:

Некоторые сёстры, особенно новенькие, дрожали при одном упоминании его имени.

Это объяснялось тем, что Натан был единственным, до приезда Ричарда, волшебником Дворца Пророков, способным частично справиться с Рада-Хань, а именно хоть и за много лет, но создавать в магической защите небольшие бреши. Так же будучи пророком, Натан обладал опаснейшими знаниями о будущем, чем доставлял сёстрам Света частые неприятности. В свою очередь Натан ненавидел сестёр за то что они пытаются влезть в области магии, которые им не доступны, при этом ещё считая, что творят что-то осознанное.

Натан был рожден больше тысячи лет назад. Точных сведений о его детстве и молодости нет, но по словам самого Натана, он прожил в Народном Дворце в Д`Харе всего четыре года, после чего его забрали сёстры Света.

Как рассказывал в книге «Столпы Творения» сам пророк, до визита сестёр Алтеи и Латеи он имел относительную свободу во Дворце Пророков, а заключили его в специальные покои после попытки Натана помочь Алтее. Из этого следует, что в закрытых покоях Натан прожил всего двести лет. Известно, что он вместе с Аннелиной Алдуррен отправился в путь по морю, чтобы обойти линию Башен Погибели. Когда они добрались в Вестландию, то вместе с приемным отцом Ричарда Джорджем отправились в Замок Волшебника в Эйдиндриле. Натан помог Джорджу Сайферу выкрасть из Замка Книгу Сочтённых Теней. Потом Аннелина и Натан передали Джорджу Книгу Сочтённых Теней и «Приключения Бонни Дэя», чтобы тот отдал их Ричарду. Потом он снова был заключён во Дворце. Натан принял большое участие в обучении Ричарда, пророк показал своему потомку, какой силой тот обладает («Камень слёз»).

После уничтожения Дворца Пророков («Защитники паствы») Натан смог освободится от Рада-Хань (с помощью чар узла двойного магического кокона, наложенных в древности на Дворец) и появлялся иногда в следующих книгах, следуя пророчествам.

Паниз Рал

Отец Даркена Рала. Начал войну с Срединными землями, первым из двух противоборствующих сторон начал использовать в военных целях опасную магию, что, в свою очередь, вынудила выступить на стороне Серединных земель волшебника Зорандера. Результатом их противостояния стала установление границ, разделивших Д’Хару, Срединные земли и Вестландию. После установления границ убит волшебником Зорандером с помощью волшебного огня. Похоронен в склепе в Народном Дворце, в семейной усыпальнице Ралов.

Непосредственно, сам не появляется ни в одном из циклов, однако в повести «Долги предков» упоминается в качестве владыки Д`Хары, который не может покинуть Народный дворец из-за наложенного Зеддом заклятия. Присутствует до конца повести, в конце которой умирает от огня волшебника, смешавшегося с магией Подземного Мира. По его приказу была до смерти замучена Эрилин, жена Зедда, а также взята в плен дочь волшебника. На момент начала повествования цикла «Меч Истины» уже мёртв.

В «Первом правиле волшебника» упоминается, что Панизу Ралу было 57 лет на момент смерти — это становится ясно из того, что в его гробнице стоит 57 букетов роз по одному на каждый год жизни.

Даркен Рал

Даркен Рал (англ. Darken Rahl) — правитель Д’Хары. Жестокий тиран, желающий захватить Срединные земли и Вестландию, поработив их народы. Погибает пытаясь открыть шкатулки Одена, желая получить безграничную власть. В дальнейшем возвращается в мир живых как призрак, служащий Владетелю, повелителю Подземного мира. Даркен Рал является отцом Ричарда, о чём тот долгое время не знает. Сам Даркен Рал узнаёт о том, что Ричард — его сын перед смертью, от Зедда.

Даркен Рал — красивый голубоглазый мужчина с длинными прямыми светлыми волосами, с правильными чертами лица. Он подчёркнуто педантичный и аккуратный, являющийся живым богом для жителей Д’Хары, один из сильнейших магов мира, обладающий возможностью использовать не только магию приращения, но и магию ущерба. Однако, в отличие от Ричарда, не обладал этой силой от рождения. Имел шрам на левой части тела (от бока до ноги). Шрам будущий магистр Д`Хары получил во время смерти своего отца. В этот момент он стоял справа от Паниза Рала и огненный шар, посланный Зеддикусом З`ул Зорандером, чтобы убить тогдашнего лорда Рала, задел и Даркена Рала.

Даркен Рал является одним из ключевых персонажей «Первого правила волшебника», а также в виде призрака появляется в «Камне слёз» и в «Храме Ветров». После смерти существовал в виде духа в Подземном мире. Когда же он потребовал от Ричарда в качестве уплаты за уход из Храма Ветров впитать в себя магию чумы, то был отправлен последним прочь из ветров в вечную Тень Владетеля, что и являлось истинным наказанием Подземного мира.

Даркен Рал, как и большинство магистров Ралов до него, имел множество незаконорожденных детей, однако выжить удалось немногим. Ричард, Дженнесен, Дрефан, Оба — упоминаемые в цикле бастарды Даркена Рала. Также в «Храме Ветров» Дрефан упоминает о девочке четырнадцати лет, которая также является дочерью тирана. Однако, судя по словам того же Дрефана и других д`харианцев, Даркен Рал имел гораздо больше детей. Изнасиловал дочь Волшебника Первого Ранга — Зеддикуса Зорандера, не зная, кто она.

Дженнсен Рал

Внебрачная дочь Даркена Рала. Почти ровесница Ричарда. Когда её мать поняла, что ей и её дочери сделает Даркен Рал, узнав о рождении Дженнсен, она отправилась к Алтее и попросила защиты. Та набросила на людей особую сеть, которая заставляла народ Д`Хары и любого, встретившего Дженнсен думать, что та только что родилась, то есть солдаты и Даркен Рал разыскивали маленькую девочку, в то время как Дженнсен росла. Однако, спустя шесть лет после рождения девочки, Даркену Ралу удалось разрушить чары Алтеи и тот наказал колдунью. Дженнсен и её мать бежали из Народного Дворца.

После бегства из Дворца они прятались под разными именами, скрываясь от посланных лордом Ралом кводов. В последний год правления Даркена Рала Дженнсен с матерью переехали на окраины Д`Хары, в леса. Там они и прожили почти два года, не зная, что Даркен уже мёртв, и им больше нечего опасаться. Не знали они и о разрушении границ.

Однажды вечером Дженнсен, возвращаясь домой с рыбой, находит тело д`харианского солдата с запиской, где написано одно из прежних имён Дженнсен — Дженнсен Линди. Она понимает, что от тела стоит избавится, и в этот момент встречает Себастьяна, стратега Джеганя, который предлагает ей свою помощь. В результате Дженнсен приглашает лихорадящего Себастьяна в свой дом. Вместе с матерью они рассказывают ему о своей непростой жизни и просят провести их на юг, чтобы скрыться от нового лорда Рала. В это время на дом нападают люди в солдатской форме и убивают мать Дженнсен. Девушка и Себастьян уходят из дома, отправляясь в небольшой город, где живёт колдунья Латея, сестра Алтеи. Дженнсен ошибочно принимает её за ту колдунью, что помогла ей много лет назад. Латея отказывается говорить с путниками, а когда Дженнсен и Себастьян вновь приходят к Латее, они видят её мёртвой в горящем доме, где к тому времени уже побывал Оба. Дженнсен и Себастьян решают отправится к Алтее в Народный Дворец.

На равнинах Азрита они знакомятся с торговкой колбасой Ирмой и оставляют у неё своих лошадей и козу Дженнсен — Бетти. Сами же путешественники проходят во Дворец, где Себастьяна арестовывает стража. Дженнсен возвращается на равнины и видит, что торговка уехала, а её саму обокрал вор Кловис. Член элитного отряда по охране самого магистра Рала, Том, решает проследить за Дженнсен, подозревая что та желает навредить Ричарду. Он провозит её к болоту Алтеи, и девушка идёт через топь. После схватки со змеёй она добирается до дома колдуньи и Алтея рассказывает ей свою историю, а также о том, кто такая Дженнсен. Девушка возвращается к Тому и тот отвозит её обратно ко Дворцу. Там Дженнсен вызволяет из тюрьмы Себастьяна, убеждая даже саму морд-сит Ниду задержать Натана Рала, когда тот заметил «дыру в мире» в толпе. Вместе они бегут из Дворца, найдя своих лошадей у Тома (тот забрал их у Ирмы). Возле гор Дженнсен и Себастьян натыкаются на станцию Рауг`Мосс, где узнают от местного целителя, что брат Дженнсен, Дрефан был убит лордом Ралом. Девушка неверно истолковывает этот поступок и принимает решение убить Ричарда.

Со своим возлюбленным Дженнсен прибывает в расположение войск Имперского Ордена, готовящихся к штурму Эйдиндрила. Она, Себастьян, Джегань, Сёстры Тьмы и штурмовой отряд едет в город. Перед Дворцом Исповедниц они видят голову брата Нарева и замечают в окне двух людей. Однако, начав штурм Дворца, оказываются в неравной схватке с Зеддикусом З`ул Зорандером и Эди, которых принимают за Ричарда Рала и Мать-Исповедницу. Зедд уничтожает многих солдат и сестёр, а также серьёзно ранит Джеганя. Когда же он направляет Огонь Волшебника против императора, Дженнсен спасает последнему жизнь, прикрыв его своим телом. Зедд пытается уйти, но Дженнсен преследует его, желая зарезать. Повинуясь волшебнику, шторы опутывают ноги Дженнсен и чародею удаётся скрыться, так как его дар оказывается бесполезен в схватке с истинно неодарённой. Девушка пробирается в зал совета и встречает там Себастьяна с группой солдат. На помосте возле кресла Исповедниц все видят Кэлен Амнелл, но Дженнсен видит там Эди, слепую колдунью. Та убивает магией солдат Джеганя, и Дженнсен догадывается, кто именно перед ней. Окликнув колдунью по имени, она вступает в разговор с ней и Эди старается помочь Дженнсен понять, с кем она связалась. Поскольку Эди не видит Дженнсен, та хочет убить колдунью, но Эди направляет магию против Себастьяна и девушка заслоняет его своим телом. Эди убегает с Зеддом из Дворца, а Дженнсен и император с его стратегом и остатками войска уходят к основным силам. Там сёстры лечат Джеганя и Себастьяна, а также вынуждают Столп Творения совершить сделку с Владетелем, в результате чего на свободу выходят сотни гончих сердца. Сама же она со своим любовником, сестрой Тьмы Мердинтой и отрядом солдат едет в Древний мир к Ричарду, дабы убить последнего. В пустыне Столпов Творения, у входа в долину, они видят, как Ричард (у которого Оба похитил жену и меч) убивает при помощи магии тысячу солдат Ордена в мгновение ока. Среди Столпов Творения истинно неодарённая видит Обу, который объявляет себя новым лордом Ралом, а также Кэлен, привязанную к одному из Столпов. В этот момент появляется Ричард и пытается переубедить Дженнсен. Себастьян и Мердинта требуют, чтобы девушка убила Ричарда или чтобы Ричард убил сестру. Тот не соглашается и объясняет сестре, что она стала жертвой планов Джеганя. Себастьян выдаёт себя неосторожно брошенной фразой, что магия Ричарда не действует на Дженнсен, хотя та никому об этом не говорила. Тот признаётся, что это он убил того солдата и подстроил нападение на дом возлюбленной. Дженнсен говорит, что не желает больше его знать и Себастьян выполняет последнюю просьбу любимой — он уходит на край пустыни Столпов и травится розами лихорадки. Сестра Мердинта пытается убить Кэлен и Дженнсен хочет её спасти, но Мать-Исповедница применяет свою силу, убивая тем самым сестру Тьмы. Дженнсен узнаёт от Ричарда, что Владетель пытался с помощью неё проникнуть в мир живых и что голос в её голове, который она слышала с детства — это его голос. Вместе они отправляются к артефакту, потревоженному Карой на пути из Древнего мира. После событий в Бандакаре, сестра Ричарда остаётся в империи, чтобы помочь местным «родственникам» восстановить разрушенную страну.

После создания Ричардом параллельного мира без магии, уходит туда со своим мужем Томом, а также другими Столпами Творения и людьми Ордена.

Единокровная сестра Ричард Рала и его верная помощница. Невосприимчива к магии. Впервые появляется в «Столпах Творения» и присутствует до конца серии «Меч Истины». Возлюбленная Тома, а затем его жена. Вместе с ним и всеми, кто желал жить в мире без магии, в книге «Исповедница» через портал, созданный Ричардом, отправляется жить в наш мир. В дальнейшем, в «Законе девяток» главным героем является её потомок.

Дрефан Рал

Внебрачный сын Даркена Рала. Единокровный брат Ричарда Рала, монах ордена целителей Рауг’Мосс. Сначала выступает на стороне Ричарда, но вскоре выясняется, что им движет только корысть и жажда власти. Дрефан появляется в книге «Храм Ветров», также фигурирует в «Столпах Творения» в качестве воспоминаний, когда Дженнсен узнаёт о его существовании и старается узнать всё о его жизни и смерти.

Первое его появление в начале «Храма Ветров», когда он приходит в Эйдиндрил служить Ричарду. Благодаря его вмешательству Кара остаётся жива. Когда на город обрушивается чума, помогает избежать заражения жителям и прислуге Дворца Исповедниц, оказывает посильную помощь в лечении болезни. Когда Ричард выясняет, как можно попасть в Храм Ветров, Дрефану приходится взять в жёны Кэлен, а Ричарду — Надину, но всё выходит так, что Дрефан проводит брачную ночь с Надиной. Когда путь в Храм Ветров открывается, Дрефан сбрасывает Надину с обрыва и уводит с горы Кэлен и Кару, объявляя себя новым магистром Ралом — Ричард уходит в Храм и таким образом «умирает» для магии уз. Однако позже, когда Ричард возвращается в мир живых и прощает Кэлен, Дрефан хочет выяснить где он и пытает Кару. Дрефан Рал умирает, захлёбывается в Сильфиде, так как человек лишённый дара вдохнув Сильфиду умрает. Выставлял себя верховным жрецом целителей, но уже после его смерти в Эйдиндрил приходит настоящий Верховный жрец Рауг`Мосс и рассказывает Ричарду, что Дрефан был всего лишь послушником. В «Столпах Творения» Алтея рассказывает Дженнсен о Дрефане, говоря, что он также является Столпом Творения.

Оба Рал

Внебрачный сын Даркена Рала. Единокровный брат Ричарда Рала. Столп Творения (Дыра в мире, Истинно Неодарённый). Невосприимчив к магии. Недалёкий жестокий сильный мужчина. В детстве пытал и убивал животных. Его мать, боясь, что он унаследовал жестокость от отца, пыталась его излечить с помощью колдуньи Латеи. Но лечение не даёт результатов, а когда Оба узнаёт, что он невосприимчив к магии, он убивает Латею, а перед этим узнаёт о своём происхождении и о сестре Латеи — колдунье Алтее, которая помогла ему и его матери в детстве скрылся от магистра Рала. После этого Оба убивает свою мать и отправляется в Народный Дворец, чтобы предъявить свои права на власть. С самого детства Оба слышит странный голос, который постепенно начинает управлять им, помимо этого он помогает ему управлять другими людьми, а при первой встрече Обы и Ричарда насылает на Ричарда и его команду магическое облако. Оба похищает Кэлен и увозит её к столпам творения, где его настигает Ричард. Оба погибает под обломком одного из столпов, обрушившегося из-за использования магии Кэлен. Впервые появляется и умирает в «Столпах Творения».

Морд-Сит

Морд-Сит — элитная группа женщин-воинов, созданных для защиты магистра Д’Хары, лорда Рала, от существ или людей, владеющих магией. Являются ключевым элементом сюжета всей серии.

Когда Даркен Рал посылал Морд-Сит с поручениями в Тёмные земли, некоторые из них принимали предложение лорда Арка присоединиться к нему. Морд-Сит, недовольные правлением наследников Дома Ралов, переметнулись на сторону Дома Арков, правителя провинции Фаджин, которая является отдаленным районом Д’Хары. С приходом к власти Ханниса Арка, некоторые Морд-Сит тайно стали служить аббату Людвигу Дрейеру, связавшись узами с ним.

Наиболее известные Морд-Сит:

Денна (англ. Denna) — Морд-Сит, которой доверили «воспитывать» Ричарда, потому что она была лучшей. Впервые появляется в «Первом правиле волшебника». В конце этой же книги убита Ричардом. Но впоследствии до конца серии часто эпизодически появляется в образе доброго духа для того чтобы помочь Ричарду Ралу и Кэлен Амнелл. Вместе с Карой помогает Ричарду вернуться к жизни в книге «Сердце войны».

Кара (англ. Cara) — неофициальный лидер группы Морд-Сит, охраняющей Ричарда Рала и Мать-Исповедницу Кэлен Амнелл. Верный друг Ричарда и Кэлен. Жена Генерала Д’Харианской армии Бенджамина Мейфферта. После его гибели, она просит разрешения покинуть Ричарда, и сохранить свой эйджил, чтобы знать, что магистр Рал жив. Ричард отпускает Кару. В романе «Сердце войны» Кара возвращается и отдает свою жизнь Ричарду Ралу, чтобы тот смог вернуться в мир живых и победить императора Сулакана и его приспешников.

Бердина (англ. Berdine) — Морд-Сит, охранявшая Ричард Рала, с момента его возвращения из Древнего мира, после обучения во Дворце Пророков. Влюблена в Райну. Единственная Морд-Сит, владеющая древнед’харианским. Она помогает Ричарду в переводе дневника Коло, а в дальнейшем и в переводах других важных исторических манускриптов. Впервые появляется в «Защитниках паствы» и присутствует до конца серии.

Рикка (англ. Ricca) — гордая и упрямая Морд-Сит, готовая пойти на что угодно ради победы и защиты лорда Рала. Сначала принимает участие в оборонительной компании Д’Харианской империи, но узнав о том что волшебник Зорандер попадает в плен к Джеганю, покидает войска и помогает в освобождении Зедда, после чего остаётся с ним в Замке Волшебника, для его дальнейшей защиты. Впервые появляется в «Храме Ветров», присутствует до конца серии произведений.

Нида (англ. Nida) — Морд-Сит, находящаяся в Народном Дворце, и выполняющая функции охраны, контроля, тюремных помещений, а также ведущая допрос узников. Впервые появляется в «Столпах Творения», и присутствует до конца цикла.

Вика (англ. Vika) — высокая, светловолосая и голубоглазая Морд-Сит, служащая Ханнису Арку. Впервые появляется в «Машине предсказаний». Устраивает саботажи в Народном дворце, тайно убивая гостей, приглашенных на свадьбу Морд-Сит Кары и Генерала Бенджамина Мейфферта. Пытается вызвать недоверие к Морд-Сит Ричарда Рала. В романе «Сердце войны» убивает эйджилом Ханниса Арка и возвращается к служению Дому Ралов.

Эрика (англ. Erika) — светловолосая Морд-Сит, ранее служившая Даркену Ралу. Перешла на сторону Ханниса Арка, а позднее стала служить аббату Дрейеру, связавшись узами с ним. Впервые появляется в «Третьем царстве». Прибывает в Стройзу вместе с аббатом Дрейером, чтобы забрать Кэлен и обучать её с целью получения от неё пророчества. После того, как Кассия, Лорен и Вэйл присягнули на верность Ричарду, они пленили Эрику и приковали её в темнице цитадели в Сааведре рядом с аббатом Дрейером. Скончалась в дикой агонии от прикосновения Матери-Исповедницы Кэлен Амнелл, когда пыталась напасть на неё после того, как та убила аббата Дрейера.

Кассия (англ. Cassia) — Морд-Сит, ранее служившая Даркену Ралу. Перешла на сторону Ханниса Арка, а позднее стала служить аббату Дрейеру, связавшись узами с ним. В книге «Разлучённые души» спустилась вместе с Лорен и Вэйл в темницу цитадели Сааведры, чтобы задать Ричарду Ралу, попавшему вместе с Кэлен, Никки и Самантой в подстроенную Дрейером западню, несколько вопросов о его отношении к Морд-Сит, Каре и Денне. После получения ответов, вместе с Лорен и Вэйл вернулась к служению Дому Ралов.

Божества

В Новом и Древнем мире верят в двух божеств, две начальные сущности — Создателя и Владетеля (в некоторых переводах — Хранителя). Нигде не описываются какие-либо ритуалы почитания Создателя и Владетеля. Между ними идёт вечное противостояние, но поскольку один без другого не может существовать, никому не удаётся победить.

Создатель

О Создателе в цикле книг говорится, как о сущности, создавшей жизнь и являющейся источником магии, исходящей от него и пронизывающей всё мироздание, уходящей в мир мёртвых (что и отражает Благодать). Собственно, сам Создатель не появляется ни в одной из книг и не участвует в происходящем. Также о Создателе говорится, что именно он передаёт людям пророчества через пророков. В экранизации романов Создатель представлен как существо женского пола, хотя в книгах о поле творца ничего не говорится.

Владетель

Владетель Подземного мира — прямая противоположность Создателя, бессмертная сущность, принимавшая участие в сотворении мира. Его царство — мир мёртвых, Подземный мир, где он пребывает вне времени. Владетель в цикле книг появляется в качестве голоса, говорящего с сёстрами Тьмы и Столпами Творения: Дженнсен, Обой и Дрефаном. О нём персонажи говорят, как о существе, которое ненавидит жизнь и стремиться уничтожить её. В начале мира был запечатан в Подземном мире Создателем, одной из печатей стал Камень Слёз. Ради осуществления своих желаний (уничтожения жизни) в мире живых Владетель вербует себе помощников, усиливающих его влияние в этом мире. Самыми известными были сёстры Тьмы, а также Даркен Рал, ставший Посредником. Также существовали и Дети Погибели (люди, служившие Владетелю и не наделённые даром). Одним из Детей Погибели был Приндин из Племени Тины, другим — глава городка в Никобарисе в котором жила Эди. В книге «Столпы Творения» упоминается некий «язык Владетеля», который Алтея изучала во Дворце Пророков, и слова из которого слышит Дженнсен и Оба. Подземный мир, которым правит Владетель, нигде не описывается (кроме входа в Зал Предателя в «Храме Ветров»). В той же книге говорится и об истинном наказании, уготованным Владетелем — это прибывание в его тени, куда не способен проникнуть Свет Создателя. Владетель безжалостен ко всем и к своим слугам в частности. Сёстры Тьмы, разочаровавшие его, обречены на вечные муки, как и все, те у кого есть дар. За службу он дарует своим помощникам Магию Ущерба, а не обладающих даром прельщает бессмертием, непобедимостью и др.

Добрые духи

Добрыми духами в цикле произведений называют души тех, кто умер и удостоился пребывания в Свете Создателя. Добрые духи наделены некоторыми сверхъестественными способностями. Их обитель описана в «Камне слёз», туда Денна (ставшая одной из духов) переносит Ричарда и Кэлен. Также, добрые и злые духи являлись хранителями Храма Ветров.

Злые духи

Противоположность добрых духов. О них упоминает в «Храме Ветров» Денна. В частности, злым духом был после смерти Даркен Рал, до того, как оказался в тени Владетеля.

Исповедницы

Исповедницы обладают властью, силой, которая передается от матери к дочери и восходит к концу Великой Войны (3000 лет до рождения Ричарда Рала). Волшебная сила — часть самих Исповедниц, свой дар (или проклятие) они постоянно носят в себе. Эта сила действует в момент прикосновения и последствия этого прикосновения устранить невозможно. Исповедницам не надо вызывать силу в себе, чтобы пустить в ход, наоборот, они должны всегда сдерживать в себе эту силу, а пользоваться могут, ослабляя волю к сдерживанию. Сила Исповедниц — это сила любви. Испытав на себе силу, человек уже не может больше оставаться прежним. Он навсегда становится другим, преданным ей навсегда, преданным как никому из живущих. Для него уже не имеет значения, кем он был, чем занимался, чего желал. Он пойдет на все ради той, которая прикоснулась к нему. После этого его жизнь и душа принадлежат не ему, а ей. Как личность он уже не существует. Один человек, каким бы он ни был большим и сильным, не представляет угрозы для Исповедницы. Так же сила Исповедниц действует на Мерцающих в ночи (Кэлен коснулась Ша в «Первом правиле волшебника»).

У всех Исповедниц сила чар разная. У одних больше, у других меньше. После использования своей силы, должно пройти время, прежде чем Исповедница сможет использовать свою силу вновь. Это может потребовать даже нескольких дней и ночей. Обычно на это уходят сутки. Чем меньше срок, за который восстанавливается сила Исповедницы, тем больше её власть над человеком, и выше положение среди других Исповедниц. Ведь те, чья сила больше, могут рожать и дочерей, наделенных большей силой. Среди Исповедниц нет зависти друг к другу, напротив, между ними возникают большая привязанность и чувство долга по отношению друг к другу во времена испытаний. Это связанно и с тем, что все люди боятся Исповедниц, поэтому у них никогда не бывает ни семьи, ни друзей. Исповедницы низших степеней защитят высших, если будет нужда. Самая сильная среди Исповедниц имеет и самый высокий статус — Мать-Исповедница (Кэлен Амнелл восстанавливала свою силу за два часа). Кроме того наиболее сильные Исповедницы могут вызывать «Кон-Дар» («Кровавую ярость»), сила которой заключается в использовании не только в магии Приращения но и магии Ущерба, так как при создании Исповедниц использовались две стороны магии.

Исповедницы носят самые длинные волосы в Срединных землях (по законам Срединных земель нельзя носить волосы длиннее, чем положены по статусу, чем выше статус, тем длиннее волосы). Они не могут остричь волосы сами, это вызывает у них сильнейшую боль. Стричь их могут только другие люди.

Магда Сирус

Магда Сирус — первая Исповедница в истории. Жила во времена Великой Войны (за 3000 лет до начала повествования цикла «Меч Истины»). Была женой Волшебника Первого Ранга и Боевого Чародея Бараха. После того как Барах покончил жизнь самоубийством, она долго не смогла смириться со своей утратой и пыталась найти истинные причины его гибели. Пытаясь найти ответы, она обращается к Говорящей с духами по имени Исидора. Не успев найти желаемое, Магда и Исидора подверглись нападению ужасного создания, представляющего собой ожившего мертвеца. Исидора не смогла пережить нападение. Мертвец скрылся в катакомбах Замка. Столкнувшись с бездействием совета, Магда обнаружила, что Замок Волшебника уже практически находится под властью сноходцев. Слуги императора Сулакана проникли во все сферы жизни Дворца. Начиная от членов совета и заканчивая Главным Обвинителем Лотейном. Пытаясь найти истину, участвовала в создании ключа к Шкатулкам Одена, которому впоследствии дала название «Меч Истины».

После того, как волшебник Лотейн угрозами заставил принять его предложение замужества, Магда решилась на смертельно опасный эксперимент, проводимый волшебником Мерриттом для создания первой Исповедницы, чтобы раскрыть людям правду. Эксперимент увенчался успехом и Магда раскрыла всех предателей в Замке Волшебника. Члены совета, видя значимость Исповедниц, приняли решение создать Орден Исповедниц, а Магда Сирус стала его главой — первой Матерью-Исповедницей. Также члены совета определили и правило, что каждую Исповедницу для её защиты должен сопровождать волшебник. Сопровождающим Магды Сирус стал волшебник Мерритт, создавший её. Через некоторое время они влюбились друг в друга, и их союз стал единственным в истории (до появления Кэлен и Ричарда) союзом, в котором Исповедница не обратила своего возлюбленного.

Её истории отведен отдельный цикл «Легенда о Магде Сирус», первой книгой которого стала «Первая Исповедница».

Мать Кэлен Амнелл

Мать Кэлен Амнелл. О ней известно, что она тоже была Матерью-Исповедницей, в мужья она себе выбрала короля Галеи Вайборна Амнелла, от брака с которым родилась Кэлен. Мать Кэлен умерла достаточно рано и не успела обучить Кэлен магии «Кон-Дар» («Кровавая ярость»). Непосредственно сама не присутствует в цикле «Меч Истины», но являлась в виде доброго духа Ричарду в Храме Ветров в книге «Храм Ветров».

Дени

Названная сестра Кэлен Амнелл. Не обладала большой силой, на восстановление магии Исповедницы у неё уходило несколько дней. Убита кводом, посланным Даркеном Ралом. Непосредственно сама не присутствует в цикле «Меч Истины».

Имперский Орден

Имперский Орден — организация, правящая Древним миром на протяжении цикла «Меч Истины». К власти он пришёл за двадцать лет до начала событий книг — об этом сестре Верне рассказывает Уоррен. Вместе с новой властью, пришли новые порядки. И благодаря им, положение в стране ухудшилось до такой степени, что Древний мир погряз в нищете. Философия Ордена основана на философии т. н. Братства Ордена — секты, существующей с давних пор, цель которой — нести справедливость людям. Члены Братства уверены, что все люди ничтожны и жизнь одного индивидуума незначительна. Также, это суждение подразумевает, что все люди грешны по природе своей и могут надеяться на искупление в следующей жизни, но лишь в том случае, если жертвовали собой на благо человечества в целом. Братство — как в целом и все прочие — практикует дуализм, веру в Создателя и Владетеля, их вечную борьбу.

Придя к власти, Орден стал везде насаждать эту философию, благодаря которой бюрократия в Древнем мире вышла за рамки здравого смысла. Теперь все должны были иметь равные права со всеми. Таким образом, если к примеру, у одной транспортной компании сломалась телега, другие должны были ждать, пока неисправность будет устранена, чтобы дать равные шансы той компании. И так во всех делах. К тому же, просто потому, что тебе необходим этот предмет именно сейчас, получить его нельзя. Нужно ждать своей очереди. Многие склады завалены товаром, который не могут сбыть нуждающимся из-за очередей.

Также, при власти Ордена, неработающим предоставляется множество льгот на одном лишь том основании, что «работающим повезло иметь работу», следовательно, они обязаны содержать тех, кто работать не хочет или не может. Из зарплат рабочих вычитают приличные суммы на вспомоществования неработающим.

К тому же, власть Ордена весьма параноидальна и везде ей мерещатся заговорщики. Постоянно арестовывают в большинстве случаев ни в чём неповинных граждан, в тюрьмах из них пытками выбивают признания и казнят.

Согласно политике Ордена, магия является злом, проклятием Владетеля, а все ею обладающие — его слуги, осознанно или нет. Своей миссией Орден видит избавление мира от магии как таковой. При этом, лидер и члены Братства Ордена — колдуны и волшебники. Джегань — император Древнего мира — не гнушается использовать магию в войне, и сам обладает даром сноходца.

Император Сулакан

Этот человек был могущественным волшебником, жившим за три тысячелетия до начала повествования. Он упоминается и по сути является главным антагонистом в «Первой Исповеднице». К моменту начала действия «Первой Исповедницы» император болен и слаб в физическом плане. Он уже немолод и вскорости умрёт. Однако, он поставил себе задачей победить смерть — и, что важнее, — искоренить магию, называя это избавлением от тирании магии. Эти идеи легли в основу философии Имперского Ордена. Сам же император и его колдуны намеревались создать во всём мире то, что позже стало третьим царством — он собирался переплести мир жизни и смерти, населив его своим главным творением — полулюдьми, людьми, лишёнными душ при помощи магии. Сам же он планировал в случае смерти продолжить жизнь в подземном мире, при этом, если бы план удался, он смог бы править из мира Мёртвых и миром Живых, ибо они бы стали единым целым. Но, его планы нарушила Магда Сирус и волшебник Мерритт, раскрывшие заговор в Замке Волшебника, отсеявшие предателей и запершие полулюдей в третьем царстве на севере Д`Хары. Как именно умер император — неизвестно, но на момент действия «Меча Истины» он мёртв.

Три тысячи лет его мумифицированное тело было сокрыто в пещерах третьего царства, из чего можно сделать вывод, что императора каким-то образом заперли за Северной Стеной и он там умер (или же, его тело было перенесено туда). На протяжении всего этого времени, самые разумные из расы полулюдей, шан-так, поклонялись своему создателю, называя его Владыкой. Столетиями они проливали кровь других полулюдей над телом Сулакана, желая вернуть его к жизни, но — безуспешно. Как выясняется в «Третьем Царстве», шан-так были правы в том, что кровь поможет вернуть его к жизни, но кровь-то нужна была особая. Лишь когда Ханнис Арк открыл врата Северной Стены и прошёл в третье царство, шан-так получили возможность воскресить императора — под руководством епископа Арка. Заманив Ричарда Рала за сдерживающий барьер, Ханнис Арк пленил его и использовал его кровь — согласно пророчеству, именно кровь Несущего Смерть, принадлежащего к третьему царству, могла оживить Сулакана. При помощи оккультных заклинаний, епископ вернул из царства теней дух бывшего императора, при этом он сделал всё так, что Сулакан вынужден был ему подчиняться, поскольку именно Арк контролировал связь между духом и телом.

Сулакан, вернувшись к жизни, рассказал, что во время пребывания в загробном мире познакомился с Даркеном Ралом, от которого узнал кое-что о его сыне Ричарде. Также, он рассказал Ханнису Арку и о предательстве Людвига Дрейера. Как более опытный правитель, он делился с Ханнисом своими знаниями о том, как следует править.

Уничтожен лордом Ралом в романе «Сердце войны», когда Ричард запирает Сулакана в комнате с Регулой при помощи завесы ранее находившейся в катакомбах под Замком Волшебника, и выпускает на волю крик смерти Джит, которым Ричард был заражен.

Император Джегань

Император Джегань — глава Имперского Ордена, сноходец, главный антагонист цикла произведений «Меч Истины». Описывается как огромный мужчина, недюжинной силы, бритый, тело покрыто многочисленными татуировками, лицо украшает золотая цепочка, соединяющая левую ноздрю и левое ухо. Он носит множество золотых перстней, снятых с трупов противников. Как правило ходит в расстёгнутом овечьем тулупе без рукавов, чтобы демонстрировать всем свою могучую мускулатуру. У Императора глаза не имеют зрачков и радужки, они целиком чёрного цвета, с бегающими по поверхности тенями (свойство сноходца). Джегань проповедует идеологию Ордена, которая говорит о всеобщем равенстве и о греховности желания выделятся чем-либо или жить лучше других и истинно в неё верит, хотя сам любит роскошь, не отказывает себе ни в каких желаниях. Безжалостен к врагам, и прививает эту безжалостность каждому солдату в своих легионах. Не жалеет человеческие жизни и для достижения своих целей готов положить сотни тысяч как врагов, так и своих солдат. При этом расчётлив, хитёр и очень умён, что делает его особо опасным соперником. Не совершает необдуманных поступков и никогда не торопит события. Готов выжидать годами, при этом медленно и верно продвигаясь к своей цели. Редко быстро убивает своих противников, предпочитая долгие, иногда тянущиеся месяцами, пытки. Помимо этого хорошо образован, читает много книг на разных языках, включая древнед’харианский. Изучает все возможные пророчества чтобы использовать их для своих целей. Обладает даром сноходца, позволяющим ему управлять другими, преимущественно одарёнными, людьми. Как сноходец может проникать в любой разум, присутствовать в нём незаметно для того, в чьём разуме он находится, отдавать приказы, насылать приступы ужасной боли, вплоть до убийства и непосредственно управлять человеком. С помощью этого дара подчинил себе всех сестёр Тьмы, исключая Никки и многих сестёр Света. Пытался убить Морд-Сит Кару, нарушив её меридианные линии (потоки силы, жизни, аура). Она смогла выжить благодаря своевременному вмешательству целителя Дрефана Рала. Джегань ненавидит Ричарда и стремится его уничтожить, хотя в начале и использует его действия для своих целей. Более Ричарда он ненавидит только Мать-Исповедницу. Он также желает Кэлен смерти, но перед этим хочет захватить её в плен и отомстить за все свои неудачи, сломив и унизив её. Впервые Джегань, как и Имперский Орден, упоминаются во «Камне слёз», но непосредственно сам он появляется только в «Защитниках паствы» и присутствует во всех последующих книгах цикла, вплоть до конца «Исповедницы», где погибает от магии Никки, направленной на него через Рада-Хань, который она перед этим сумела надеть на него.

Известно, что рождение императора Джеганя было «заслугой» волшебника древности Лотейна. Его манипуляции с магией Храма Ветров обеспечили в будущем рождение сноходца, чтобы тем самым обеспечить полное уничтожение магии. Именно появление такой угрозы, как Джегань, подвигло Бараха использовать магию для рождения Ричарда, как противовеса Джеганю.

Брат Нарев

Духовный лидер Имперского Ордена. Человек заложивший основы его идеологии. Колдун, что делает его исключительной личностью во всём цикле «Меч Истины» (других колдунов больше не упоминается). Брат Нарев долгое время готовил переворот в Древнем мире. Он нашёл Джеганя, когда тот ещё был беспризорником, и воспитал из него императора, пробудив в нём древний дар сноходцев. Нарев прожил долгое время во Дворце Пророков, изучая заклинание, значительно продлевающее жизнь обитателей дворца. Эти знания ему почти удалось воплотить при строительстве нового дворца в Алтур-Ранге, предназначенного для Ордена и возглавляющих его Джеганя Справедливого и Нарева. Брат Нарев также сыграл значительную роль и в судьбе Никки, посредством её матери навязав ей идеологию Ордена и образ жизни ставший ей ненавистным после близкого знакомства с Ричардом. Брат Нарев погиб от руки Ричарда вместе с многими монахами Ордена убитыми во время восстания в Алтур Ранге, начатом после уничтожения скульптуры «Жизнь» изваянной Ричардом, на центральной площади перед строящимся дворцом. После смерти, по указанию Ричарда голова Брата Нарева была отправленна в Новый мир, в опустевший к тому времени Эйдиндрил, и была посажена на кол перед Дворцом Исповедниц, вместе с посланием Джеганю от лорда Рала. Брат Нарев впервые появляется и умирает в «Вере падших». Его голову Джегань обнаруживает в «Столпах Творения». После этого его имя несколько раз всплывает только в воспоминаниях героев.

Николас Скользящий

Волшебник из Дворца Пророков, превращённый с помощью сестёр Тьмы в оружие — «скользящего», способного красть души людей и проецировать их дух в животных, таким образом наблюдая за противниками. «Скользящие» были изобретены во время «Великой войны», как оружие. Особенность скользящих в том, что они успевают проскользнуть в разум человека быстрее, чем тот способен это осознать. Единственный человек который в произведении сумел ускользнуть от Николаса был сноходец (Джегань), что предположительно ставит сноходцев на высшую ступень иерархии по отношению к скользящим. Впервые Николас Скользящий появляется в «Голой империи». Он руководит силами Имперского Ордена, оккупировавшими Бандакар. В то же время одной из главных задач, поставленной перед Николасом Джеганем, является уничтожение Ричарда Рала и пленение Матери-Исповедницы. Для реализации этих целей Николас использует пленённых Бандакарцев, сажая их на кол, так как в начале ему удаётся проскользнуть в их разум только когда жертвы находятся в состоянии ужаса и предсмертной агонии. Однако, со временем ему удаётся обойти это ограничение, и он начинает воровать души не прибегая к каким-либо пыткам. А с помощью хитрости и того, что он всё время наблюдал за Ричардом, пока тот не знал об этом, ему удаётся заманить в ловушку Кэлен, а восставших Бандакарцев, возглавляемых лордом Ралом отправить в бой на верную смерть. Единственной слабостью всех скользящих является то, что в момент перенесения души в животное и наблюдения за миром его глазами, душа самого скользящего тоже покидает тело, которое становится беззащитным. Этим свойством воспользовался Ричард. Ричард обманным путём заставил Николаса в определённое время войти в транс, после чего легко обезглавливает его, и спасает Кэлен. Николас Скользящий впервые появляется и умирает в «Голой империи», также герои цикла романов вспоминают о нём несколько раз в дальнейшем.

Себастьян

Стратег императора Джеганя. Один из наиболее приближенных к императору людей, помогающий ему в разработке стратегии нападения на Новый мир. По заданию Джеганя отправляется на поиски сестры Ричарда — Дженнсен. Найдя её, выдаёт себя за путешественника, входит к ней в доверие и постепенно начинает внушать ей идею того, что она должна убить своего брата лорда Рала. Во время совместного путешествия он влюбляется в Дженнсен, и замечает, что эти чувства взаимны. Когда Дженнсен соглашается на убийство — Себастьян везёт её в лагерь Джеганя, куда они пребывают за день до штурма Эйдиндрила. Стратег получает тяжелое ранение во время сражения во Дворце Исповедниц, что позволяет сёстрам Тьмы склонить Дженнсен на договор с Владетелем. По указанию Императора Себастьян и Дженнсен в сопровождение сестёр Тьмы и вооруженного отряда отправляются в Древний мир к Столпам Творения, где встречаются с Ричардом и Кэлен. Там Дженнсен понимает, что Себастьян использует её, к тому же он повинен в смерти её матери. она не может ему этого простить и говорит что хочет его смерти. Не выдержав этого Себастьян уходит и принимает смертельную дозу лекарственных трав. Себастьян фигурирует только в «Столпах Творения».

Кадар Кардифф

Правая рука Джеганя, его старый друг и боевой товарищ. Вместе с Джеганем захватывал власть в Древнем мире. Когда же он прибыл с армией императора в Новый мир, был приставлен к Никки с её акциями устрашения. В одном из городков Андерита сестра Никки решила показать людям суть Ордена. По её приказу солдаты из отряда Кардиффа раздели своего командира и зажарили заживо. Когда же Никки убралась из города и вернулась в Ферфилд, его жители под возглавлением маленькой девочки (которой тоже досталось от Никки) спасли Кадара и вернули его к жизни. Дальше его след теряется и вновь проступает в Алтур`Ранге. В городе он, весь в ожогах, встречает Никки и она видит, что бывший генерал теперь обычный бродяга и попрошайка. На вопрос, почему он не вернулся к Джеганю, отвечает, что император считает его героем и он не хочет подбирать объедки со стола своего друга. Никки убегает от Кадара. Когда Ричард разрушает свою статую перед народом Алтур`Ранга и Никки бежит в строящийся дворец императора, Кадар следует туда за ней. В тёмном коридоре, когда Никки уже хотела помочь Ричарду и разорвать узы с Кэлен, он хватает свою обидчицу и уводит в одно из подземных помещений. Там он хочет сжечь заживо Никки, чтобы она почувствовала всю ту боль, которую чувствовал он. Однако, сестру Тьмы спасает Кара, и, оглушив эйджилом Кардиффа, поджигает его одежду факелом. Кадар Кардифф сгорает в подвалах императорского дворца в «Вере падших».

Стейн

Высокопоставленный офицер Имперского Ордена, один из полководцев, посланный в качестве дипломата в Андерит. Стейн — крепкий мужчина, жестокий и не слишком нравственный. Целиком и полностью предан Ордену. Прибывает в поместье Министра Культуры в «Духе огня» с целью склонения Андерита на сторону Джеганя. Участвует в изнасиловании помощницы мясника Беаты, которое видит по неосторожности Несан. Стейн на протяжении всей книги пребывает в поместье, его, как посла, приглашают на приёмы, где он ко всеобщему неудовольствию ведёт себя некультурно. Стейн носит плащ, сделанный из скальпов побеждённых врагов. В конце книги, добавляет к коллекции скальп Франки Ховенлок, отрезая его непосредственно перед казнью последней. Стейн и министр Культуры (последний уже в должности Суверена) берут любую женщину, которая им понравилась, с согласия или без и совместно насилуют. В числе таковых — по собственному желанию — оказалась и Тереза, жена Далтона Кэмпбэла, помощника Министра Культуры Бертрана Шанбора. За это, не в силах перенести измену жены, Далтон и убивает Стейна, когда тот приходит к Кэмпбэлу и хвастается ему о том, как хороша его жена в постели. Незадолго до смерти, Стейн и его отряд захватывают морд-сит Кару, которая везёт Меч Истины Ричарду, отобрав его у Несана. После смерти Стейна, Меч забирает себе Далтон и возвращает его Ричарду Ралу. Впервые появляется и умирает в «Духе огня».

Волшебники

Волшебники — люди, в которых особенно сильна искра дара. Изначально, волшебники были наделены обеими сторонами магии — Магией Приращения, магией жизни, и Магией Ущерба, магией смерти. Могущество таких магов было колоссальным. Эти волшебники были способны изгнать Храм Ветров в Преисподнюю, уничтожив его материальный облик в этом мире, построить Башни Погибели, а также Регулу, Машину Предсказаний в сердце Народного Дворца.

Волшебники, наделённые обеими сторонами дара могли даже создавать новые формы жизни. Это умение широко применялось во времена Великой Войны, когда были созданы сноходцы, мрисвизы, гары, скользящие и полулюди, а также Сильфида и Люси. И среди волшебников появились недовольные тем, что маги столь низко ценят человеческую жизнь, используя людей в своих целях, не спрашивая их мнения. Одним из таких чародеев был Рикер, который был ответственен за отправку Храма Ветров в мир духов. Использовав свою силу, волшебник заключил в Храме Ветров Магию Ущерба, и когда Храм ушёл из этого мира, Магия ушла вместе с ним. Волшебники утратили эту сторону дара. Однако, это деяние привело к тому, что в Храм Ветров попал предатель Лотейн, который решил окончательно изгнать магию из мира, однако ему это полностью не удалось. И всё же, его стараниями волшебники стали рождаться всё реже, да и то — без Магии Ущерба.

Во времена, когда маги были наделены двумя сторонами дара, родившихся с какой-то одной стороной считали неполноценными, едва ли не беспомощными. Таких волшебников всячески принижали.

Каждый волшебник был силён в каком-то определённом направлении — существовали пророки, творцы, целители. Но был один тип чародеев, рождавшихся крайне редко. Это были боевые чародеи. Их дар был особенно силён и охватывал все сферы магии. Известными боевыми чародеями были Альрик Рал, Барах и Ричард Рал. Дар боевого чародея откликался в час нужды, когда он был необходим. И сила его была невероятной — будучи в гневе, Ричард Рал уничтожил тысячу солдат Имперского Ордена одной единственной молнией. И это при том, что он не умел полноценно использовать свой дар, так, как это мог Барах или другие чародеи древности. Боевые чародеи рождались редко, и Ричард Рал был единственным, родившимся со времён окончания Великой Войны.

Домом всех волшебников Нового мира был Замок Волшебника. Это древняя цитадель, стоящая в горах над Эйдиндрилом. Неприступная крепость, хранящая в себе немало волшебных предметов. Номинально, хозяином Замка являлся Первый Волшебник, Волшебник Первого Ранга. Он возглавлял всех магов в Замке. Его личные апартаменты располагались в Анклаве Первого Волшебника, в котором также хранились и могущественные артефакты. Анклав был устроен так, что войти туда мог лишь его хозяин. За всё время существования Замка, попасть в Анклав, не являясь Первым волшебником, удалось лишь Ричарду Ралу. Замок Волшебника хранил в себе и такое существо, как Сильфида. Под Замком долгое время располагались катакомбы, где хоронили волшебников, но с появлением полулюдей и предателей в Замке катакомбы запечатали по указанию Мерритта.

Среди волшебников была иерархия, в зависимости от их силы — три ранга: первый, второй и третий. Причём, больше одного волшебника Первого Ранга не существовало. Также различали волшебников по призванию и родившихся с даром. Те, кто хотел научится, но не мог, обучались лично Первым Волшебником Зорандером, который искусственно разжёг огонь магии в них, увеличив искру дара. Таким образом, Зедду удалось в некоторой мере создать волшебников из простых людей (к слову, это пытались проделать древние маги с истинно неодарёнными, но безуспешно, поскольку в истинно неодарённых нет никакой искры дара).

Барах

Боевой Чародей, Волшебник Первого Ранга, живший за 3000 лет до начала повествования. Один из лидеров волшебников Нового мира того времени, первый муж Магды Сирус. Из-за предательства мага, работавшего на Древний мир, был вынужден отправится в Храм Ветров, и, несмотря на то, что не смог поправить ущерб, нанесенный предателем, ему удалось создать предпосылки для рождения в будущем Ричарда Рала, боевого чародея, наделённого обеими сторонами магии. После возвращения из Храма Ветров Барах покончил жизнь самоубийством, предварительно отдав жене книгу «Секреты мастерства Боевого Чародея», для того чтобы она его спрятала до пришествия нового Боевого чародея. Так же Барах был создателем и хозяином Сильфиды, которой он так же оставил инструкции для Ричарда.

Когда волшебники из «команды Храма» сумели отправить Храм Ветров в преисподнюю, спустя какое-то время взошла Красная луна, что возвещало о проникновении врага в Храм. Барах, как Первый волшебник, был вынужден отправить кого-то в Храм Ветров. Несколько групп волшебников, одна за другой, уходили в мир мёртвых и оставались там, даже не войдя в Зал предателя. Тогда Барах попросил Главного обвинителя Лотейна самому туда отправиться. Лотейн вернулся и заявил, что не смог проникнуть в Храм. Тогда Барах принял решение самому пойти и исправить положение. Войдя в Храм, он обнаружил, что обвинитель предал их всех и вошёл в Храм и сделал так, что магия начала исчезать из мира, в особенности — Магия Ущерба. Барах, пребывая в Храме Ветров, обнаружил и проблему восхода Красной луны — слуги Императора Сулакана проникли туда и выкрали Шкатулки Одена. В Храме Первому волшебнику открылись многие варианты развития будущего, и он избрал тот, в котором у мира живых было больше шансов. Барах переписал в свои записные книжки особые формулы — о том, как разорвать некий «седьмой уровень». Эти формулы предназначались для Мерритта, чтобы тот смог создать Меч Истины. Барах вернулся из мира смерти и велел жене отправляться в его тайник и оставить там книгу «Секреты мастерства Боевого Чародея». Едва она покинула Замок Волшебника, как он приступил к выполнению того из вариантов развития событий, в котором мир жизни мог остаться неизменным. И для этого Бараху пришлось пожертвовать жизнью — Первый волшебник сбросился с вала за Анклавом Первого волшебника, предварительно оставив записку для Магды.

Непосредственно сам Барах не присутствует в циклах «Меч Истины» и «Легенда о Магде Сирус» (на момент повествования является умершим). Впервые он упоминается в «Храме Ветров» и в дальнейшем часто фигурирует в древних текстах, которые изучает Ричард, вплоть до «Исповедницы». В книге «Первая Исповедница», в конце, Барах на короткое время предстаёт в виде голоса и говорит с Магдой через Наю Мун, почему поступил так, как поступил. Сама Ная Мун говорит Магде, что он (дух) «чистый и светлый». Символом того, что Первый Волшебник отпустил Магду, стала исчезновения редкого белого цветка, подарка Бараха жене.

Лотейн

Лотейн был весьма могущественным волшебником времён Великой Войны. Занимая пост Главного Обвинителя, он имел большое влияние в Замке Волшебника, а также свою личную гвардию. Не совсем ясно, когда именно он переметнулся на сторону Императора Сулакана, но, благодаря своему посту, смог переломить ход войны в пользу Древнего мира. Его деятельность привела к ряду поражений на фронте, к смертям внутри самой цитадели, а также к смерти говорящей с духами Исидоры от рук восставшего мертвеца. После смерти Первого Волшебника Бараха, Главный Обвинитель начинает деятельность по захвату власти в замке. По его инициативе из Совета изгоняют Сэдлера, и вот Совет уже готов провозгласить Первым Волшебником Лотейна. Сноходцы, которые по его указаниям начали проникать в разум влиятельных волшебников, уже почти захватили власть в Замке. Однако, всё срывает Магда Сирус, которая не верит в самоубийство Бараха и ищет истинные мотивы его поступка. Её саму чуть не убивает сноходец, но в последний момент Магда присягает Альрику Ралу и спасает себя. Лотейн, опасаясь за свою тайну, объявляет, что Магда лишилась рассудка из-за своего горя, но в Замке уже наметился раскол — часть волшебников продолжает верить вдове Бараха. В это же время в Замок прибывает говорящая с духами, перебежчица из Древнего мира, Наджа Мун. Понимая, чем это ему грозит, Главный Обвинитель приговаривает её к смерти. Сам же он намерен восстановить репутацию женитьбой на Магде, и наконец вынуждает её принять предложение замужества. Сама же Магда спасает Наджу вместе с Мерриттом. В день, когда Лотейн и Магда должны были стать мужем и женой, Главный Обвинитель начинает прилюдно обвинять в измене саму госпожу Сирус, но накануне она согласилась на эксперимент Мерритта, и он превратил её в Исповедницу. Исповедовав Лотейна, она заставила его выдать всех других предателей и сознаться в содеянном. Когда же Лотейн уже собрался назвать имя советника Кэдела, тот убил Лотейна огнём волшебника и сам умер от рук Мерритта.

Таким образом, Лотейн стал первым человеком, испробовавшим на себе магию исповеди.

Мерритт

Творец, живший за 3000 лет до начала повествования цикла, во времена Великой Войны. Дар Творца предрасполагал Мерритта к создании чего-то нового в области магии. Мерритта побаивались все, жившие тогда в Замке Волшебника, кроме некоторых. Мерритта привлёк Совет волшебников для создания ключа от Шкатулок Одена, который, по мнению самого Мерритта, должен был иметь форму меча, ведь главная функция ключа, помимо открытия шкатулок, заключалась в защите силы из них. Когда было положено начало к созданию такого меча, Мерритт выяснил, что проект не удастся завершить без формул разрыва «седьмого уровня». Формулы были спрятаны в Храме Ветров и недоступны. Однако, Совет и слышать не хотел об этом. К тому же Совет противился и созданию Исповедеников, хотя требовал Меч Истины, а их магия была основана на одном и том же. Тогда Мерритт бросил проект и ушёл из Замка Волшебника, не желая видеть жертв заранее проваленного эксперимента. Волшебники по-прежнему пытались создать меч и терпели неудачи, которые оканчивались смертями или тяжёлыми увечьями.

Когда Первый Волшебник Барах сбросился со стены замка и Магда Сирус, в поисках ответов пришла к говорящей с духами Исидоре, она узнала от неё о Мерритте и решила отправится к нему, ведь их встреча окончилась смертью Исидоры от руки восставшего мертвеца. В доме Мерритта Магда впервые увидела Меч Истины, незавершённый образец, но уже напитанный определёнными чарами. Именно Магда Сирус назвала его Мечом Истины. В записях покойного Бараха Мерритт и Магда обнаружили формулы разрыва седьмого уровня. Барах переписал их, пребывая в Храме. Мерритт наконец получил возможность завершить свой Меч, и для этого ему потребовалась помощь Магды. Вместе с ней он на берегу озера одной из ночей провёл ритуал и разорвал седьмой уровень. Поскольку меч был мёртвым телом, ему нужна была искра жизни, которую дала Магда. Таким образом, можно условно назвать Магду матерью Меча Истины. Мерритт создал своё творение, но Главный Обвинитель Лотейн вынудил госпожу Сирус принять предложение о замужестве. Тогда Магда вновь пошла к Мерритту и попросила его сделать её Исповедницей. Скрепя сердцем, Мерритт согласился провести ритуал. Для этого он пронзил мечом Истины сердце Магды и создал из неё Исповедницу. Магда исповедовала Лотейна и раскрыла заговор, зреющий в Замке. Совет приказал Мерритту создать ещё Исповедниц, а Магду назначить главой этого Ордена. Самого же Творца назначили охранником первой Исповедницы. Впоследствии, женился на Магде Сирус и это стал первый союз человека и Исповедницы, при котором она не исповедовала его.

Является одним из главных героев серии книг «Легенда о Магде Сирус». Также упоминается на протяжении всего цикла «Меч Истины», как Волшебник и муж первой Исповедницы.

Йозеф Андер

Волшебник древности. Создатель государства Андерит, первый из волшебников смог подчинить себе Шимов. Непосредственно сам Йозеф не фигурирует в цикле «Меч Истины», за исключением момента, когда он в виде духа ненадолго появляется в «Духе огня». Там же он и впервые упоминается, но присутствует в качестве исторического персонажа в биографии которого пытаются разобраться герои.

Йозеф Андер — создатель смертоносного оружия Домини Диртх, установленного на границе Андерита, изначально предназначавшегося для пленения шимов. Впоследствии Домини Диртх был использован в качестве оружия андерцами, однако как избежать воздействия Домини Диртх не знали даже они — только Андер (нужно зажать уши, чтобы не слышать гула колоколов и тогда вы не умрёте).

Йозеф Андер был высокомерным человеком, считавшим, что магия — вид искусства. Он первым до Ричарда осознал, что магию ограничивает лишь фантазия человека. Однако его предложения были высмеяны в Замке Волшебника. Тогда Йозеф Андер принял решение создать свою страну, где он — царь и бог. В это время его как раз отправили разобраться с шимами. Он нашёл способ борьбы с ними, но вместо изгнания их в Подземный мир Андер пленил их при помощи Домини Диртх, которые построил из скальной породы горы над долиной Нариф. Над самой долиной находилась мёртвая пустошь с ядовитым озером. Йозеф Андер запечатал шимов при помощи Домини Диртх в пещере в скале из которой создал своё оружие. Это место впоследствии назвали Печкой. Там были врата, за которые закрыл шимов волшебник. После этого Андер решил создать свой собственный мир. При помощи своего измышления о том, что магия — вид искусства, он изобрёл Чёрную Благодать (противоположность Благодати), которую следовало рисовать в строго обратном порядке. После этого он при помощи Чёрной Благодати решил отправить себя в свой собственный мирок. Утопившись в тихих водах озера на пустоши, он отправил свою душу в созданный им мир, вместо того, чтобы отправиться в Подземный мир. Спустя три тысячи лет Ричард Рал нашёл способ добраться до Йозефа Андера в его убежище и отдал шимам его душу, в результате чего они ушли в мир мёртвых.

Кейджа-Ранг

Волшебник древности. Жил в Древнем мире, изолировал неодаренных, возведя вокруг их государства границы, создав таким образом империю Бандакора. На границе империи была установлена статуя волшебника с записанными на ней словами: «Бойся любого нарушения границ этой империи… ибо за ними те, кто не может видеть зла», а также восьмое правило волшебника: «Талга Васстерних. Будь достоин победы». Непосредственно сам не присутствует в цикле «Меч Истины».

Рикер

Волшебник времён Великой Войны, живший в Замке Волшебника и выступавший против использования людей в качестве оружия. Когда Главный Обвинитель Лотейн создал из проститутки (судя по всему, небезразличной Рикеру) Сильфиду, терпение мага лопнуло. Он приходил к Сильфиде и плакал над её колодцем, а после решил остановить чародеев. Рикеру поручили вместе с другими волшебниками отправить Храм Ветров в Преисподнюю, что он и сделал, предварительно как-то поместив в Храм магию Ущерба. В результате, последующие поколения волшебников рождались уже без неё, что не позволяло им создавать новых существ. Однако, Рикер поплатился за это жизнью — суд приговорил его и команду Храма, участвовавшую в этом к смерти, после чего Рикера и его сподвижников обезглавили. Рикер оставил Сильфиде послание для Ричарда, которое должно было помочь ему войти в Храм Ветров и остаться человеком: «Левый страж — в, Парвый — из. Огради своё сердце от камня». Он же написал книгу «К отправке к ветрам», посредством которой была вызвана чума. О нём Ричард читает в дневнике Коло и в отчёте о суде над командой Храма.

Анарго

Волшебник, служивший Панизу Ралу во время войны со Срединными землями. Вёл армию через Конни Кроссинг. Под его командованием армия Д`Хары планировала уничтожить «Ветер Смерти» — волшебника Зорандера. Присутствует в повести «Долги предков». Пытается противостоять Волшебнику Первого Ранга на реке Конни, когда Зедд собирался воздвигнуть Границу и запечатать Д`Хару наглухо. Не в силах тягаться с Великим Волшебником, попытался надавить на жалость и пригрозил убить дочь Зедда. Волшебник же обрушил на него и его легион магию Подземного Мира. Убит, оказавшись прямо в месте возникновения Границы.

Джиллер

Один из шести учеников Великого Волшебника Зеддикуса Зул Зорандера, который поступил на службу к королеве Милене, тем самым оставив Кэлен без сопровождающего Исповедницу волшебника. Все считали это низким и недостойным для настоящего волшебника поступком, но после поняли, что так он поступил, скорее всего, для защиты третьей Шкатулки, которая находилась в сокровищнице королевы. Когда он узнал, что в Тамаранг едет сам Даркен Рал, чтобы лично забрать Шкатулку, Джиллер подружился с Рэчел, маленькой девочкой, считавшейся игрушкой принцессы Виолетты, и с её помощью вынес этот важный артефакт из города. За это он поплатился жизнью, напоследок освободив Огонь Жизни волшебника. Также был самым талантливым учеником Зедда. Он единственный из его учеников достиг звания волшебника Второго Ранга.

Уоррен

Начинающий пророк. Он обучается во дворце пророков, и помогает Ричарду разобраться с пророчествами.

Впервые появляется во «Камне слёз», как застенчивый волшебник, не выходящий из скрипториума Дворца Пророков. После знакомства с Ричардом набирается смелости выйти за пределы Танимуры, а после становится уверенным в себе «молодым» человеком. В «Защитниках паствы» помогает Верне справляться с обязанностями аббатисы, а позже бежит вместе с ней и прочими сёстрами Света из Дворца Пророков незадолго до его разрушения. В «Храме Ветров» пребывает вместе с аббатисой в лагере сил Д`Хары, а после отправляется с ней в крепость Джеганя, где оказывается пленником сноходца из-за перехода Ричарда в Храм Ветров и исчезновения уз с ним. Их спасает Кларисса, посланная Натаном Ралом за книгами пророчеств. Натан помогает Уоррену справится с его даром и спасает от головных болей, начавшихся в связи с переходом пророка на новую ступень его дара.

В «Вере падших» вместе с сёстрами и Зеддом составляет ударную силу в борьбе с магами Джеганя. В той же книге женится на Верне. Указывает место, где они смогут помешать Джеганю прорваться к Эйдиндрилу, однако, во время вражеского нападения жертвует собой, чтобы защитить маленькую колдунью Холли от солдата Ордена Гейди. Умирает от полученных ран, перед смертью подтверждая слова Ричарда о том, что люди не смогут победить, пока не захотят свободы и не будут за неё бороться.

Джедидия

Волшебник, посвятивший свою жизнь служению Владетелю. Упоминается в «Камне слёз». В него была влюблена Верна до своего путешествия в Новый мир. Являлся учеником во Дворце Пророков, пока не был убит своей же бывшей возлюбленной Верной.

Марлин

Волшебник, посланный Джеганем убить Ричарда в «Храме Ветров». Был убит Матерью-Исповедницей.

Куинн

Волшебник времён первой исповедницы. Друг Магды Сирус и волшебника Бараха. Был охранником Сильфиды и вёл дневник, который через три тысячелетия в Замке Волшебника нашёл Ричард Рал. Поскольку своего имени он не сообщил, Ричард и его помощница Морд-Сит Бердина окрестили Куинна Коло (от древнед`харианского «Советчик»). Впервые упоминается в «Защитниках паствы» (первое появление в виде скелета в комнате с колодцем Сильфиды). Из дневника Ричард почерпнул много сведений, которые в дальнейшем помогли ему в борьбе с Джеганем. Живым появляется в «Первой Исповеднице» как один из волшебников Эйдиндрила во время Великой Войны.

Мерритт и Магда Сирус раскрыли Куинну тайну о том, что шкатулки Одена были украдены из Храма Ветров. Втроём они придумали план, как не дать врагу найти ключ от шкатулок. Поскольку Меч Истины и был настоящим ключом, а все волшебники были тверды в вере, что ключ должен иметь форму меча, то Куинн согласился подделать некоторые исторические хроники и подправить свой журнал, разделив понятия ключа от шкатулок и Меча Истины. Куинн, также, являлся автором легендарной «Книги Сочтённых теней», которую написал по просьбе Магды и Мерритта, когда они решили создать ложный ключ к шкатулкам.

Волшебник был приставлен Барахом сторожить сильфиду, когда выяснилось, что она служит всем, наделённым нужной магией. Когда же Совет в Замке понял, что победить Древний мир не удастся, было решено воздвигнуть Башни Погибели. Во время создания этого Великого барьера Куинн находился на посту. Поскольку магия барьера усыпляла Сильфиду и закрывала проход к ней, Куинн оказался запечатан и погребён заживо в башне на своём же посту.

Томас

Волшебник Второго ранга из Эйдиндрила, живший во время войны с Д`Харой. Был советником Первого Волшебника Зеддикуса. Не верил в то, что Зедду удастся воздвигнуть Границы между странами Нового мира. Следил за тем, чтобы никакая магия не проникла в Вестландию, когда её создавали после окончания войны с Д`Харой.

Нил

В прошлом ученик Дворца Пророков. Он обучался там за несколько лет до Ричарда, а покинув его, вступил в Братство Ордена. Под покровительство брата Нарева добился больших успехов в карьерной лестнице — он стал практически заместителем Нарева. Когда Ричарда отправили работать на стройку Императорского дворца скульптором, долгое время искал к чему придраться в работе Ричарда. В конце-концов он узнал об аресте и вместе с братом Наревом они придумали епитимью для Ричарда. Он должен был на свои деньги приобрести мрамор и изваять статую, которая бы прославляла идеи Ордена. Макет статуи — убогой, как и всё, что сотворялось Орденом — он отдал Ричарду. Когда же тот уничтожил макет и создал свою статую — «ЖИЗНЬ» — брат Нил, в бешенстве, арестовал Ричарда и привёл на площадь. Когда брат Нарев, после неудачной попытки, приказал самому создателю разрушить свою статую, Ричард произнёс речь и таки разрушил её. После этого началось восстание и братья Ордена укрылись в строящемся Дворце. Когда Кэлен ранила Ричарда, а Никки уволок Кадар Кардифф, Нил наткнулся на истекающего кровью магистра Рала и попытался убить его. Однако брата Нила оглушила одна из женщин, которые также прошли в строящийся дворец, после чего Ричард смог добить его. Впервые появляется и умирает в «Вере падших».

Колдуньи

Сёстры Света

Сёстры Света (англ. Sisters of Light) — духовный Орден. Это женщины, обладающие волшебным даром, которые стремятся обучить молодых волшебников и обратить их в веру в Создателя. Резиденция сестёр Света — Дворец Пророков на острове Халзбанд в городе Танимура (Древний мир). Руководит Орденом аббатиса сестёр Света. Орден сестёр Света был создан за три тысячи лет до момента начала повествования цикла «Меч Истины». При строительстве Дворца древние волшебники окружили Дворец Пророков могущественными чарами, замедляющими время. В результате все обитатели старели значительно медленнее, чем живущие за его пределами. Орден сестёр Света существовал многие века, но правила и законы мало изменились с течением времени. В ходе событий романов цикла «Меч Истины», Дворец Пророков был разрушен, и новой резиденцией сестёр Света стал Замок Волшебника в Эйдиндриле.

Чтобы примкнуть к сёстрам Света маленьких девочек с детства отдают во Дворец, где они долгие годы учатся будучи послушницами. Попав во Дворец, девочка начинает новую жизнь, полную ежедневных ритуалов. Если послушница достигнет в обучении чародея необходимых успехов, она становится сестрой Света.

Сёстры Света сыграли немаловажную роль в войне с Имперским Орденом, выполняя договор в отсутствие магистра Рала «магия против магии» в битвах с противником, прикрывая солдат от магических атак и составляя ударную мощь д`харианской армии. При помощи специально придуманных изобретений смогли отбросить силы Ордена на юг в Андерит, уничтожив своими орудиями более ста тысяч имперцев.

Аббатиса Аннелина «Энн» Алдуррен (англ. Prelate Annalina «Ann» Aldurren) — один из ключевых персонажей серии. Энн около 1000 лет, более 800 лет она является аббатисой сестёр Света. После её инсценированной смерти аббатисой стала Верна Совентрин. Сестра редкой мощи и обладательница тайных знаний о пророчествах, владеет древнед’харианским.

Энн приняла большое участие в жизни Ричарда. За 500 лет до рождения Ричарда Натан рассказал Энн о пророчествах, и они стали готовиться к приходу в мир боевого чародея. Она участвовала в краже «Книги Сочтённых Теней» из Замка Волшебника, но, так как сама не могла войти туда, поручила Натану помочь Джорджу Сайферу взять книгу. Во время пребывания Ричарда во Дворце Пророков, из-за усиливающейся власти сестёр Тьмы, аббатисе пришлось инсценировать свою смерть и смерть Натана. После чего они вместе отправились осуществлять план, включающий множество задействованных людей и основанный на пророчествах, которым нужно было неотступно следовать.

Слепо веря в пророчества, предпринимала множество усилий для того, чтобы направить их в нужное русло. Однако эту слепую веру удалось дважды поколебать. Первый раз это сделала Кэлен, объяснив бывшей аббатисе, что та сама может быть виновата в запущенной цепи событий, которые она, пытаясь предотвратить, сама и спровоцировала. Но это понимания Энн утратила из-за запущенной сёстрами Тьмы магии Огненной Цепи. Второй раз поколебать её уверенность удалось Никки, но извлечь из этого какую-либо пользу Аннелина не успела, так как была убита сёстрами Тьмы в Народном Дворце непосредственно после своего разговора с ней.

Аннелина Алдуррен впервые появляется в книге «Камень слёз» и погибает в «Исповеднице»

Верна Совентрин (англ. Verna Sauventreen) — сестра Света, а затем аббатисса сестёр Света. Верна была отправлена Аннелиной Алдуррен на поиски Ричарда в Новый мир вместе с сёстрами Грейс Рендал и Элизабет Майрик. Найти Ричарда им удаётся только через 20 лет поисков, благодаря тому, что у него начинает просыпаться дар. Пытаясь убедить Ричарда отправится во Дворец Пророков две другие сестры оканчивают свои жизни самоубийством, отдавая Верне свою силу, в результатом чего она становится одной из самых сильных сестёр. Сумев привлечь на свою сторону Кэлен, ей удаётся убедить Ричарда пойти с ней. Но общение с Ричардом, как и двадцатилетнее пребывание в Новом мире меняют мировоззрение Верны. Она уже не готова слепо выполнять приказы аббатисы и следовать догматам сестёр, и постепенно становится верным другом Ричарда, готовым помогать ему в его начинаниях. В результате цепи событий происходящих в «Защитниках Паствы», включая мнимую смерть аббатисы Аннелины Алдуррен и пророка Натана Рала, Верна становится аббатисой сестёр Света. А после гибели Дворца Пророков, она, вместе с другими верными ей сёстрами, примыкает к силам Д’Харианской Империи, которым помогает бороться с войсками Имперского Ордена, вторгшимися на территорию Нового мира.

Верна имеет строгие черты лица и густые, слегка вьющиеся каштановые волосы. Она вспыльчива, бесстрашна, умна, благородна, ростом почти не уступает Кэлен Амнелл. Как любая сестра Света умеет как одевать, так и снимать Рада-Хань. Владеет магией Приращения. Ей около 150-ти лет, но выглядит она не старше 45. В молодости во Дворце Пророков Верна познакомилась с волшебником Джедидией, ставшего отцом её дочери. Но после своего возвращения из двадцатилетних поисков, она понимает, что уже давно не нужна ему. Позже она влюбляется в молодого пророка Уоррена, который в будущем становится её мужем.

Верна Совентрин впервые появляется в книге «Камень слёз» и присутствует во многих последующих книгах серии.

Маргарита — сестра, обнаружившая присутствие сестёр Тьмы во Дворце Пророков. Наставница и любовница Джедидии. Была уполномочена навещать Пророка Натана и записывать пророчества. Убита сестрой Лилианой, в тот момент, когда застала сестёр Тьмы за одним из своих ритуалов. Оставила указание, которое в дальнейшем нашёл Ричард о том, что Джедидия перешёл на сторону Владетеля и виновен в её смерти.

Марена — одна из старших сестёр и начальница послушниц.

Симона — сестра Света, к которой в снах приходил император Джегань и мучил её.

Феба — помощница Верны, когда та была аббатисой.

Дульчи — одна из старших сестёр, также была помощницей Верны, когда та была аббатисой.

Филиппа — одна из старших сестёр.

Паша Маес — послушница, первая наставница Ричарда. Впервые появляется в книге «Камень слёз», и умирает в конце этой же книги. Убита одним из воспитанников Дворца Пророков Уорреном при помощи магии, когда та пыталась убить дакрой Ричарда.

Бекки - сестра Света, работает в библиотеке Дворца Пророков. Впервые упоминается в книге «Камень слёз». В «Защитниках Паствы» была убита Аннелиной Алдуррен.Упоминалось так же, что она была беременна.

Алессандра — сестра Тьмы, вернувшаяся на путь «света», бывшая наставница Никки.

Вальдора — колдунья, в прошлом сестра Света, изгнанная из Дворца Пророков за приворотные чары Аннелиной Алдуррен больше полувека до начала событий «Меча Истины». Вальдора поклялась в вечной мести аббатисе Аннелине и в «Защитниках Паствы» Энн вместе с Натаном прибыли в Эйдиндрил, где к тому времени поселилась престарелая Вальдора со своей семьёй. На рынке она и её внучка Холли торговали пряниками. Защитники Паствы поймали Вальдору и Холли, приведя на допрос. Вальдора рассказала генералу Брогану, что новый магистр Рал бывал в Древнем Мире, так как Ричард за несколько часов до допроса купил у экс-сестры Света пряник, расплатившись серебром из Дворца Пророков. Генерал Броган приказал Этторе пытать Вальдору, сам же он ушёл к Ричарду Ралу. Вальдора использовала свой дар и убила Этторе. Позднее, вновь начав торговать — уже в Королевском ряду, а не на улице Глашатаев — она видит на рынке аббатису Аннелину, которую ненавидит всю жизнь. Отравив пряником Энн, она относит её в Замок Волшебника и приступает к обряду отнятия дара через сдирание кожи. Натан Рал убивает Вальдору. Холли — внучка Вальдоры, также наделённая даром, спасает Зедда и приносит к бабушке. Натан исцеляет Зедда и Аннелину, надев на Волшебника первого ранга Рада-Хань. Холли они берут с собой.

Сёстры Тьмы

Тайная группа, появившаяся внутри Ордена сестёр Света и действующая на благо Владетеля. Сёстры Тьмы долгие годы пытались помочь своему покровителю — Владетелю — вырваться из мира мёртвых, чтобы получить вознаграждение за верную службу ему. За служение Владетель наделил сестёр Тьмы магией Ущерба и возможностью отбирать мужской Хань. Сёстры Тьмы долгое время были в тени, но аббатиса Аннелина давно начала подозревать об их существовании. Лишь во времена, описываемые в книге «Камень слёз», подозрения аббатисы подтвердились. Главным преимуществом сестёр Тьмы перед сёстрами Света и другими обладателями дара является то, что они владеют магией Ущерба и мужским Хань.

Улиция — лидер группы беглых сестёр Тьмы. Вместе с сёстрами Эрминией, Цецилией и Тови заключают с Ричардом сделку, которая должна освободить их от Джеганя. Однако их клятва оказалась неискренней, в результате чего узы не сработали.

Эрминия — сестра, принимавшая участие в обучении Ричарда.

Цецилия — пожилая сестра, принимавшая участие в обучении Ричарда. Убита Кэлен при встрече с императором Джеганем в катакомбах Касски.

Тови — пожилая сестра, принимавшая участие в обучении Ричарда. После кражи Шкатулок Одена из Сада Жизни, поехала вперед с одной из них. По дороге была смертельно ранена Мечом Истины Самюэля. Когда её нашла д’харианская армия, её допросила Никки, и колдунья рассказала о плане Сестёр Тьмы, похитивших Шкатулки. После этого скончалась.

Мерисса — сестра, принимавшая участие в обучении Ричарда. Возглавляла Мрисвизов и мечтала искупаться в крови Ричарда. Погибла в «Защитниках Паствы» захлебнувшись в Сильфиде.

Лилиана — сестра Тьмы, обучавшая Ричарда. Ей более чем другим удалось расположить его к себе и заслужившая его доверие. Воспользовавшись этим доверием, пыталась отнять у Ричарда его Хань. Погибла от Меча Истины («Камень слёз).

Леома — одна из старших сестёр, была советницей Верны Совентрин (когда та занимала пост Аббатисы). Была убита дакрой Верны Совентрин, когда пыталась заставить ту отречься от уз с Ричардом.

Амелия — подруга Верны, Жанет и Кристабель. Упоминается в «Камне слёз» и «Храме Ветров».

Грейс Рендал — одна из двух сестёр Тьмы, отправившихся за Ричардом. Предлагала ему первое основание Рада-Хань, от которого он отказался, убила себя дакрой согласно правилам.

Элизабет Майрик — одна из двух сестёр Тьмы, отправившихся за Ричардом. Предлагала ему второе основание Рада-Хань, от которого он отказался, убита дакрой Верны Совентрин согласно правилам.

Кристабель - сестра Тьмы, попавшая под власть Джеганя, была убита им же в «Защитниках Паствы».

Мердинта — сестра Тьмы, находящаяся в лагере Джеганя, когда туда прибыла Дженнсен Рал. Во время разговора Дженнсен и Джеганя, роняет вазу из-за услышанного слова грушдева — «месть». В дальнейшем, сопровождает Джеганя и сорок тысяч его штурмовой роты на захват Эйдиндрила. На подходах к городу предупреждает императора о том, что «что-то не так». Во время штурма Дворца Исповедниц, по-видимому, сопровождает один из отрядов. После того, как сноходец и Себастьян получают тяжёлые ранения, бежит с немногими выжившими из Эйдиндрила, видя, как световая сеть волшебника разрушает центр их лагеря. В обмен на обещание излечить Себастьяна, заставляет Дженнсен продать душу Владетелю, таким образом, позволяя тому пройти через себя в мир живых. После сопровождает Дженнсен, Себастьяна и людей Ордена к Столпам Творения, куда по стечению обстоятельств прибывают Ричард Рал. Пытаясь заставить Дженнсен убить брата, по неосторожности позволяет Кэлен исповедать себя. Умирает от магии исповеди.

Тахира — сестра, командовавшая отрядом неодарённых бандакарцев, посланных Джеганем для взятия Замка Волшебника. Когда неодарённые взяли в плен Зедда и Эди, надела на них Рада-Хань, замкнув его обеими сторонами магии, тем самым не позволив Первому Волшебнику снять ошейник. В лагере исполняла обязанности дознавателя, заставляя волшебника и колдунью рассказывать о назначении вывезенных из Замка магических предметов. Когда в один из вечеров сестра Тьмы показала Зедду шкатулку, тот узнал в ней Закатное заклятие, но солгал, сказав, что это обычная музыкальная шкатулка. Тогда Тахира велела Первому Волшебнику запустить её, что маг и сделал. Заклятие сработало и заиграла мелодия, означавшая, что чары действуют и скоро прогремит взрыв — на это и были рассчитаны заклинания в шкатулке. Однако, в палатку, где содержались пленные, независимо друг от друга прибыли Чейз с Рэчел, морд-сит Рикка, а также капитан Циммер с его отрядом д`харианцев. Рикка захватила магию Тахиры и заставила снять Рада-Хань с Эди. Зедд отказался, так как не оставалось времени. Спасители и спасённые вместе с сестрой отправились подальше от палатки, и были уже на порядочном расстоянии, когда случился взрыв. Тахира попыталась привлечь внимание солдат, но была разорвана пополам колесом телеги, отброшенным взрывом. После её смерти магия Рада-Хань перестала действовать и Зедду удалось снять ошейник. Впервые появляется и умирает в «Голой империи».

Колдуньи Нового мира

Делора — колдунья, жившая в Эйдиндриле во времена войны с Д`Харой. В Замке Волшебника исполняла обязанности проводника, когда нужно было провести просителей к волшебникам. Она помогает Эбби встретится с Первым Волшебником Зорандером, а после вместе с Матерью-Исповедницей соглашается помочь девушке ещё раз переговорить с Зеддом, чтобы он проверил наличие священного долга. Когда Зедд соглашается помочь Эбби и отправляется в Кони Кроссинг, Делора и Мать-Исповедница с другими волшебниками отправляется с ним. Во время сражения волшебника Анарго и Зедда, когда Первый Волшебник убивает вражеского чародея, а вызванная им иллюзия заставляет д`харианцев бежать, Делора и Мать-Исповедница спасают соотечественников Эбби, выводя их из реки, на которой Великий Волшебник собирался воздвигнуть границу. Фигурирует в повести «Долги предков».

Эди — колдунья, потерявшая зрение в молодости — видит с помощью Дара, та, которая не раз помогала Ричарду. Помогла освободить Дворец Исповедниц и Замок Волшебника. Помимо всей помощи, помогает Ричарду «выкарабкаться» из лап Джеганя, проводя его в Народный Дворец с помощью своего Дара. Из-за нападения монстра Эди пришлось самой себе отрезать поврежденную ногу. Позднее Зедд «отрастил» ей новую, но она была чуть короче и Эди хромала, но отказалась от предложения Зедда её удлинить. Коверкает язык, говорит с сильным акцентом. Начинала как колдунья в Никобарисе, стране, где было запрещено применять магию без разрешения короля или других чиновников. После убийства своего мужа Пела Защитниками Паствы, фактически правящими в Никобарисе, Эди перестала подчиняться властям Никобариса и бежала из страны, изучая магию, связанную с подземным миром, стремясь найти там душу любимого.

Из книги «Столпы Творения» становится ясно, что Эди уже около двухсот лет, так как Алтея рассказывает Дженнсен о том, что встретила Эди во время прибывания во Дворце Пророков, а случилось это примерно за двести лет до начала цикла «Меч Истины».

Лунетта — сестра Тобиаса Брогана, генерала Защитников Паствы. Появляется в «Защитниках паствы», погибает в этой же книге во Дворце Пророков.

Алтея — колдунья, родившаяся за двести лет до начала повествования цикла «Меч Истины», предположительно, в Д`Харе. В молодости она жила со своей сестрой Латеей. Обе стремились помогать людям, каждая по-своему — в силу своего дара. Алтея и Латея приняли решение отправится во Дворец Пророков, где учились использовать свой дар для помощи людям. Во Дворце познакомилась с колдуньей Эди, уже потерявшей к этому моменту зрение. Алтея обладала необычайно сильным для колдуньи даром прорицания, и поэтому несколько раз удостаивалась аудиенций самой аббатисы, а также ей разрешали видится с пророком Натаном Ралом.

Именно встречи с Натаном предопределили её судьбу. Пророк открыл колдунье некоторые варианты развития событий, а также варианты её собственной смерти. Алтея стала одной из «защитников», вместе со своей сестрой и будущим мужем, Фридрихом. Покинув Дворец Пророков, Алтея и её сестра вернулись в Д`Хару. К этому моменту престол занял сын Паниза Рала, Даркен Рал. Как и все Ралы до него, он придерживался семейной традиции не иметь жены. От многочисленных связей у него рождались дети, но все без дара, а единственный наследник, которого он столь упорно искал, был за две границы, в Вестландии. Даркен Рал, следуя заветам предков, уничтожал всех неодарённых наследников, дабы устранить угрозу своей власти в частности и магии в целом, так как у Рода Ралов имелась древняя особенность — от Ралов могли родится «дыры в мире», как их называла Алтея. Даркен Рал безжалостно уничтожал не только детей, но и их матерей, разочаровавших его. Сёстры приняли решение защищать таких детей.

Алтея помогала неодаренным детям «Столпам Творения» спастись от Даркена Рала. В это же время вышла замуж за позолотчика Фридриха. Однако, спустя шесть лет после того, как Алтее удалось спасти Дженнсен, об этом узнал Даркен Рал и решил наказать Алтею. Сначала он при помощи магии искалечил ей ноги, сделав их ссохшимися и бесполезными. Затем он отнял у Алтеи весь дар, кроме дара прорицания. При помощи отнятой части, он создал особое болото в горах на западной границе Д`Хары, которое не замерзало ни летом, ни зимой. Затем из магии Алтеи он сделал чудовищ, охранявших болото, и не позволяющих колдунье выбраться из плена. Для её мужа и посетителей он создал тропинку, по которой было безопасно ходить, но только не для Алтеи.

Проживала на болоте последующие четырнадцать лет, гадая камнями для посетителей. После визита Дженнсен, начала готовится к смерти, рассказав ей о «дырах в мире» и о себе. Через некоторое время прибыл Оба, пытаясь выяснить те же сведения, что Дженнсен. Алтея предпочла быструю смерть, поэтому и приняла яд во время разговора с Обой. Оставила мужу записку, в которой просила откликнутся на призыв, когда придёт время. Фридрих похоронил её на лугу на краю болот, где было солнце, не проникавшее в её тюрьму на болотах. Присутствует в «Столпах Творения».

Латея — сестра Алтеи. Училась во Дворце Пророков вместе со своей сестрой, помогала неодаренным детям «Столпам Творениям» спастись от Даркена Рала. Имела только дар исцеления в отличие от Алтеи. Уехала от сестры, чтоб не видеть её мучения, когда Даркен Рал жестоко наказал Алтею. Убита Обой. Появляется в «Столпах Творения».

Франка Ховенлок — колдунья из Андерита, помогающая помощнику министра культуры Далтону Кэмпбелу в его интригах. Жила в Ферфилде, в молодости стала жертвой Сирена Раяка — одного из последователей Защитников Паствы, который попытался её повесить, за что и поплатился глазом. С тех пор Франка носит на шее ленту, скрывающую шрам от верёвки. В «Духе огня» помогает Зедду найти место, где Йозеф Андер запечатал шимов. Вместе они отправляются в Библиотеку Культуры Андерита и там находят в дневнике Йозефа Андера упоминание о так называемой «Печке» — аномальном месте в горах, где невыносимый жар. Зедд предполагает, что это место и есть искомые им врата, и не ошибается. Франка остаётся в Ферфилде, а Зедд отправляется в Печку. После избрания Бертрана Шанбора Сувереном, а Далтона Кэмпбела — министром культуры — погибает на костре от руки Серина Раяка, которого Кэмпбел выпустил из темницы, чтобы сеять недоверие к Ричарду Ралу в народе. Была влюблена в Далтона, призналась в любви ему, сгорая на костре перед зданием Директоров.

Говорящие с духами

Говорящие с духами — особая категория колдуний, которые способны при помощи своего дара путешествовать сквозь завесу, находя в ином мире души умерших и общаться с ними. Говорящие с духами жили во времена Великой Войны, но и тогда их дар был редкостью. Чтобы стать говорящей с духами, нужно было долго учиться. Однако, таланты их высоко ценились, так как при помощи знаний этих колдуний можно было создавать всё более смертоносное оружие.

Исидора — говорящая с духами из Нового мира. Жила в городке под названием Гранденгарт, на границе с Древним миром. Когда император Сулакан развязал войну, его легионы под командованием генерала Куно вошли в Новый мир, в числе первых городов сокрушив родину Исидоры. Сама колдунья находилась в это время в другом городе. Вернувшись домой, она обнаружила отказавшихся от службы Сулакану людей — их распяли вдоль дороги в Гранденгарт. Исидора использовала свой дар и целые сутки ходила и умерщвляла страдающих сограждан. Последним от её руки пал её возлюбленный. С этого момента Исидора решила стать Говорящей, чтобы найти души земляков в преисподней и узнать, обрели ли они покой, который она им обещала, убивая. Найдя в одном из городов старую Говорящую, Исидора уговорила её взяться за обучение. При помощи наставницы, Исидора совершила своё первое путешествие сквозь завесу — оно же стало последним для её учительницы. Тогда Исидора заняла её место в городке, но продолжила искать в Мире Мёртвых души своих сограждан. Однако не находила. Их там просто не было. И вот, в надежде узнать, что с ними стало, Говорящая отправилась в Замок Волшебников. В Замке её приняли и поселили в катакомбах под цитаделью. Там, в лабиринте из коридоров, колдунья продолжила поиски, а когда поняла, что это не приносит результатов, согласилась измениться при помощи колдовства чародеев Замка. Её лишили глаз, но она стала сильнее. И тем не менее, всё ещё не могла найти души. Дело в том, что души так и не попали в мир иной — колдуны Сулакана вывезли тела из Гарденгарта, а потом воскресили их, сделав из них полулюдей.

Живя в Замке, колдунья помогала волшебникам. В том числе, Мерритту. Он создал заклятие, делающее человека «невидимым» для мёртвых, использовав знания Исидоры. К Исидоре за помощью обратилась Магда Сирус, желая поговорить через неё с Барахом и узнать, почему тот покончил с собой. В разговоре с Исидорой, Магда узнала историю Говорящей, но они так и не успели сделать задуманного — один из полулюдей, созданных предателями прямо в Замке, напал на Магду и Исидору. Говорящая с духами погибла от рук получеловека.

Ная (Наджа) Мун — Говорящая с духами из Древнего мира. Долгое время там она работала с волшебниками Сулакана, помогая им изучать мир Мёртвых и создавать их творения. При поддержки Наи Мун чародеи Древнего мира создали полулюдей. Однако, ужаснувшись тому, что создаётся при её участии, Наджа Мун бежала в Новый мир. Там она добралась до Замка Волшебника и изъявила желание помочь в борьбе с Сулаканом. Главный обвинитель Лотейн, увидев в этом опасность разоблачения своего предательства, заявил, что перебежчице верить нельзя, и приговорил её к смерти. Колдунью заперли в подземельях Замка, где она подверглась насилию со стороны охраны. Однако, Магда и Мерритт освободили её, понимая, что она может обладать полезными сведениями. В действительности, Наджа сумела помочь им в дальнейшем, заменив погибшую Исидору. С её помощью, Мерритту удалось создать заклятие, созвавшее всех полулюдей на север Д`Хары, в Фаджин. Там, в Тёмных землях, их замуровали за барьером, названным Северной Стеной. Ная Мун, по просьбе Мерритта и Магды, оставила в Стройзе (деревушке, где одарённые следили за сохранностью барьера) послания на языке Творения, в котором рассказывалась история полулюдей и всё о третьем царстве, находящимся за стеной. Там же она оставила перстень для Ричарда Рала.

Ная Мун помогла Магде Сирус поговорить с Барахом, который рассказал своей жене о причинах самоубийства.

Ведьмы

Шота

Ведьма живущая в Пределе Агаден вместе с Самюэлем — бывшим владельцем Меча Истины. Непредсказуемая, как и все ведьмы. Всегда преследует собственные интересы, хотя в целом неоднократно помогает Ричарду и Кэлен. Впервые Шота появляется в «Первом правиле волшебника» и присутствует до конца повествования почти во всех книгах, подчас играя ключевую роль в развитии сюжета. Могущественна и наделена способностью видеть будущее. Очень своеобразно помогает главным героям — основываясь на том, что считает правильным. В «Камне слёз» предупреждает Ричарда и Кэлен, о том, что если у них будет ребёнок, то это будет мальчик, и он будет Исповедником, причём с даром. Шота обещает, что в таком случае она убьёт дитя. При этом к Ричарду и Кэлен Шота не имеет никаких претензий. Предел Агаден, где правит Шота, лежит в горном хребте в центре Срединных земель.

Сикс

Могущественная ведьма из Древнего мира. Её имя значит, что она родилась шестой по счету, то что мать так её назвала унизило бы любую ведьму. Этим её мать подписала себе смертный приговор.

У неё были жесткие черные, как смоль, волосы; кожа её была бледной как у мертвеца и так туго натянута, что казалось, что она вот-вот порвется. Глаза у неё были голубые холодные выбеленные, будто никогда не видели солнца. Всегда ходила в черных одеждах, которые, сливаясь с её волосами, делало её ещё более мрачной и угрожающей.

После падение границ между Новым и Старым миром вторглась на территорию ведьмы Шоты, очаровала её прислужника Самюэля (бывшего искателя) и пользовалась им для своих целей. Также вылечила принцессу Тамаранга Виолетту (которая с помощью Сикс вскоре стала королевой) и использовала её для рисования заклинаний в пещере, где все что нарисовано сбывается. С помощью молодой королевы лишила Ричарда его дара и наслала на Рэчел призраков-убийц. После очередного скандала Виолетты её терпение лопнуло и она захватила власть в Тамаранге и сама стала королевой. Для своей безопасности и благополучия примкнула к императору Джеганю. Передала ему третью шкатулку Одена, а также уничтожала отряды д’харианских солдат в Древнем мире, с помощью красного дракона Грегори — сына Скарлетт. Была уничтожена ведьмой Шотой, которая приняла облик её матери и содрала с неё кожу заживо.

Рэд

Ведьма из провинции Фаджин, которая помогла отряду Ричарда и Кэлен выжить в пещерах, послав к ним чёрного зверька, похожего на дикого кота, которого Кэлен назвала Охотником, затем рассказала Кэлен о пророчестве, в котором Никки убивает Ричарда. Чтобы отвести данное пророчество, Кэлен должна была в течение трёх дней убить Никки, но она этого не сделала.

Люди Нового мира

Армия Д’Харианской империи

Генерал Бенджамин Мейфферт — командующий объединённых войск Д’Харианской империи. Влюблён в Кару, которая отвечает ему взаимностью. Впервые Бенджамин Мейфферт появляется в цикле «Меч Истины» в качестве командующего отрядом, сопровождающим Ричарда Рала и Кэлен Амнелл в их поездке в Андерит. В то время Бенджамин служил ещё в чине капитана. Затем, после неудачи с выборами в Андерите и нападением на Кэлен, когда Ричард с ней и Карой скрываются в горах Вестландии, он часто выступает в роли гонца, осуществляющего связь между д’харианцами и лордом Ралом. С началом полномасштабной военной компании, после гибели генерала Райбиха, Кэлен, прибывшая с подкреплениями в расположение д’харианской армии, назначает его на пост генерала и командующего объединёнными силами Д’Харианской империи. Бенджамин с честью оправдывает возложенные на него надежды и, несмотря на вынужденные отступления, ведёт войну с превосходящими силами Имперского Ордена, разрушая одну за одной надежды Джеганя на быстрый захват Нового мира. Бенджамин возглавляет войска вплоть до решающего сражения, перед которым Ричард распускает их и отправляет разорять Древний мир, чтобы лишить войска Ордена снабжения и подкреплений. Разрозненные отряды д’харианцев с успехом проводят эту компанию до тех пор, пока на стороне Джеганя не выступает ведьма Сикс. Столкнувшись с ведьмой и её драконом Бенджамин возвращается назад в Д’Хару как раз в тот момент, когда Ричард, будучи пленником в лагере Джеганя, поднимает восстание. Вместе они сбегают из расположения ордена в Народный Дворец. В конце «Исповедницы» женится на Каре. Продолжает появляться в новом цикле «Ричард и Кэлен», первой книгой которого является «Машина предсказаний». Погиб во время атаки полулюдей Шан-так в пещерах третьего царства (книга «Третье царство»).

Генерал Тримак — генерал, возглавляющий Первую Когорту, элитные войска охраняющие лорда Рала, во время его пребывания в Народном Дворце. Генерал Тримак и его войска были в числе первых д’харианцев, почувствовавших узы связывающие их с Ричардом, и принесших ему клятву верности (посвящение), после смерти Даркена Рала. Тримак впервые упоминается в конце «Первого правила волшебника», в дальнейшем он фигурирует во многих частях повествования, пока не погибает в «Исповеднице», в попытке защитить Ричарда от Зверя, принявшего облик д’харианского солдата.

Генерал Райбих — генерал д’харианских войск. После смерти Даркена Рала временно примкнул к Имперскому ордену, но после появления Ричарда Рала, признал его новым лордом Ралом. После принесения присяги он и его войска охраняли Эйдиндрил, но после перешли к границам Нового мира, в ожидании приближения войск Джеганя. Возглавляемая им армия разбила и полностью уничтожила экспедиционный корпус Джеганя, вторгшийся в Новый мир в конце «Храма Ветров». В дальнейшем он во главе своих войск сопровождал основные силы Джеганя, когда они следовали из Древнего мира в Андерит, не вступая с ними в открытое противостояние. Генерал погиб во время первой крупной битвы с основными силами Ордена. Райбих впервые появляется в «Защитниках паствы» и присутствует в цикле произведений вплоть до своей смерти в «Вере падших».

Капитан Зиммер (Циммер) — д’харианец, командующий отрядом во время войны с Имперским Орденом. Мать-Исповедница, прибыв в лагерь Д`Харианских войск, создала специальный отряд, работающий в качестве диверсантов. Их засылали в расположение имперских войск, где они уничтожали провиант, убивали солдат и фуражиров, а также работали разведчиками. Капитан Зиммер возглавил эту диверсионную группу. Их традицией стало срезание ушей поверженных врагов — каждый солдат имел свою связку ушей. Капитана Зиммер Кэлен послала за галеанцами, покинувшими лагерь Д`Хары. Когда командование д`харианских войск получило письмо от Джеганя о том, что Замок Волшебника пал и Зедд с Эди у него в плену, Зиммер принял решение действовать. Он со своими диверсантами проник в лагерь Джеганя, в тот момент, когда туда прибыл исповеданный в Древнем Мире Кэлен убийца, попытавшийся убить Джеганя. Добравшись до палатки, где находились волшебник и колдунья с сестрой Тьмы Тахирой, Зиммер проник туда одновременно с Морд-Сит Риккой, действовавшей по своей инициативе, и с Чейзом и Рэйчел, прибывшими от Фридриха. В результате, Рикка пленила магию Тахиры и Зиммер с колдуньей Эди и пленниками Джеганя из других палаток бежали на перевалы в Д`Хару, которые им удалось пересечь и вернуться в лагерь империи.

Улик и Иган — два чистокровных д’харианца, верные телохранители магистра Рала. Бросаются на его защиту при любом намёке на грозящую опасность. Относятся к элитной гвардии, обладают недюжинным телосложением. Улик и Иган впервые появляются в «Защитниках паствы», на протяжении которого они неотступно следуют за лордом Ралом, далее они выполняют свои обязанности в «Храме Ветров», после чего вновь появляются только в «Исповеднице».

Том — член элитного секретного отряда, защищающего лорда Рала. Влюблён в Дженсен. Некоторое время, действуя под видом рыночного торговца, он следил за Дженнсен, предполагая её недобрые намерения в отношении к Ричарду. После встречи сводных брата и сестры Ралов, когда конфликт между ними благополучно завершился, Том примкнул к отряду Ричарда. Он помогал ему освобождать Бандакар, а затем вместе с Дженнсен остался там, чтобы помочь бандакарцам восстановить быт. Однако вскоре Том был вынужден покинуть возлюбленную, чтобы вновь прийти на выручку Ричарду. Том единственный из упомянутых в книге персонажей, имеющий искру магии, и, тем не менее, согласившийся перейти в параллельный мир, лишённый магии и памяти о ней, созданный Ричардом при помощи Шкатулок Одена, ради того, чтобы быть вместе с Дженнсен. В параллельном мире Том женился на сестре лорда Рала, взяв себе её фамилию, для того, чтобы когда вся память о прежней жизни, людях и магии умрёт, в их мире хотя бы осталась фамилия Ралов. Впервые Том появляется в «Столпах Творения» и присутствует до конца повествования.

Правители Срединных земель

Виолетта — принцесса Тамаранга, дочь королевы Милены. С помощью Сикс смогла научиться управлять своими способностями — рисованию, для блокировки дара Ричарда. С детства, по наставлениям матери, мучила Рэчел для привыкания к власти. Была убита самой Рэчел с помощью подправленного заклинания, которое Виолетта направила во имя мести на саму Рэчел.

Милена — королева Тамаранга, мать принцессы Виолетты. Жестокая правительница, пошедшая на сделку с Даркеном Ралом ради обогащения и власти (в сокровищнице королевы Милена хранилась третья шкатулка Одена, которую она согласилась отдать). Погибла от эйджила Денны, пытаясь помешать ей забрать плененного Ричарда в Народный Дворец.

Бертран Шанбор — министр культуры Андерита, живший в поместье в нескольких милях от Ферфилда. Многие годы боролся за свою репутацию, чтобы в дальнейшем стать Сувереном. При содействии своего помощника Далтона Кэмпбела, добился своего и стал Сувереном, но заразился смертельной болезнью, вызванной отравлением воды в реке Дран, которую отравила вода из озера на пустоши над долиной Нариф (Ричард решил отравить Андерит и обрушил скалу в результате чего вода из ядовитого озера на пустоши попала в озеро в долине и из него — в реки Андерита). Выступал против Д`Харианской империи и пытался выждать время до появления в Андерите Имперского Ордена. Предположительно погиб во время книги «Вера падших».

Хильдемара Шанбор — жена министра культуры Андерита Бертрана Шанбора. Хитрая и расчётливая женщина, при этом не особо красивая, что не раз подчёркивается в «Духе огня». Заразилась вместе с мужем смертельной болезнью, вызванной отравлением рек Андерита.

Гарольд и Цирилла Амнелл — брат и сестра, правящий Дом Галеи, сводные брат и сестра Кэлен Амнелл. Цирилла правила Галеей, в то время как Гарольд был главным военачальником. Цириллу приговорили к смерти Кельтонцы и почти сделали своё дело, но Гарольд спас её, однако заключение в тюрьме с множеством мужчин (со всеми вытекающими) лишило рассудка королеву. На протяжении пяти книг прибывает в полубезумном состоянии, пока Кэлен выполняет роль королевы Галеи, однако в «Вере падших» выздоравливает и начинает деятельность по отколу Галеи от Д`Харианской империи. Вместо того, чтобы прислать подкрепление армии, отправляет Гарольда и тысячу галеанцев с приказом передать Кэлен своё решение и вывести из армии Д`Хары своих людей. Гарольд, вопреки доводам разума, остался верен Цирилле и за это был приговорён к смерти. Убит Зеддом (возможно, Эди, Верной или Уорреном — в книге не уточняется) в «Вере падших»).

Джорин Башкар — правитель Джары, королевства в Срединных Землях. Глава правящей семьи Джары, дядя Тристана Башкара. Во время роспуска альянса Срединных Земель, хотел было присоединиться к Д`Харианской Империи, но чума поколебала его уверенность. Когда же Тристан совершил покушение на Мать-Исповедницу и был казнён, а Ричард Рал изгнал чуму, король Джорин прибыл в Эйдиндрил, привезя с собой головы дипломатов Имперского Ордена и подписал капитуляцию, присоединив Джару к Империи.

Племя Тины

Птичий человек — глава старейшин племени Тины. Обладает даром призывать с помощью свистка нужных ему птиц и давать им необходимые ему указания. Вмешательство Птичьего человека в ход событий не раз выручало Ричарда и Кэлен. Во многом благодаря, его покровительству, их приняли в состав племени. Кроме того, он проводил и их свадьбу. Птичий человек, благодаря своему знанию и чутью первый, наряду с Ричардом, заметил Шима в образе курицы. Подарил Ричарду свисток, с помощью которого, тот спас яйцо Скарлет. Впервые Птичий человек появляется в «Первом правиле волшебника» и присутствует до конца повествования цикла.

Чандален — сначала враг, а потом близкий друг и товарищ Ричарда, отправился вместе с Кэлен Амнелл в Эйдиндрил к Зедду, для того что бы Кэлен рассказала Зедду, что Ричард ушёл во Дворец Пророков.

Приндин и Тоссидин — братья, отправившиеся вместе с Чандаленом сопроводить Кэлен в Эйдиндрил к Зедду. В Галее, на одной из стоянок вместе с войсками галеанцев, выясняется, что Приндин — Дитя Погибели, слуга Владетеля. Он убивает Тоссидина, а также задолго до этого начинает травить Мать-Исповедницу ядом банту. Пытается изнасиловать Кэлен, но погибает, напоровшись на нож, подаренный Чандаленом в Эбиниссии.

Ниссел — целительница племени Тины.

Чейз

К началу повествования цикла Меч Истины, Чейз является Стражем Границы, другом Джорджа Сайфера и Ричарда. Описывается как могучий, почти непобедимый боец, всегда обвешенный множеством оружия. У Чейза есть семья и дети, что не мешает ему в дальнейшем удочерить Рэчел, девочку сбежавшую от принцессы Виолетты. На протяжении цикла произведений Чейз не раз приходит на помощь Ричарду и его сторонникам, спасая их из, казалось бы, безвыходных ситуаций. После падения границы Чейз остаётся без работы, вследствие чего Зедд предлагает ему стать стражем Замка Волшебника, и перебраться туда вместе с Рэчел и остальной своей семьёй. Чейз появляется в «Первом правиле волшебника» и присутствует почти во всех книгах цикла вплоть до конца повествования.

Рэчел

«Игрушка» принцессы Виолетты. Жила раньше в приюте. Впоследствии падчерица Чейза. Так же выясняется что она королевских кровей и после обучения в Замке Волшебника станет королевой Тамаранга. Есть художественный дар.

Джордж Сайфер

Отчим Ричарда и родной отец Майкла Сайфера. При жизни занимался торговлей, любил разыскивать древние артефакты. Когда Ричард был ребёнком, встретился с абаттиссой Анелиной и Натаном Ралом. Они помогли ему выкрасть из Замка Волшебника Книгу сочтённых теней, для того, чтобы он передал её Ричарду для изучения. А после того, как Ричард выучит книгу наизусть, они наказали ему уничтожить книгу. Из-за Книги сочтённых теней Даркен Рал убил Джорджа Сайфера, за несколько недель до начала повествования «Первого правила волшебника».

Майкл Сайфер

Сводный брат Ричарда, предавший его и перешедший на сторону Даркена Рала, казнен по приказу Ричарда, за измену народу Вестландии.

Тобиас Броган

Генерал Защитников паствы. Яростный борец с магией во всех её проявлениях. Своей главной целью считает уничтожение Матери-Исповедницы. Прибывает с отрядом охотников на волшебников в Эйдиндрил, где в то же время к власти приходит Ричард Рал. Поиски Кэлен приводят его в тупик из-за наложенных на неё чар кажущейся смерти, но его сестра — Лунетта Броган — знает способ, как разрушить чары. Поскольку Ричард запретил генералу покидать столицу Срединных земель, Броган понимает, что Ричард — не обычный правитель и собирается его устранить. При помощи сестры убивает герцога Лумхольц, а его жену, Катрин, заколдовывают и заставляют попытаться убить самого магистра Рала. Также под влиянием чар Лунетты оказывается сам Ричард и его телохранительнциа Бердина. Сам же Броган хочет бежать из Эйдиндрила во время метели, но солдаты Д`Хары останавливают его. В этот момент появляются мрисвизы и уничтожают отряд д`харианцев. Генерал Броган, Гальтерро и Лунетта идут по следу Кэлен и настигают её на пути в Эйдиндрил. Вместе с мрисвизами, сестрой Тьмы и отрядом Защитников Паствы, Тобиас Броган отбывает в Танимуру со своей добычей — Матерью-Исповедницей и колдуньей Эди. Там их проводят во Дворец Пророков. Генералу не нравится находится среди такого количества колдуний и обладающих даром людей. Когда его терпение лопнуло, он приказывает своим людям атаковать всех сестёр, а сам идёт убить Кэлен и Эди. Когда же они приходят в их комнату, то пленницы пытаются сбежать. В ярости Тобиас пробуждает в себе дар волшебника и применяет его против Кэлен. Его сестра, Лунетта, следуя словам своей матери, что должна защитить и оградить Тобиаса от магии, и словам самого генерала, что магия — зло — убивает своего брата, выжигая ему сердце. За его смерть Гальтерро мстит Лунетте — перерезает ей горло и умирает от руки Кэлен.

Впервые появляется и умирает в романе «Защитники паствы».

Джебра

Провидица, обладает даром видеть ауру человека и предсказывать его будущее. Впервые появляется в книге «Камень слёз».

Фридрих

Позолотчик из Д’Хары, продающий свои товары в Народном Дворце. Муж колдуньи Алтеи. После смерти жены отправлен Натаном Ралом на поиски Ричарда в Древний мир, для того чтобы передать тому книгу «Столпы Творения». В дальнейшем часто используется героями как посыльный. В конце, по приглашению Зедда остаётся жить в Эйдиндриле в Замке Волшебника, где возобновляет свою работу позолотчика. Фридрих впервые появляется в «Столпах Творения», и присутствует до конца повествования цикла произведений. В конце «Исповедницы» женится на колдунье Эди.

Джилиан

Молодая девушка, Жрица Костей. Живёт в Касске (южная Д’Хара). Её везде сопровождает ворон Локи. С её помощью Ричард находит книгу «Огненная цепь». В дальнейшем Джилиан продолжает помогать ему и Кэлен. Впервые появляется в «Огненной цепи» и присутствует до конца серии «Меч Истины».

Самюэль

Слуга и спутник Шоты, в прошлом некоторое время владевший Мечом Истины, который он украл у предыдущего Искателя, убив его во сне. В книге описывается, как некое мертвенно-бледное существо отдалённо напоминающее человека с желтыми глазами и ртом, полный острых зубов. В трилогии «Огненная цепь», Ричард отдаёт меч Шоте, а она, в свою очередь возвращает его Самюэлю. Через некоторое время тот, зачарованный ведьмой Сикс покидает Шоту, а сам преображается в нормального человека с удивительными золотистыми глазами. Он помогает Кэлен выбраться из плена из лагеря Имперского Ордена, после чего везёт её к своей новой хозяйке — Сикс, но в дороге Кэлен узнаёт об его истинных намерениях, и убивает его, использовав свою силу исповедницы. Самюэль впервые появляется в «Первом правиле волшебника» и эпизодически фигурирует в последующих романах, пока не появляется в трилогии «Огненная цепь», где играет весьма значительную роль в происходящих событиях. Самюэль погибает в «Последнем правиле волшебника» от руки Кэлен.

Несан

Житель Андерита, по национальности хакенец. Работал поварёнком на кухне поместья министра культуры при Бертране Шанборе. Был влюблён в хакенку Беату, работающую на мясника Игнера. Однажды, когда она в очередной раз привезла мясо на кухню, помощник министра Далтон Кэмпбел увёл её наверх. Несан проследил за ней и увидел, как министр культуры Андерита и посол Имперского Ордена Стейн насилуют Беату. На этом его и застиг Далтон Кэмпбел. Вместо того, чтобы арестовать Несана, тот предложил ему работу гонцом. Поварёнок согласился. В результате он выполнял задания Кэмпбела вместе с другими гонцами и своим закадычным другом Морли. После одного из таких заданий — а именно, убийства Клодины Уинтроп, был вынужден бежать из страны так как Далтон Кэмпбел, выполняя волю Бертрана Шанбора, «нашёл» убийц Клодины. В результате Несан и Морли выбрались из страны и направились в Эйдиндрил. В Замке Волшебника они пробрались в Анклав Первого Волшебника и выкрали оттуда Меч Истины. В этот момент туда же приехала Кара и убила Морли, начав погоню за Несаном, который всегда мечтал стать Искателем Истины и даже выучил вопреки всем запретам написание слова «Истина». Через некоторое время вернулся в Андерит с мечом и по воле случая попал на пост Домини Диртх которым к тому времени командовала Беата (стала сержантом). Через несколько минут к тому же Домини Диртх подъехала Кара и начала разборки с Несаном и Беатой. В это время на соседнем Домини Диртх началась тревога, а через некоторое время к группе Беаты подъехали имперцы. Их задачей был захват Домини Диртх. Почти весь отряд Беаты был убит. При помощи Меча Истины Несан защитил возлюбленную, но был убит ударом булавы по голове.

Мариска

Старуха, служившая волшебнику Анарго. Прибыла вслед за Эбби в Эйдиндрил. Угрожая убить Яну, дочь Эбби, приказала ей завести в ловушку Волшебника Первого Ранга. Эбби почти подчинилась, но Зедд и Мать-Исповедница разгадали замысел Мариски ещё до того, как он должен был исполниться. Когда Абигайль (Эбби) увела дочь Зедда из лагеря Анарго, Мариска последовала за ними и попыталась выкрасть девочку. Однако, из-за заклятий, наложенных на комнату, куда поместили дочь Зорандера, погибла. В виде иллюзии предстаёт во время финального противостояния между Анарго и Зеддикусом. Сама же на тот момент уже мертва.

Абигайль (Эбигейл)

Девушка из городка Кони Кроссинг. Все знакомые звали её Эбби. У неё был муж Филип, а также дочь Яна. Эбби жила в поселении, стоявшем у реки Кони, на границе с Д`Харой. Когда Паниз Рал начал войну, Пендизан Рич, королевство, где находилось поселение, отказался поддержать Срединные Земли. А когда легион Анарго прошёл через Кони Кроссинг, взяв в плен жителей, Абигайль отправилась в Замок Волшебника, чтобы просить помощи у Великого Волшебника — Зеддикуса Зорандера. Тот отказал ей, мотивируя это тем, что её родина отказалась помогать в войне. Однако, Эбби удалось убедить волшебника, когда она предъявила к оплате священный долг, не зная, что это она должна Зедду, а не он ей. Перед этим, Мариска, шпионка волшебника Анарго, велела заманить Зедда в ловушку, и, выполняя её приказ, Абигайль привела Зеддикуса в лапы морд-сит. Однако, Мать-Исповедница и Великий Волшебник разгадали замысел Эбби, и потому им удалось убить морд-сит. Великий Волшебник велел Эбби отправляться в д`харианский лагерь и отыскать там своих родных до рассвета, потому, что с рассветом он планировал воздвигнуть границу и положить конец войне. Переодевшись в морд-сит, та проникла в лагерь Анарго. Вместо своих родных, Эбби нашла в лагере дочь Зедда и вывела её оттуда. Когда волшебник Первого Ранга победил вражеского чародея Анарго, и граница была установлена, Зедд показал Эбби её соотечественников, которых спасли Мать-Исповедница и колдунья Делора. Также, волшебник рассказал о том, что это Абигайль была связана священным долгом, а не волшебник, и что долг был оплачен, когда она спасла дочь Первого волшебника.

Далтон Кэмпбелл

Андерец, живший в поместье министра Культуры Андерита и занимающий пост помощника оного. Всего в жизни добился сам, своими усилиями. В результате, благодаря своим качествам, была замечен Бертраном Шанбором и назначен на столь высокий пост. В этой должности прекрасно справлялся со своими обязанностями, держа по всей стране шпионскую сеть. Будучи прекрасным политиком, помог министру Культуры настроить народ Андерита против магистра Рала, в результате чего люди проголосовали за присоединение Андерита к Имперском Ордену. По приказу жены министра, Хильдемары Шанбор, организовал убийство Клодины Уинтроп, которая своими рассказами угрожала репутации её мужа и его перспективам в будущем стать Сувереном. Сыграл важную роль в судьбе поварёнка Несана, которого взял к себе на службу, официально — гонцом, а неофициально — исполнителем всевозможных поручений, в числе которых было и убийство Клодины. Был женат на женщине по имени Тереза, такой же хитрой, расчётливой, как и он сам, при этом привлекательной. Выполняя приказ императора Джеганя, поручил своим гонцам убить Мать-Исповедницу. После смерти Суверена, и избрания новым Бертрана Шанбора, Далтон занял пост министра Культуры. Тогда он выпустил Серина Раяка, ярого фанатика и последователя учений Защитников Паствы. Именно это его решение повлияло на судьбу колдуньи Франки Ховенлок, которая служила Кэмпбеллу — Серин Раяк, будучи ослеплён на один глаз Франкой при попытке убить её в прошлом, добился своего в настоящем, и схватив лишённую своей силы колдунью, сжёг её на костре. С костра Франка призналась в любви Далтону Кэмпбеллу. Однако, позже, когда лорд Рал проиграл голосование, офицер Ордена и посол в Андерите Стейн прибыл к новому министру и показал отобранный у морд-сит Кары Меч Истины. В разговоре, Стейн упомянул о том, что жена Далтона, которую он горячо любил, отдалась ему и Суверену Шанбору. Кэмпбелл, не вынеся предательства Терезы, убил Стейна и забрал Меч Истины. После он пришёл к отъезжающему из страны Ричарду Ралу и отдал Меч, сознавшись в том, что это по его приказу Кэлен была избита до смерти. Сам же он, а также Бертран, Хильдемара и Тереза, были заражены смертельной болезнью, вызванной отравлением вод Андерита ядом из озера над долиной Нариф, которое обрушил Ричард. Впервые появляется (и, вероятно, умирает) в «Пятом Правиле Волшебника».

Люди Древнего мира

Дю Шайю

Мудрая женщина племени Бака-бан-мана (позднее Бака-тау-мана). Была спасена Ричардом. Считала себя женой Ричарда. Обладает магией абсорбента. Она и её народ помогли Ричарду научиться «танцу со смертью».

Виктор

Кузнец Древнего мира, который живёт в Алтур-Ранге. Помогал Ричарду, продав глыбу мрамора, для создания статуи. Один из основоположников восстания в древнем мире. Присутствует в «Вере падших» и «Огненной цепи», также упоминается в «Голой империи». Он первым объявил себя свободным, когда Ричард обрушил свою статую.

Ицхак

Поставщик металла в Алтур-ранге. Раньше эта компания принадлежала ему, но его понизили в связи с тем, что он слишком хорошо работал и не давал работать другим. Друг и начальник Ричарда.

Оуэн

Житель империи Бандакар, говорящий, один из тех, кто против Имперского Ордена. Был послан отравить Ричарда Рала, чтобы тот согласился освободить их империю за противоядие. Фигурирует в «Голой империи».

Камиль

Юноша, живший в Алтур`Ранге. Когда Ричард и Никки только пришли за жильём в их дом, он и его друзья отнеслись к ним агрессивно. Но, когда Ричард и Никки таки получили комнату в этом доме, Ричарду удалось убедить Камиля и его друга Набби, что жизнь человека принадлежит только ему. После такой промывки мозгов Камиль увидел ценности жизни и стал активно помогать Ричарду и трудиться вместе с ним и другими жильцами, улучшая условия жизни. Иногда помогал Ричарду, когда он развозил металл по городу.

Набби

Друг Камиля, также, как и Камиль, увидел ценность жизни и встал на путь исправления. Помогал Ричарду вместе с Камилем.

Гейди

Бывший друг Камиля и Набби. После того, как они сдружились с Ричардом, Гейди обозлился на всех. По просьбе Никки, занялся с ней сексом в отместку за отказ Ричарда. После этого Камиль и Набби хотели его наказать, но он пригрозил ножом им и вступил в легион, идущий на помощь войскам Джеганя в Новый мир. Перед уходом заявил на Ричарда народному защитнику Мускину, вследствие чего Ричарда и арестовали. В Новом мире участвовал в вылазке в лагерь д`харианской армии. Напал там на девочку Холли, а когда волшебник Уоррен попытался её защитить — убил пророка. В наказание за это, был приговорён Верной к мучительной смерти от эйджила Кары. Когда она пытала его, он рассказал, что знает Ричарда Сайфера и его жену Никки. Рассказав об этом Кэлен и показав, где именно он живёт в Алтур`Ранге, был убит Карой. Впервые появляется и умирает в «Вере падших».

Обладатели оккультной магии

Некоторые люди, рождённые вблизи барьера третьего царства, от рождения обладали оккультными силами — противовесом дара.

Ханнис Арк

Его родители и сестра были убиты по приказу Паниза Рала. После смерти отца занял его место и стал правителем провинции Фаджин, отдалённого района Д’Хары. Носит титул Епископа. Считает себя претендентом на власть над Д’Харой. Имеет сходство с Джеганем. С ног до головы расписан символами «языка Создания», красными татуировками покрыты даже белки глаз. Имеет дар манипулировать людьми. Долгие годы он хранил одну из Шкатулок Одена, а потом отдал её Даркену Ралу в обмен на автономию и различные привилегии. Многие десятилетия вынашивал планы мести Дому Ралов. Во время войны с Имперским Орденом отправлял своих солдат на помощь армии Д’Хары, понимая, что самостоятельно справиться с Джеганем, когда свергнет Ралов и займёт трон, он не сможет. Выпустил полулюдей из заточения за Северной Стеной и подчинил их себе. Впервые появляется в «Машине предсказаний». Ему служат Морд-Сит, отвернувшиеся от Дома Ралов. В книге «Третье царство» воскрешает из мёртвых императора Древнего мира Сулакана, жившего во времена Первой Исповедницы Магды Сирус, и вместе с ним ведёт армию полулюдей Шан-так на Народный Дворец. В романе «Сердце войны» убит Морд-Сит Викой при попытке убийства Ричарда, после убийства Ханниса Арка Вика признала своим господином лорда Рала.

Людвиг Дрейер

Аббат Людвиг Дрейер — д`xарианец, родом из провинции Фаджин, что на северо-востоке Д`Хары. Жил и работал в монастыре в горах, неподалёку от столицы Фаджин — Сааведры. Людвиг Дрейер обладает некоей формой дара. Он один из приближённых Ханниса Арка, правителя провинции Фаджин. В монастыре аббат и его люди собирали для епископа Арка пророчества. После окончания войны с Имперским Орденом, Ханнис Арк начал воплощать свой план по захвату власти в империи. Он отправил аббата Дрейера в Народный Дворец на свадьбу Кары и Бенджамина с целью сеять недоверие к Ричарду Ралу. С Людвигом Дрейром прибыла одна из Морд-Сит епископа Арка по имени Вика, которая выполняла всю «чёрную» работу: убивала и рисовала знаки на языке Сотворения перед спальнями правителей Д`Хары. После убийства королевы Орнеты, аббат Людвиг Дрейер и Вика покинули Дворец, вернувшись в Фаджин. Владеет оккультной магией.

В своей работе, Людвиг Дрейер активно применял созданный им метод искусственного получения пророчеств. Для этого, он находил по всей провинции Фаджин одарённых, и свозил в своё аббатство, где пытал их. После долгих пыток, жертва подходила к порогу смерти. Находясь одной ногой в могиле, человек, в обмен на избавление от мучений, выдавал пророчество, которое «доставал» из Подземного мира, поскольку частично уже был там. После этого, аббат «милостиво» убивал такого пророка.

Пока Ханнис Арк вёл свои дела в третьем царстве, охотясь на Ричарда Рала, аббат разыскивал одарённых. Прибыв в Стройзу за очередным «помощником», он обнаружил там едва пришедшую в сознание Мать-Исповедницу, оставленную в селении поправляться. Забрав её с собой, он решил сделать её своим «пророком». В аббатстве её подготавливали к пыткам евнух Отто и морд-сит Дора.

Однако, аббат Дрейер принял во внимание слова Кэлен Амнелл, сказанные ей в Народном Дворце, о том, что коли епископ Арк руководствуется пророчествами, то фактически власть в провинции в руках того, кто их поставляет. Вскоре, он перестал передавать Ханнису Арку все пророчества, а отдавал лишь те, которые могли бы помочь ему в его начинаниях. Себе же он оставлял более важные. Тем самым, аббат (который к тому времени уже подумывал о предательстве) полностью предал своего епископа. Предательство Дрейера раскрыл лорду Арку император Сулакан, воскрешённый им в «Третьем Царстве»: мёртвый император, находясь в преисподней, мог чувствовать вмешательство Дрейера, когда он при помощи своей магии вторгался в мир мёртвых за очередным пророчеством. После этого, Ханнис Арк в ярости отправил группу шан-так в аббатство, чтобы они расквитались с предателем. Однако, перед их появлением, Людвиг вырвал новое пророчество из своей очередной жертвы, которое как раз и сообщило ему об опасности. Велев морд-сит Доре забирать Мать-Исповедницу, он вместе с другой морд-сит Эрикой бежал из аббатства прямо перед появлением там шан-так и направился в цитадель Сааведры, которая, по его мнению, была последним местом, где его будет искать разгневанный епископ.

Убит в романе «Разлученные души» точным выстрелом Кэлен из лука.

Терновые девы

Терновые девы — порождения Подземного мира, наделённые волшебными способностями и голосом. Их способности к магии заключаются в создании реалистичных иллюзий, доводящих жертву до безумия, а также в воскрешении мёртвых в виде фамильяров — бесплотных созданий, способных говорить. Убить фамильяра можно лишь Мечом Истины или оружием, выкованным полулюдьми Шан-так. Голос Терновой девы — это чудовищная разрушительная сила, убивающая всё живое, что слышит этот Голос. Именно поэтому матери Терновых дев зашивают дочерям рот, пока Голос ещё не способен навредить им. Питаются девы кровью людей.

Джит — единственная Терновая дева, упоминаемая в цикле романов. Появлялась только в «Машине предсказаний», далее лишь упоминалась. Как выяснилось в «Третьем царстве», Джит пришла из-за северной стены, и была лишь «первой ласточкой». Её приход ознаменовал падение сдерживающего барьера, которым и являлась стена, отгораживая третье царство от мира живых. Обитала на тропе Карга в провинции Фаджин на северо-востоке Д`Хары. Служила епископу Ханнису Арку. Наслала иллюзорных гончих на Кэлен Амнелл. Когда Ричард явился за Кэлен в её логово, Джит наслала тысячи фамильяров на него. В результате он и его жена оказались в плену у Джит, но Ричард догадался, как победить Терновую деву (Никки в Народном Дворце предупреждала его, что у него нет магии против Джит). Он перерезал полоски кожи, которые держали рот Девы, и освободил её Голос. Джит, Фамильяры и все, кто слышал этот Голос, превратились в кровавый фарш. Сам же Ричард и Кэлен выжили благодаря тому, что заткнули уши комочками одежды. Зедд сжёг жилище Джит огнём волшебника.

Саманта

Колдунья, наделённая даром, жившая в провинции Фаджин в небольшой пещерной деревне Стройза вместе со своей мамой Ирэной и тётями. Когда её тёти умерли, а маму похитили, Сэмми осталась единственной одарённой в поселении. Когда люди из её деревни привели Ричарда и Кэлен, борющихся с прикосновением смерти, она пыталась помочь им. Отправляется с Ричардом в путешествие к третьему царству. Помогает освободить войско, Никки, Зедда и свою мать. Постепенно влюбляется в Ричарда. В «Разлучённых душах» убивает армию полулюдей, обрушив на них скалы. После того как Ричард убивает Ирэну, за то, что та убила своих сестёр, их мужей, своего мужа и Зедда, Саманта в отместку убивает Кэлен и сбегает из цитадели. Поклявшись отобрать у Ричарда всё, что ему дорого, неоднократно нападает на него и его людей. В книге «Сердце войны», добровольно впустив в себя одну из сущностей Сулакана, возвращается в Стройзу и убивает всех её жителей. Когда туда прибывает Ричард, она уничтожает всех оставшихся солдат Первой Когорты и одну из Морд-Сит. При попытке обрушить на Ричарда, Кэлен, Никки и Морд-Сит свод пещеры сама была похоронена под многотонным слоем камня.

Ирэна

Одарённая колдунья из Стройзы, тайно служащая аббату Людвигу Дрейеру. Когда пал барьер третьего царства, убивает своих сестёр и их мужей, чтобы те никому не рассказали об этом. Имитирует собственное похищение, чтобы как можно ближе попасть к Ханнису Арку. Когда Ричард освобождает своих пленённых солдат, Ирэна остаётся с ним, втираясь в доверие и тайно снабжая Дрейера сведениями об их путешествии через путевой дневник. Когда Зедд застаёт её за передачей очередных сведений, Ирэна убивает его при помощи своих оккультных сил. Лжет Ричарду о наличии в Сааведре сдерживающего поля, в котором возможно излечить его и Кэлен от прикосновения смерти Джит и заманивает его в ловушку аббата Дрейера. Когда Ричард замечает случайно выпавший из её одежд путевой дневник и прочитывает о всех действиях Ирэны, он душит её до смерти.

Впервые появляется и умирает в книге «Разлученные души».

Волшебные создания

Многие волшебные создания (такие как сильфида, мрисвизы и сноходцы) — были созданы во время Великой Войны из людей, как оружие. Для создания использовалась магия Ущерба — из человека «удаляли» ненужные качества, а потом магия Приращения, которая прививала необходимые качества жертве эксперимента. Каждая из сторон в войне стремилась найти оружие, которое способно склонить чашу весов в свою пользу. Многие знания (в том числе и знание о том, как создать Меч Истины) были заключены в Храме Ветров, который волшебники скрыли в пространстве меж миров.

Гары

Гары — страшные существа, созданные Альриком Ралом для борьбы с мрисвизами. Гары делятся на длиннохвостых и короткохвостых. Последние — более умные. Гары охотятся с помощью кровавых мух. Те жалят жертву и гар находит её, в свою очередь, обмазывая себя кровью убитого существа, чтобы мухи могли наесться. Короткохвостые гары считают своих мух, поэтому кровавых мух из роя короткохвостых гаров лучше не убивать.

Гратч — короткохвостый гар, мать которого Ричарду пришлось убить. Оставшись один маленький гар умер бы без помощи. Ричард вырастил его, научил охотиться, Гратч даже научился произносить отдельные слова и фразы. В результате между ними завязалась тесная дружба. В дальнейшем Гратч не раз помогал Ричарду и его сторонникам выручая их из самых безвыходных ситуаций, порой спасая им жизни. Кроме того, он стал лидером среди короткохвостых гаров, так как гар, проводящий много времени рядом с волшебником, пользуется безоговорочным авторитетом и управляет остальными. Впервые упоминается в «Камне слёз». Следует за Ричардом через Долину Заблудших и Башни погибели, в Древнем мире живёт за городом, близ Хагенского леса.

Создания из сетей волшебных колодцев

Волшебные пути в колодцах были созданы волшебниками древности во времена Великой Войны, для ускоренного сообщения одарённых обеими сторонами дара (магией Приращения и Ущерба) между территориями Нового и Древнего миров. Как и многие орудия тех времен, создавались из живых людей. Внешне представляют собой магическое создание в образе женщин из ртути. Процесс путешествия заключается во вдыхание ртутной массы в себя, после чего она переносит путешественников с помощью подземных ходов, как правило, заканчивающихся колодцами. Если же ртутную массу пытается вдохнуть человек, не обладающий даром или обладающий только какой-либо одной его стороной, то данный контакт приводит к летальному исходу, вызывая кровотечения дыхательных путей и других органов. Во время своего сна пребывают в подземном мире, где соединяются со своими душами.

Известны две сети колодцев — Сильфида и Люси. Некоторые свойства и особенности своих характеров они наследуют из своих прошлых жизней.

Сильфида — магическое создание, в образе женщины из ртути. Во времена великой войны волшебников Сильфида была проституткой, обслуживающей высшие слои общества. Но при этом она никогда никому не выдавала имена своих клиентов. Именно из-за этой своей черты волшебники избрали её для создания нового способа передвижения. Став сетью колодцев, она никому не выдавала имена тех, кто в ней путешествовал. Но волшебники просчитались: помимо верности клиентам, Сильфида унаследовала и другую черту свойственную проституткам — безотказность. Из-за этого её услугами смогли пользоваться все волшебники с каждой из враждующих сторон. Также, из-за своей профессии при жизни, став волшебной ртутной массой, она сохранила свой игривый нрав и желание доставить максимальное удовольствие тем, кто воспользуется её услугами. В результате после возведения барьера и Башен Погибели Сильфиду усыпили на 3 тысячи лет, до того момента, пока из сна её не вывел Ричард. На протяжении повествования Сильфида практически не участвует самостоятельно в происходящих действиях, а лишь является способом передвижения на просторах Нового и Древнего мира. Однако её вмешательство в действия происходящие в «Храме Ветров» и «Призраке» спасает главным героям жизнь. Так же в «Призраке» выясняется, что 3 тысячи лет Сильфида хранит послание Ричарду Ралу от Бараха, что является важным эпизодом развития сюжета.

Впервые Сильфида появляется в «Защитниках паствы» и присутствует до конца повествования циклов «Меч Истины» и «Ричард и Кэлен». Известны колодцы в Пределе Агаден, Замке Волшебника, Народном Дворце, Хагенском лесу, Сокровище Джакопо, руинах города Каска и в других местах вымышленного мира.

Люси — магическое создание, в образе женщины из ртути. До книги «Сердце войны» ничего не было известно о существовании второй сети колодцев. Неизвестно также, кем при жизни была женщина, из которой создали эту сеть. Система колодцев была создана для связи Стройзы, пункта наблюдения за барьером третьего царства, куда заключили полулюдей императора Сулакана, и Замка Волшебника. Соответственно, имеет всего два колодца: в катакомбах Замка Волшебника и в секретной комнате поселения Стройза. Характер Люси значительно отличается от характера Сильфиды: она сдержанна и холодна с путниками. В себя погружает грубо и резко, что значительно отличает её от Сильфиды, старающейся обеспечить максимально возможное удобство и удовольствие путникам. Первоначально Ричард принимает её за Сильфиду, чем вызывает её негодование и раздражение. Появляется Люси лишь однажды — в книге «Сердце войны».

Драконы

Во времена Великой Войны драконы обитали на всех территориях, от Д`Хары до Алтур`Ранга, но в связи со стараниями волшебников Древнего мира, там драконы вымерли из-за отсутствия магии (суть Великой Войны была такой же, какой и войны с Имперским Орденом — уничтожение магии в мире). Драконы Нового мира жили и дальше, после создания Великого Барьера (Башен Погибели), некоторых (зелёных) люди держали в качестве домашних питомцев («Первое правило волшебника», Кэлен рассказывает об этом Ричарду). В «Духе огня», в связи пробуждением шимов, драконы, как и другие магические создания, начинают постепенно вымирать. В «Вере падших» Ричард Рал и Никки по пути в Древний мир обнаруживают останки красного дракона, умершего примерно во время прибывания Ричарда в Андерите.

Скарлетт — красная драконица, вынужденная служить Даркену Ралу вопреки своему желанию. Магистр Рал контролировал её, похитив и спрятав её яйцо, но Ричард Рал помог Скарлетт спасти его из логова гаров, что освободило её от власти Даркена Рала, и помогло им подружится. Скарлетт несколько раз помогала Ричарду, в безвыходных ситуациях, что всегда ключевым образом влияло на развитие сюжета. Впоследствии, в «Последнем правиле волшебника», Ричарду и его спутникам на помощь приходит уже её сын, вылупившийся из того самого яйца. Скарлетт впервые появляется в «Первом правиле волшебника», присутствует в «Камне слёз», а затем часто фигурирует в воспоминаниях Ричарда. В книге «Исповедница» упоминается, что она ослаблена и не может летать, как следствие проникновения шимов в этот мир.

Грегори  — красный дракон, сын Скарлетт, спасенный Ричардом Ралом в «Первом правиле волшебника» (в виде яйца) взамен на помощь драконицы. Появляется в «Исповеднице».

Брофи

Брофи — торговец занимавшийся самыми рискованными сделками, связанными с магическими предметами. В своей работе был не совсем чист на руку, но при этом почти все свои доходы отдавал детским приютам. Был осуждён и приговорен к казни по обвинению Деммина Насса в убийстве мальчика, которого сам Насс и замучил до смерти. Чтобы избежать казни, а главное, очистить своё имя от обвинения в детоубийстве принял решение доказать свою невиновность через исповедь. После исповеди Кэлен и снятия обвинения был (согласно заведённой практике) превращён Джиллером в волка, чтобы снизить силу воздействия магии исповедницы и иметь шанс свободно прожить свою жизнь. В книге Брофи фигурирует только в образе животного. Брофи бросает свою налаженную жизнь и семью (волков), почувствовав вблизи присутствие Кэлен, в то время, когда она с Ричардом путешествует из племени Тины в предел Агаден. Он сопровождает их защищая от возникающих опасностей и впервые появляется в повествовании спасая Ричарда от напавшей на него гончей сердца. Брофи погибает от руки Деммина Насса пытаясь защитить Кэлен и её спутников, от квода руководимого Нассом. Брофи впервые появляется во второй половине «Первого правила волшебника» и погибает в конце той же книги.

Мерцающие в ночи

Маленькие магические создания, похожие на мотыльков или светлячков, они живут в магическом лесу и хранят важные секреты, которые спасут тысячи жизней. Рассказывают Ричарду о важных секретах.

Мрисвизы

Волшебники, променявшие свою волшебную силу на способность становиться невидимыми. Они могли делать это с помощью некого плаща. Причем этот плащ делал мрисвизов не только невидимыми, но и защищенными от того, чтобы этих существ почувствовали даром, кроме тех кто обладал обеими сторонами дара. Обладают двумя кинжалами, называемыми «йабри». В «Защитниках паствы» группа мрисвизов нападает на штаб д’харианцев, где в это время Ричард Рал в сопровождении Улика, Игана, четырёх Морд-Сит и Гратча пытается убедить генерала Райбиха в том, что он — истинный лорд Рал. Когда Ричард убивает мрисвизов, выясняется, что они успели ранить Морд-Сит Холли. Она сообщает лорду Ралу, что успела захватить магию мрисвизов перед смертью, и что эта магия — дар. Также, в начале «Защитников паствы» выясняется, что мрисвизы умеют говорить — Ричард, Гратч и госпожа Сандерхолт подвергаются нападению десятка мрисвизов, и в битве один из них приказывает другим перестать атаковать Ричарда и напасть на гара. В «Защитниках паствы» мрисвизы помогают Тобиасу Брогану отбиваться от д`харианцев по приказу сноходца (императора Джеганя).

Королева — особое создание, происхождение которого неизвестно. Это огромное существо, напоминающее дракона, но уступающее последнему в размерах. Имеет красный оттенок кожи, а также крылья и мощный хвост. Королева не является одной из мрисвизов — она нечто большее. Королева мрисвизов на протяжении жизни должна была производить потомство. Королева передавала свою волю мрисвизам при помощи запахов. Также, она была способна передавать приказы посредством йабри, которые «пели» для мрисвизов. В логове в Хагенском лесу возле Танимуры Королеву сдерживало особое магическое поле. Из-под этого купола могли выходить вылупившиеся мрисвизы, но войти под купол не мог никто, а сама Королева не могла даже выйти. Однако, последней Королеве, жившей в том логове, удалось покинуть его. Использовав Ричарда Рала, Королева заставила его обрушить чары, и при помощи Сильфиды сумела добраться до Эйдиндрила. Там она решила обустроить себе логово прямо в Замке Волшебника. Пока Ричард освобождал Кэлен во Дворце Пророков, Королева уже успела сделать кладку яиц в башне, где располагался колодец Сильфиды. Вернувшись в Новый мир, Ричард и Кэлен уничтожили кладку, а потом сразились с самой Королевой. В битве Ричард нанёс ей тяжёлые увечья и сбросил с моста, ведущего к Замку.

Шимы

Древние создания из Подземного Мира, которые были подчинены Йозефом Андером, для защиты Андерита. Созданы для уничтожения магии. Нанесли непоправимый вред после изгнания. Могут превращаться в любых существ, но в основном находятся в своих стихиях. А точнее ветер, вода и огонь. Созданы для уничтожения не только магии, но и всего живого. Были изгнаны Ричардом, после того как он показал им дух самого Йозефа Андера. Так как он был единственным кто их держал в Мире Живых. Известны имена трёх шимов: Реехани, Сентраши и Вази (вода, огонь и воздух). Чтобы призвать шимов, человек, одарённый особой магией (вроде магии Исповедниц), должен назвать их имена (при этом этот человек также должен соблюсти условия — то есть к примеру быть третьей женой, как Кэлен).

Реехани — шим воды. Именно он убивает Юни в начале «Пятого Правила», заманив того к озерцу и утопив там за то, что Юни плохо отозвался о нём. Впоследствии, вероятно, именно он принял облик убитой курицы, которую прогнал Ричард. Затем этот шим убивает Джулиана, мужа Норы, когда тот вечером выходит из дому и идёт к реке. Также, он пытается убить Дю Шайю, когда та называет шимов трусами. После, Реехани помогает Зедду добраться до пещеры в горах Андерита, чтобы он мог отдать душу шимам. В последний раз, он, как и остальные, появляется в финале книги, когда Ричард призывает троицу забрать душу Йозефа Андера и уйти с миром.

Сентраши — шим огня. Впервые его видит Ричард и его друзья в Племени Тины, когда он удирает от боевого чародея в снопу искр. Во второй раз шим появляется, убивая одного из детей Норы, заставив девочку войти в очаг. Убив таким образом ребёнка, Сентраши сожгла и дом. После Сентраши появляется в горах в Печке, когда Зедд пытается спасти Ричарда, заместив его душу своей, однако, ничего не выходит, и шим огня лишь выбивает дух волшебника из тела, вселив в ворона. Примечательно, что этого шима называют Королевой шимов. Вместе с остальными двумя, забирает душу Андера и уходит в Подземный мир.

Вази — шим воздуха. Убивает старую женщину Роберту, заманив её видениями к краю обрыва и утянув за собой вниз. Он же заманивает д`харианцев к краю пропасти и заставляет их спрыгнуть с моста Замка Волшебника, когда туда прибывают Несан и Морли. Также, помогает Зедду добраться до Печки, а после вместе с другими шимами уходит в Подземный мир, забрав душу волшебника Андера.

Йозеф Андер, вопреки приказу из Замка, не изгнал шимов, но запечатал их в мире Живых. Когда же он решил уйти в собственный, созданный им же самим, мир, то использовал силу шимов, чтобы создать смертоносное оружие — Домини Диртх, которое при помощи звука превращало в кровавый фарш всякого, кто слышал звон. Домини Диртх — громадные сооружения, выстроенные по всей границе Андерита — рассыпались в прах, когда Ричард отправил шимов в Подземный мир. О шимах и о том, как их победил «Гора» (Йозеф Андер) была сложена андерская песня, исполняемая только по значимым случаям.

Сноходцы

Сноходцы — магическое оружие, созданное волшебниками во время Великой войны. Существа, способные проникать в разум человека (во время сна и бодрствования), контролировать его незаметно для него самого и причинять боль. Отличительной чертой сноходца, полностью владеющего своей силой, являются абсолютно чёрные глаза. Волшебники просчитались лишь в одном: при создании сноходцев они не учли то, что их оружие будет обладать разумом. В конце-концов сноходцы вышли из-под контроля. Единственной защитой от сноходцев была магия уз дома Ралов.

В «Первой Исповеднице» Барах рассказывает Магде о том, как именно человек превращался в сноходца: инструментом для создания этих существ служила красивая шкатулка, при открытии которой (при помощи дара) появлялась огромная магическая светящаяся сеть. Тогда человек становился внутрь и через несколько мгновений становился сноходцем, обретая способности, присущие этим тварям. Однако, даже Барах, хоть и был Первым Волшебником и боевым чародеем, не сумел при помощи своего дара уничтожить эту шкатулку, сказав, что сомневается в возможности уничтожения этой магии. Тогда он забрал её с собой в Храм Ветров.

Джегань — единственный известный сноходец. Был императором Древнего мира из Алтур`Ранга. Возглавлял Имперский Орден. Он подчинил себе всех сестёр Тьмы и некоторых сестёр Света в ходе войны Древнего мира с Новым. Впервые упоминается в «Камне слёз» и в дальнейшем до конца цикла «Меч Истины» ведет войну против Нового мира. Погибает в «Исповеднице».

Кэлтроп

Кэлтроп — магическое создание, эквивалент оборотня, при свете дня выглядит как обычный человек, но при этом практически бесплотный. Впервые Кэлтроп упоминается в «Первом правиле волшебника», где некий представитель этого рода существ пытался заманить в ловушку Ричарда и Кэлен на пути в Предел Агаден, назвавшись посланцем Зедда. Однако Ричард, в пути через лес, заметил, что их спутник проходит сквозь паутину и ветки, в то время, как Кэлен и Ричард рвут их и отгибают. Когда Ричард попытался выяснить, кто такой этот незнакомец, тот преобразился в высокое подобие волка, но убежал из-за появления Шоты.

Шинга

Зверь из Подземного мира, появляющийся в «Первом правиле волшебника». В книге описывается, как крупное существо с мощными лапами. Исходя из текста, получается, что шинга — зверь, которого создаёт волшебник в ходе сложного ритуала. Шинга используется волшебником в качестве ездового животного, для перемещения в Подземном мире. Даркен Рал создавал этих зверей, когда ему было нужно пройти через Подземный мир в Границе и попасть в Срединные земли или Вестландию.

Шинга создаётся из маленьких детей, мальчиков. Для того, чтобы сделать из ребёнка шингу, Даркен Рал сперва втирался к нему в доверие, попутно кормя его неизвестными зельями. Когда доверие было получено, ребёнок приносил клятву верности магистру Ралу, после чего тот убивал ребёнка, вливая ему в глотку расплавленный свинец. Затем, он чертил на магическом песке различные фигуры, связывая себя с духом убитого мальчика. После ребёнку раскалывали череп и лорд Рал съедал мозг, яички и сердце, сопровождая это начертанием магических формул и чтением заклинаний. На этом ритуал заканчивался, и шинга, призванный лордом Ралом, являлся к своему повелителю.

Также, созданный шинга сохранял черты того ребёнка, из которого был создан — цвет глаз, к примеру. Шинга откликался на имя ребёнка, который был подвергнут ритуалу.

Ритуал создания шинги и путешествия по загробному миру передавался в роду Ралов от отца к сыну, но эта традиция оборвалась после смерти Даркена Рала.

Намлунг

Ещё один зверь мира мёртвых, созданный Владетелем. Намлунг — высокий, мускулистый, покрытый шерстью зверь, телосложением напоминающий человека. Имеет большие клыки, а также длинный язык. Намлунг используется в ритуалах Сестёр Тьмы, с целью передать мужской дар из квиллиона женщине. Процесс передачи представляет из себя совокупление намлунга и Сестры Тьмы. Впервые это существо появляется в «Камне слёз», где участвует в ритуале Сестёр Тьмы, который видит сестра Маргарита. Возможно, намлунг появляется и в «Столпах Творения», так как нечто во время сделки с Владетелем облизывает языком Дженнсен, также, как это делал намлунг во время ритуала в лесу.

Гончие сердца

Эти звери — также создания Подземного мира, появившиеся с ослаблением Границ. Гончие сердца — крупные животные, напоминающие волков, но гораздо более крупные и имеющие рыжую окраску. Своё название гончие получили в связи с легендой, которая гласит, что гончие выслеживают свою жертву по биению сердца. Другая версия легенды — что гончие убивают, выгрызая сердце жертвы. Охотятся эти звери стаями. По приказу своего хозяина — Владетеля — способны выследить и убить того, кого он прикажет.

Гончие сердца боятся воды и не входят в неё. Впервые появляются в «Первом правиле волшебника». Гончие появляются там, где приподнимается завеса между мирами.

Целители

Целители — магические существа, обитающие в Срединных землях. Их внешность остаётся загадкой — в цикле произведений они предстают в виде голоса со странной манерой речи, заключающейся в перевороте слов в предложении (чем напоминают речь магистра Йоды). Целители появляются в «Вере падших». К ним обращается за помощью аббатиса Аннелина — её путевой дневник сожгла Кэлен, и, чтобы восстановить его, Энн направилась к пещере Целителей. Собственно, Аннелина вспоминает о том, что уже встречалась с ними в юности и эта встреча ей запомнилась не с лучшей стороны. Судя по всему, Целители — очень могущественные создания, раз смогли восстановить дневник, созданный волшебниками, которые обладали двумя сторонами магии, однако, починка дневника заняла у них много времени — Аннелина обращается к ним в начале книги, а дневник восстанавливается к концу (временной промежуток, описываемый в книге — примерно, год).

Скользящие

Скользящие — одно из орудий Великой Войны, созданное из людей. Неизвестен процесс создания из человека скользящего, который проводили маги древности. Поскольку это знание умерло вместе с ними, по приказу Джеганя cёстры Тьмы проводили эксперименты над волшебниками. Многие умерли, но в конце-концов Сёстрам удалось вернуть в мир скользящих. Они создали одного. Им был волшебник по имени Николас, взявший себе прозвище Скользящий. Из воспоминаний Николаса следует, что процедура превращения была болезненной — сёстры пронзили его грудную клетку колом, предварительно распяв на земле. Одной из сестёр, ответственной за эксперимент, была сестра Тахира.

Скользящие были созданы волшебниками древности не способными к размножению. Главной особенностью этих созданий является умение красть душу человека так быстро, что тот не осознаёт этого. При этом скользящий, владеющий своей силой, способен сколь угодно долго удерживать душу, пока её тело живёт. Поскольку последние скользящие были давно мертвы, Николасу приходилось самому постигать секреты своего нового дара. Вначале он мог украсть душу лишь когда тело находилось в предсмертной агонии, что сильно ограничивало его во времени использования душ. Со временем, Скользящий обошёл это ограничение и к моменту встречи с Кэлен был способен украсть душу, не нанося вреда телу.

Души скользящие использовали для того, чтобы при помощи них следить за кем-либо. Скользящий проецировал (то есть подсаживал) душу в тело животного и таким образом получал возможность следить глазами животного и слушать его ушами и т. д. Однако, судя по всему, скользящий был не способен взять под контроль таким образом человека. К тому же, сноходцы оказались быстрее скользящих, что подтвердилось, когда Николас попытался украсть душу Джеганя, вселившегося в одного из солдат. Джегань ускользнул от Николаса, забрав с собой также и душу солдата.

От атаки на душу, проводимой скользящим, не существует защиты. Однако у этих созданий есть слабое место — пока скользящий находится в теле животного, его собственное тело уязвимо. Эту слабость использовал Ричард Рал, чтобы убить Николаса, обманув того и заставив покинуть тело в нужный момент.

Фамильяры

Эти существа являлись слугами Терновой девы Джит. Джит, выбравшись из третьего царства, принесла с собой уникальную разновидность магии, которая позволяла создавать незримые для неодарённых смертные образы. Фамильяры неуязвимы для простого оружия, и нанести вред им были способны только Меч Истины, а также оружие, выкованное полулюдьми за Северной стеной. Использовались Джит для общения (поскольку лишь они могли понимать звуки, которые издавала Терновая дева), связи с епископом Арком и ритуалов. Джит создавала фамильяров с помощью оккультной магии из своих умерших пленников. Впервые появляются в «Машине предсказаний». В конце книги тысячи фамильяров погибают вместе с Джит, когда Ричард Рал разгадывает загадку Терновых дев и уничтожает Джит при помощи её же голоса.

Полулюди

Во времена Великой Войны обе стороны старались создать оружие, способное переломить ход войны в их пользу. Волшебники-творцы из Древнего мира по велению императора Сулакана добились больших успехов, изучая чёрную магию. При помощи оккультных заклятий им удалось поднять армии мертвецов. Это было эффективным решением, ведь мертвецы не чувствовали ни боли, ни жалости. Они просто хотели убивать всё, что движется. К тому же, это было очень выгодно — ведь трупов после каждой битвы было вполне достаточно. Через какое-то время творцы Сулакана усовершенствовали своё творение, извратив Благодать и сумев уничтожить в людях душу. Таким образом они получили живых мертвецов — они существовали, но были лишены разума и рационального мышления. Вдобавок к этому, заклятие замедлило процессы старения настолько, что они оказались почти что бессмертны. Однако, у всей этой затеи оказалась и оборотная сторона — через какое-то время полулюди вышли из-под контроля и стали атаковать вообще всё живое, и своих, и чужих. Волшебники Сулакана, впрочем, довольно быстро нашли решение и сумели направить армии полулюдей против врага. Поскольку волшебники Нового мира понятия не имели о том, как именно были созданы эти ужасающие твари, они не смогли ничего с ними сделать. Не найдя эффективного способа уничтожать армии этих существ, совет волшебников в Эйдиндриле постановил изолировать это творение Сулакана от всего остального мира. При помощи притягивающего заклятия удалось собрать всех полулюдей на самом севере Д`Хары, в Тёмных землях. Когда все монстры оказались там, чародеи создали сдерживающий барьер, названный впоследствии Северной стеной, создав таким образом третье царство — место, где мир живых и мёртвых переплетался воедино. Маги понимали, что их заклятие не сможет существовать вечно и создали специальное поселение людей, Стройзу (в переводе с древнед`харианского «cтройза» — дозор), где люди с даром обязаны были следить, чтобы врата в Стене были закрыты, а если и когда они откроются — отправились в Замок Волшебника, передать совету, что ворота открыты.

Главной особенностью полулюдей является желание вернуть себе душу. Это желание движет ими, это их цель существования. Она довела их до полного безумия. По непонятным причинам, полулюди решили, что душа человека скрыта в его тканях тела и поэтому они пожирают тело человека практически полностью — за исключением костей. Они разрывают плоть и выпивают всю кровь, съедая внутренности. После каждого такого пиршества они понимают, что душа к ним не вернулась и это понимание ещё больше усиливает их желание. Из разговора Ричарда Рала и пленённого им получеловека выясняется, что все эти существа убеждены, что обладающие душой — «жадины», и души «принадлежат полулюдям».

Впервые полулюди упоминаются в «Машине предсказаний» — епископ Ханнис Арк рассказывает фамильярам Джит, что оружие, изготавливаемое полулюдьми, способно уничтожить любую материю, как живую, так и мёртвую. Непосредственно сами они появляются в «Третьем царстве». Там же Ричард выделяет как минимум три типа полулюдей: жутких и гниющих трупов, более разумных, говорящих и с виду напоминающих живых людей, и загадочных Шан-так — самых разумных из всех полулюдей, которым в третьем царстве принадлежат огромные земли. Шан-так опасаются все остальные полулюди, говоря что они не настолько глупы, чтобы соваться в их земли. Сами же шан-так внешне выглядели как люди. Но, их одежда (как женская, так и мужская) оставляла торс обнажённым, а головы шан-так брили наголо, либо же оставляя небольшой пучок волос. Они носили всевозможные ожерелья, а свои зубы затачивали, превращая тем самым в оружие. Отдавая дань уважения своему создателю, которого одновременно ненавидели и боготворили, они раскрашивали своё тело белой краской, а глазницы подводили чёрным, пытаясь выглядеть, как обожаемая ими мумия Владыки.

Шан-так были наиболее «совершенными» полулюдьми. Как и остальные полулюди, шан-так были лишены способности к рациональному мышлению и адекватной мотивации, и были не прочь сожрать любого человека ради души, однако, какие-то зачатки разума в них всё же остались. Шан-так наиболее опасны среди полулюдей не только потому, что способны более-менее думать, но и из-за их способностей к оккультной магии. Шан-так научились применять её для удивительных вещей: воскрешать мертвецов, которые невосприимчивы к магии, а также воздвигать и удерживать на одном месте стены из завесы подземного мира. Также, оружие, созданное ими, уничтожает мёртвых, а живым при ранении причиняет боль, сравнимую с ударом эйджила. Все три тысячи лет, с момента воздвижения Северной Стены, шан-так совершенствовали своё искусство оккультной магии, параллельно пытаясь вернуть к жизни своего Владыку, который был ни кем иным, как создателем расы полулюдей — Императором Сулаканом. Не совсем понятно, как мумифицированное тело оказалось погребено в пещерах третьего царства, однако именно там Ханнис Арк находит его и проводит церемонию воскрешения. До прихода епископа, шан-так безуспешно поливали кровью своих сородичей мумию Сулакана. Изолированные от внешнего мира, они не могли знать о пророчестве, которое указывало на нужного человека, чья кровь пробудит Владыку ото сна смерти. Когда кровь Ричарда Рала окропила тело Сулакана, Владыка восстал из могилы, а шан-так последовали за ним туда, куда он их повёл — к Народному Дворцу Д'Хары.

Зверь Крови

Зверя, как и многих других волшебных животных, создали волшебники времён Великой Войны. Неизвестно, какой именно из сторон был создан Зверь. Особенностью этого творения мастеров древности было полное отсутствие логики в его действиях и даже во внешности — Зверь не имел никакой иной формы, кроме как чёрная тень с горящими глазами. Именно благодаря отсутствию формы и логики в действиях Зверь был столь опасен: он просто был непредсказуем. Зверь не имел никаких чувств, не был способен анализировать информацию об окружающем, им двигало лишь одно желание — убить того, на кого его натравили. Во время создания, чудовище настраивали на магию того человека, которого следовало убить. И Зверь выходил на охоту, как только жертва применяла свой дар. С этого момента монстр знал «вкус» дара своей жертвы. Благодаря своей связи с Подземным Миром, эта тварь могла быстро перемещаться к своей жертве, едва та применит свой дар. С момента начала охоты, любое применение магии жертвой служило сигналом для Зверя, на который он мог явится — а мог и нет. Это было частью нелогичности монстра.

Записи об этом существе нашёл император Джегань, после чего поручил создать такого Зверя для охоты на Ричарда Рала своим Сёстрам Тьмы. Сёстры исполнили этот приказ и Зверь вышел на охоту, предположительно, в ту ночь, когда Сёстры Тьмы запалили магию Огненной Цепи и Ричард, касаясь Меча Истины, неосознанно призвал свой Хань, что с одной стороны защитило его от пагубного воздействия Цепи, но с другой стороны дало сигнал Зверю. Однако, существовала более губительная форма Зверя — собственно, Зверь Крови. Таковым становился Зверь, испробовавший кровь своей жертвы. Именно Зверем Крови стал Зверь, посланный за Ричардом, в то утро, когда Никки воспользовалась Магией Ущерба и удалила кровь и стрелу из тела Ричарда, чтобы спасти его жизнь. Первое нападение чудовище совершило в лесах под Алтур-Рангом. Зверь напал на отряд, который сопровождал Ричарда к городу, и уничтожил всех людей Виктора Касселы. Сам Ричард не пострадал, потому что был вдалеке от отряда. Зверь тогда разорвал всех на части и сорвал листву с деревьев — столь жуткую форму он принял в тот день. В следующий раз он напал уже в Алтур-Ранге. Вечером, когда Ричард остановился в гостинице, Зверь проломил несколько стен, желая добраться до магистра Рала, но на его пути встала морд-сит Кара и приняла на себя удар, предназначенный Ричарду. Оцепенев и погрузившись в состояние, подобное коме, Кара спасла Ричарда. Позже он исцелил её. Сам же Ричард едва избежал прикосновения Зверя, выпрыгнув в окно. После Зверь на какое-то время исчез, и вновь проявил себя лишь в лесах у границ Предела Агаден. Там он принял облик бесконечных извивающихся щупалец, который обжигали, подобно кислоте, едва прикоснувшись к человеку. Тогда Ричарду удалось защитить себя Мечом Истины. После поражения, Зверь снова пропал на длительный период. Однако, лорд Рал забыл предостережение Шоты о том, что не следует читать пророчества, так как это задействует его дар, и когда Натан и Энн прибыли в Замок с книгами пророчеств, Зверь вновь атаковал Ричарда. Перед этим, пустые страницы в книге, на которых раньше были пророчества о Кэлен, стали покрываться словами «Мы уже идём». Три могущественных чародея, Зедд, Натан и Энн, не смогли никак навредить Зверю. Лишь магия Никки привлекла внимание Зверя, но не остановила его. В этот раз, после долгой погони по Замку, Ричард заманил Зверя в один из древних щитов, который был создан волшебниками древности. Попав в щит, Зверь оказался изгнан на какое-то время. И позже вновь совершил нападение в Замке — в этот раз Ричард применил дар, чтобы спасти Никки от магии контролирующей сети, которая была соткана с изъяном и потому оказалась смертельно опасной. Никки, находясь на границе миров, видела, что чем больше Ричард расплетал сеть, тем сильнее Зверь проявлялся в Мире Живых. Когда сеть распалась, он напал, приняв форму какого-то животного, напоминающего скрийлинга. Во время боя, он уворачивался от ударов, пересекая границу и уходя в Мир Мёртвых, чтобы вновь вернуться, когда угроза минует. Именно Никки сумела остановить его в этот раз, создав вакуум в двух мирах и уничтожив облик Зверя, не дав сбежать от удара в Мир Мёртвых.

После того, как Ричард и Никки забрали из Народного Дворца «Книгу Жизни», Зверь вновь дал о себе знать, появившись прямо в сильфиде, когда Кара, Ричард и Никки возвращались в Замок Волшебника. Этим он помешал первой попытке ведьмы Сикс лишить Ричарда его волшебного дара. Однако, когда Никки и Кара были отброшены от лорда Рала, Сикс наложила заклятие на Ричарда и таким образом он потерял связь с даром, что «ослепило» Зверя и он ушёл ни с чем.

Последний раз Зверь появился, когда к Ричарду вернулся его дар в катакомбах Народного Дворца — Рэчел уничтожила заклинание, нарисованное Виолеттой и Сикс. В этот раз, он принял облик д’харианца, и убил многих воинов, в том числе, генерала Тримака, командующего Первой Когортой. Однако, Ричарду Ралу удалось изгнать его.

Ссылки

• Дмитрий Злотницкий. [mirf.ru/Reviews/review1097.htm «Мир фантастики», № 35/июль 2006. Рецензии: «Первое правило волшебника» — «Злая сказка нового века»]. Проверено 12 мая 2008. [www.webcitation.org/65PqQwRW5 Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
• Владимир Пуганов. [www.mirf.ru/Articles/print469.html «Мир фантастики», № 14/октябрь 2004. «Меч Истины. Мир Терри Гудкайнда»]. Проверено 12 мая 2008. [www.webcitation.org/65PqTXCvp Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
• [www.terrygoodkind.com/ Официальный сайт Терри Гудкайнда]. Проверено 30 июня 2008. [www.webcitation.org/65PqUIuIL Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
• [fantlab.ru/work3616 Цикл «Меч Истины» на fantlab.ru]
• [sot.wikia.com/wiki/Nathan_Rahl Натан Рал] (англ.). Сайт [sot.wikia.com/wiki/Sword_of_Truth_Wiki:About Sword of Truth Wiki]. 8-ое место по теме Гудкайнд, Терри (по [www.google.com/Top/Arts/Literature/Genres/Fantasy/Authors/G/Goodkind,_Terry/?il=1 версии] (недоступная ссылка с 11-05-2013 (3996 дней)) каталога сайтов [www.google.com/dirhp Google. Directory.] (недоступная ссылка с 11-05-2013 (3996 дней))). Проверено 20 июля 2010. [www.webcitation.org/67wBcME7R Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].
• [terrygoodkind.ru/ Русскоязычные поклонники Терри Гудкайнда]

Отрывок, характеризующий Персонажи цикла «Меч Истины»

Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
Мари».


В середине лета, княжна Марья получила неожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ей странную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке с Ростовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте и нежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, как любит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сестру простить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей об этом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, что княжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели, раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия. Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь. «Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло из назначенного срока, и я остаюсь более, чем когда нибудь тверд в своем решении. Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, но теперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня и мои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегда независим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может быть так недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Я пишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передать ему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надежда на то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».
После долгих колебаний, сомнений и молитв, княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ей спокойно:
– Напиши брату, чтоб подождал, пока умру… Не долго – скоро развяжу…
Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.