Дядя Стёпа
Поделись знанием:
Дядя СтёпаДядя Стёпа
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
(перенаправлено с «Дядя Степа»)
| Дядя Стёпа | |
| Степан Степанов | |
 Дядя Стёпа в мультфильме 1939 года | |
| Создатель: | |
|---|---|
| Произведения: |
поэтическая тетралогия для детей «Дядя Стёпа» |
| Пол: |
мужской |
| Национальность: |
русский |
| Семья: |
жена Маня (Маруся) |
| Дети: |
Егор Степанов |
Дядя Стёпа — персонаж советского писателя Сергея Михалкова из одноименной поэтической тетралогии для детей. Стихотворение написано 4-стопным хореем.
Добрый, положительный персонаж «по фамилии Степанов и по имени Степан», помогает пожарным, служит на флоте (линкор «Марат»), работает милиционером… Отличительными особенностями Дяди Стёпы является высокий, огромный рост, любовь к детям, сугубо положительные черты характера…
Содержание
Структура произведения
«Дядя Стёпа»
Поэма «Дядя Стёпа» впервые опубликована в журнале «Пионер» (1935, № 7), в 1936 году включена в первый сборник стихов поэта. Отдельной книгой выпущена впервые Детиздатом в 1936 году с иллюстрациями А. Каневского. В дальнейшем иллюстрации создавали Г. Мазурин, В. Мороз, Д. Дубинский, К. Ротов, И. Кеш, В. Сутеев, Ю. Коровин и другие художники.
«Дядя Стёпа» — первое стихотворение цикла, в котором происходит знакомство с добрым, положительным персонажем Дядей Стёпой.
В своей книге про Сергея Михалкова Борис Галанов пишет:
На суд Маршака он (Михалков) привёз будущего знаменитого «Дядю Стёпу». Маршаку поэма понравилась… <…> Вспоминая поездку в Ленинград, Михалков потом и сам часто повторял, что если не счёл своего «Дядю Стёпу» случайным эпизодом в литературной работе и продолжал после него трудиться для юного читателя, то в этом была заслуга его первого «крёстного отца» Маршака.— Галанов Б. Сергей Михалков, М., 1972, с. 7
«Дядя Стёпа — милиционер»
Поэма «Дядя Стёпа — милиционер» впервые опубликована в журнале «Пограничник» (1954, № 20), газете «Пионерская правда» (1954, 10 декабря) с рисунками Е. Щеглова, а также в журналах «Новый мир» (1954, № 12), «Пионер» (1954, № 12) с рисунками В. Сутеева. Отдельной книгой впервые вышла в Детгизе (М., 1955) с рисунками Г. Мазурина.
В предисловии к поэме в журнале «Пионер» С. Михалков пишет:
Пятнадцать лет назад я получил права шофёра-любителя и с тех пор сам вожу автомобиль. Однажды на одной из улиц Москвы я сделал нарушение: остановил свою машину в неположенном месте, у тротуара на пешеходной дорожке. Ко мне подошёл милиционер. Каково же было моё удивление, когда я увидел своего дядю Стёпу, только в милицейской форме. Это был очень высокий милиционер. Выше всех милиционеров, каких я когда-либо видел в своей жизни! Дядя Стёпа культурно, вежливо попросил меня предъявить водительские права и попросил больше никогда не нарушать правил уличного движения. Я извинился и обещал ему быть в следующий раз внимательнее. Мы познакомились и разговорились. Оказалось, что до того, как стать милиционером, дядя Стёпа служил на флоте. Это меня ещё больше удивило. Мой дядя Стёпа, про которого я девятнадцать лет назад написал весёлую поэму для детей, тоже ведь служил на флоте! <…> И вот теперь я решил написать продолжение моей весёлой книжки — поэму про дядю Стёпу-милиционера.— Ж-л «Пионер» № 12, декабрь 1954 г.
На конкурсе произведений о милиции, объявленном Министерством внутренних дел СССР, поэма была отмечена второй премией.
«Дядя Стёпа и Егор»
Поэма «Дядя Стёпа и Егор» впервые опубликована в газете «Правда» (1968, 27 декабря). В 1969 году вышла отдельной книжкой в издательстве «Детская литература» с рисунками Ю.Коровина.
Об идее появления поэмы «Дядя Стёпа и Егор», Сергей Михалков говорит так:
Я, друзья, скажу вам сразу:
Эта книжка по заказу.
Я приехал в детский сад,
Выступаю у ребят.
— Прочитайте «Дядю Стёпу»,
Хором просит первый ряд.
Прочитал ребятам книжку,
Не успел на место сесть,
Поднимается парнишка:
— А у Стёпы дети есть?
Что скажу ему в ответ?
Тяжело ответить: «нет».
«Дядя Стёпа — ветеран»
Заключительная часть «Дядя Стёпа — ветеран»[1] была опубликована в газете «Правда» (1 июня 1981 года), в журнале «Мурзилка» (1981, № 10).
Семья
- Жена — Маня (Маруся)
- Сын — Егор Степанович Степанов — образцовый мальчик. Рождён зимой в утренние часы очень крупным (8 кг). Гигантизма от отца не унаследовал, однако плечист и весьма крепок. С детства отличается огромной физической силой, завоевал первенство мира по поднятию штанги, олимпийский чемпион, лётчик-космонавт. Предположительно совершит полёт на Марс
- Невестка, жена Егора — не названа
- Внучка, дочь Егора — не названа
Отзывы
- К 60-летию Михалкова Николай Тихонов в «Литературной газете» пишет:
Как прекрасная вершина возвышается его поэтическая трилогия «Дядя Стёпа». Она не имеет себе равных, как и добрый её герой — великан, с решительным добрым и справедливым характером, умеющий быть весёлым, мудрым, храбрым, великодушным, благородным, любящим шутку и не выносящим несправедливости.— Литературная газета от 14 марта 1973 года
- «Российская газета» в некрологе С. Михалкову отмечает:
Его слава среди детей и взрослых началась мгновенно с появлением доброго великана Дяди Стёпы, храброго и великодушного, благородного, спасающего людей и одним движением руки предотвращающего крушение поездов. Этот образ сразу стал ассоциироваться с обликом самого автора, высокого богатыря: первые иллюстраторы поэмы даже изображали её героя с лицом Сергея Михалкова. «Дядя Стёпа» был переведён на языки всех республик. Популярность Сергея Михалкова как детского писателя была поистине феноменальной. Совокупный тираж его книг сегодня составляет более 250 млн экземпляров. Никто из современных авторов бестселлеров не может похвастаться такими тиражами.— «Российская газета» — Центральный выпуск № 4985 (161) от 28 августа 2009 г.[2]
Дядя Стёпа в культуре
В мультипликации
- 1939 — «Дядя Стёпа» (киностудия «Союзмультфильм»; авторы сценария С. Михалков, Н. Адуев; режиссёры В. Сутеев, Ламис Бредис)
- 1964 — «Дядя Стёпа — милиционер» (киностудия «Союзмультфильм»; режиссёр И. Аксенчук, художник Л. Шварцман)
В театре
- 1967 — музыкальный спектакль «Дядя Стёпа» (Московский областной театр юного зрителя)[3]
В изобразительном искусстве
- Памятник Дяде Стёпе. Скульптор — Александр Рожников (Москва, Слесарный переулок, перед зданием Управления ГИБДД Московской области)[4]
- Памятник Дяде Стёпе. Скульптор — Константин Зинич (Прокопьевск, Кемеровская область)[5]
- Памятник дяде Стёпе. Скульптор — Зураб Церетели (Самара, улица Ленинградская)
Разное
- В 1963 году на студии «Диафильм» вышел диафильм «Дядя Стёпа» (художник Е. Мигунов)[6]
- В 1966 году на студии «Диафильм» вышел диафильм «Дядя Стёпа — милиционер» (художник Е. Мигунов)[7]
- В 1982 году на Всесоюзной студии грамзаписи «Мелодия» вышла грампластинка «Дядя Стёпа» (читат Николай Литвинов, художник В. Кузьмин), включающая в себя аудиоверсии всех четырёх поэм
- Кондитерские фабрики СССР и России выпускали конфеты «Дядя Стёпа»[8]
Напишите отзыв о статье "Дядя Стёпа"
Примечания
- ↑ [babs71.livejournal.com/838137.html С. Михалков. «Дядя Стёпа — ветеран» в оформлении художника Ювеналия Коровина. 1985]
- ↑ [www.rg.ru/2009/08/28/mihalkov-opros.html Век Михалкова. На 97-м году жизни скончался патриарх отечественной литературы. Елена Юринская, Павел Басинский, «Российская газета» — Центральный выпуск № 4985 (161) от 28 августа 2009 г.]
- ↑ [lib.mediaring.ru/TALES/MIHALKOW/stihi.txt Сергей Владимирович Михалков. Стихи]
- ↑ [www.kp.ru/daily/23353/31774/ Памятник Дяде Степе // KP.RU]
- ↑ [altapress.ru/story/68913 Дядю Степу отлили в бронзе у прокопьевского УВД]
- ↑ [diafilmy.org/dyadya-styopa/#maincontent Диафильм «Дядя Стёпа»]
- ↑ [diafilmy.org/dyadya-styopa-militsioner/ Диафильм «Дядя Стёпа — милиционер»]
- ↑ [www.saratov.gov.ru/news/events/detail.php?ID=7815 «Дядя Стёпа» поедет в Москву завоёвывать медали]
Отрывок, характеризующий Дядя Стёпа
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
