Дядя Сэм

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дядюшка Сэм»)
Перейти к: навигация, поиск

Дя́дя Сэм (англ. Uncle Sam) — персонифицицированный образ Соединённых Штатов Америки. Дядю Сэма зачастую изображают пожилым мужчиной с тонкими чертами лица, старомодной бородкой, в цилиндре цветов американского флага, синем фраке и полосатых панталонах. Этот стиль изображения стал популярен в середине XIX века благодаря работам художника Томаса Наста (англ. Thomas Nast). В последнее[какое?] время стали появляться более современные изображения дяди Сэма — с другой причёской и одеждой, но знаменитый цилиндр неизменно остаётся при нём.





Происхождение образа

Дядя Сэм возник как олицетворение США во время британо-американской войны 1812 года. Американский фольклор утверждает, что появление выражения «Дядя Сэм» связано с мясником Сэмом Уилсоном, поставлявшим провизию на нью-йоркскую военную базу Трой (англ. Troy). Уилсон подписывал бочки с мясом буквами U.S., имея в виду Соединённые Штаты (англ. United States), а солдаты в шутку говорили, что мясо прибыло от Дяди Сэма (англ. Uncle Sam).

13 марта 1852 года нью-йоркская газета «NY Lantern Weekly» опубликовала, предположительно, первое изображение дядюшки Сэма. Традиционный образ в основном создал художник Томас Наст в сериях политических карикатур, публиковавшихся во второй половине XIX века.

15 сентября 1961 года Конгресс Соединённых Штатов 87-го созыва принял резолюцию, прославлявшую «дядю» Сэма Уилсона как прообраз Дяди Сэма. В городе Арлингтон (штат Массачусетс), на месте рождения Уилсона, даже установлен памятник. Могила Сэма Уилсона находится в городе Трой (штат Нью-Йорк). Споры о происхождении образа дяди Сэма, однако, не утихают до сих пор, и, периодически, появляются новые теории.

Вербовочный плакат

Образ Дяди Сэма получил особую известность во время Первой мировой войны. Тогда Дядя был изображён на плакате, приглашавшем добровольцев вступать в американскую армию и принять участие в войне на территории Европы. С плаката Дядя Сэм сурово смотрел и указывал на читателя пальцем, а подпись под картинкой гласила «Ты нужен мне в армии Соединённых Штатов» (англ. I want you for U.S. army). Художник Джеймс Монтгомери Флэгг, нарисовавший этот плакат в 1917 году, признался, что использовал своё собственное лицо как модель для Дяди Сэма. Вообще, идея этого изображения была взята из аналогичного британского вербовочного плаката, на котором в такой же позе был изображён лорд Китченер. Флэггом был также нарисован альтернативный плакат, на котором Дядя Сэм так же пристально смотрел на зрителя, — но не указывал на него пальцем, а стоял, уперев руки в бока. Визуальное воздействие этого плаката, на котором отсутствовал эффектный жест, было не таким сильным, и вскоре после Первой мировой войны второй вариант был забыт. Версия же с «указующим» Дядей Сэмом была впоследствии обновлена и перепечатана для вербовки солдат на Вторую мировую войну. С наступлением мирного времени на этот плакат было создано бесчисленное множество пародий и карикатур.

Именно плакат Флагга I want you for U.S. army натолкнул Дмитрия Моора на идею известного плаката времён Гражданской войны в России «Ты записался добровольцем?» (1920). Как и Флагг, который нарисовал дяде Сэму собственное лицо, Моор в виде решительного будённовца нарисовал самого себя. В начале Великой Отечественной войны Моор обновил старый плакат — теперь солдат был с винтовкой, в каске образца 1938 и с новыми секционными подсумками. Идею плаката с будённовцем заимствовал художник Ираклий Тоидзе, создавший самый знаменитый советский плакат времён Второй мировой войны — «Родина-мать зовёт!» (1941).

Символизм образа

Образ Дяди Сэма традиционно ассоциируется с Соединёнными Штатами и, в особенности, с правительством США. Когда в быту говорят «Дяде Сэму нужно…» или «Дядя Сэм хочет…», то часто стремятся создать ироничный или комический образ американского правительства, обладающего вполне человеческими потребностями и желаниями. Впрочем, образ Дяди иногда употребляется и для иллюстрации «совести нации», подобно российскому образу Родины-матери.

В странах же, где сильны антиамериканские настроения (а также на демонстрациях и митингах антиглобалистов), образ Дяди Сэма часто используют для иллюстрации агрессивных имперских амбиций США. В этих случаях дядю Сэма изображают злобным стариканом.

Другие образы США и сопоставимые образы других стран

Безусловно, дядя Сэм не является единственным олицетворением США. В настоящее время существует другой образ, сравнимый по популярности с дядей Сэмом — статуя Свободы. Ранее же существовали и иные образы. Например, во время гражданской войны в США часто использовался брат Джонатан. В 1920-х годах изредка для олицетворения США применялся женский образ — Колумбия (ныне изображена на заставке кинокомпании «Columbia Pictures»). И дядя Сэм, и Колумбия стали также персонажами политических мультфильмов и комиксов, очень популярных в США в 1920-х годах.

Пародии

  • В эпизоде «Fear of a Bot Planet» сериала «Футурама» на планете радикально настроенных роботов висит плакат, пародирующий плакат с дядей Сэмом: «А ты записался в античеловеческий патруль?»
  • В эпизоде «Special Edna» сериала «Симпсоны» Барт смотрит бокс, победителем которого становится дядя Сэм.
  • В игре «ExMachina: Меридиан 113» один из персонажей очень похож на дядю Сэма (зовут его тоже Сэм).
  • В игре «League of Legends» у чемпиона Ryze есть скин, изменяющий классического Ryze на Ryze Дядя Сэм.
  • В игре Saints Row IV есть специальный костюм Дяди Сэма.
  • В серии компьютерных игр Fallout часто встречается изменённый постер с Дядей Сэмом: дядя Сэм лежит, словно опрокинутая кукла, но с таким же лицом и указательным пальцем, как на классическом постере, а рядом с ним стоит солдат Армии США в Силовой броне. И надпись внизу «Помоги встать Дядюшке Сэму».
  • Есть фильм Уильяма Лустига «Дядя Сэм». В нём высмеивается излишний патриотизм, доходящий до фанатизма, ведущего к жестокости. Также в картине заметен антивоенный посыл.
  • В фильме «Через Вселенную» Дядя Сэм оживает с плаката, призывая Максвелла в ряды Американской армии. Эпизод исполняется под песню The Beatles I Want You (She’s So Heavy).
  • В игре Far Cry 3 есть персонаж, который внешне очень похож на Дядю Сэма, его также зовут Сэм и он жил там же, где и прообраз Дяди Сэма.
  • В фильме Vs (Все супергерои должны погибнуть) злодей по имени Рикшу заставляет четырёх супергероев проходить испытания в заброшенном городе. В одном из испытаний им предстоит сразиться с противником в образе Дяди Сэма.
  • Российский писатель Дмитрий Емец в своих произведениях, в частности в «Тане Гроттер» использует Дядю Сэма в качестве одного из отрицательных персонажей.

См. также

Напишите отзыв о статье "Дядя Сэм"

Примечания

Ссылки

  • [www.straightdope.com/classics/a3_003.html Альтернативная теория происхождения образа Дяди Сэма] (англ.)
  • [www.potomy.ru/world/755.html Как возникло понятие «Дядюшка Сэм»?]
  • [amstd.spb.ru/imperialism/uncle_sam.htm Дядюшка Сэм]
  • [www.artlebedev.ru/kovodstvo/sections/154/ Ты нарисовал плакат с пальцем?] — «Ководство» Артемия Лебедева

Отрывок, характеризующий Дядя Сэм

Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»