Дякин, Валентин Семёнович
Поделись знанием:
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
(перенаправлено с «Дякин, Валентин Семенович»)
| Валентин Семёнович Дякин | ||
 | ||
| Дата рождения: | ||
|---|---|---|
| Место рождения: | ||
| Дата смерти: | ||
| Место смерти: | ||
| Страна: | ||
| Научная сфера: | ||
| Место работы: | ||
| Учёная степень: | ||
| Альма-матер: | ||
| Награды и премии: |
| |
Валентин Семёнович Дякин (24 июля 1930, Харьков — 10 января 1994, Санкт-Петербург, похоронен на Комаровском кладбище) — советский и российский историк, зав. отделом истории СССР периода капитализма ЛОИИ АН СССР (1970—1973), главный научный сотрудник (с июля 1986 г.) СПбФИРИ РАН (ныне СПбИИ РАН).
Родители и семья
- Мать — Дора Израилевна Равкина работала библиотекарем.
- Отец — Семён Павлович Дякин был профессиональным военным, служившим в армии с октября 1918 г. После учёбы в ленинградском Коммунистическом университете им. Г. Е. Зиновьева (1922—1925) был распределён в наркомат Рабоче-Крестьянской инспекции Украины в г. Харьков (здесь Дякины прожили 10 лет). В июне 1932 г. С. П. Дякин был вновь призван в армию на политработу, но уже через три года его исключили из партии и демобилизовали[1]. Исключение было «своевременным», скорее всего это спасло его от физического уничтожения. После непродолжительного пребывания на Дальнем Востоке семья Дякиных вернулась в Ленинград[2].
- Жена — Валентина Георгиевна Савельева — историк, профессор Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства (СПбГАТИ).
Образование и учёные степени
В 1947 году Валентин Семёнович окончил 157 школу Смольнинского района г. Ленинграда с серебряной медалью и поступил на исторический факультет ЛГУ. Своей специализацией он избрал новейшую историю Германии. После окончания ЛГУ в 1952 году и недолгого преподавания истории в 3-м Ленинградском педагогическом училище уже осенью 1953 году был зачислен в аспирантуру Института истории АН СССР. Кандидатскую диссертацию «Борьба Коммунистической партии Германии за создание единого рабочего фронта (сентябрь 1925 — декабрь 1926 гг.)» защитил в июне 1956 года, а в 1961 году она была издана в виде монографии[3]. Доктор исторических наук (1970, диссертация «Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны 1914—1917 гг.»).
Научная деятельность
После защиты Валентин Семёнович Дякин был зачислен младшим научным сотрудником в Институт истории АН СССР в Москве. Но вскоре он настоял на возвращении в Ленинград, в восстановленное Ленинградское отделение Института истории СССР (ЛОИИ, ныне СПбИИ РАН). С марта 1958 г. и до конца жизни он не менял место работы, пройдя путь в ЛОИИ от младшего научного сотрудника до заведующего отделом истории СССР периода капитализма (1970—1973) и главного научного сотрудника (с июля 1986 г.)[4] После XX съезда КПСС исследователям, наконец, стали открываться архивы, стали доступны ранее закрытые материалы, появилась возможность детально изучать кризис самодержавия конца XIX — начала XX вв. Именно в это время произошла переориентация научных интересов В. С. Дякина (c истории Германии начала ХХ века на политическую историю России конца XIX — начала ХХ века). Наряду с изучением социально-экономического положения России конца XIX — начала XX вв.[5] им была написана и издана в 1971-м году монография «Германские капиталы в России. Электроиндустрия и электрический транспорт.», где тщательно и скрупулёзно показана роль иностранного капитала в России. Тогда же, в начале 70-х годов, учёный становится руководителем большого коллектива историков (в качестве ответственного редактора), подготовивших 1-й том «Истории рабочих Ленинграда» (Л., «Наука», 1972). За эту работу он и ряд авторов стали в ноябре 1975 г. лауреатами Государственной премии СССР.
Дальнейшие годы были посвящены исследованию столыпинской реформы. Впервые был поставлен вопрос не только об аграрной реформе, а и о целом комплексе преобразований, задуманных премьер-министром (к тому же была разграничена политическая позиция Столыпина и правых). Всё это, в конечном итоге, отразилось в очередной монографии[6]. Концепция В. С. вызвала не совсем адекватную реакцию известного московского историка А. Я. Авреха, который в своей книге[7].обвинил монографию В. С. Дякина во всех, чаще всего надуманных, грехах. Самого же автора «уличил» в «октябристском» взгляде на третьеюньскую монархию и не скрывал своего неприязненного отношения к нему в тексте[8]. В. С. написал жёсткий проект ответа на эти «критические» замечания, но не стал публиковать его, прекратив всякую полемику с таким оппонентом. Впрочем, и виновник такой реакции больше не повторял столь резких выпадов[9].Только после смерти В. С. Дякина был опубликован проект этого ответа[10].
В 1984 г. в Ленинграде был издан фундаментальный труд «Кризис самодержавия в России», призванный осветить внутреннюю политику России в 1895—1917 гг. Ответственным редактором и автором почти половины текстов являлся В. С. Дякин. Эта книга получила высокую оценку специалистов[11]. Развитие заявленных тем получило продолжение в другом большом коллективном труде «Власть и реформы», который вышел в свет уже после кончины В. С. Между этими двумя большими работами была опубликована очередная монография, посвящённая истории царизма в «постстолыпинскую» эпоху: «Буржуазия, дворянство и царизм в 1911—1914 гг.» Л., 1988. Впервые в ней ярко была прописана одна из ключевых фигур закулисной политической жизни России того времени — А. В. Кривошеин. Последней книгой учёного, законченной в 1993 г., и изданной в 1997 г. издательством С.Петербургского университета стало исследование «Деньги для сельского хозяйства 1892—1914 гг.», в котором автор пришёл к выводу о недостаточности средств, выделяемых для аграрного сектора экономики и их неэффективное использование. Отсюда глубокий кризис русской деревни и небольшие успехи столыпинских реформ. Обширные материалы, которые В. С. Дякин собирал для написания следующей монографии, уже о национальном вопросе во внутренней политике царизма, были изданы в виде большого сборника в 1998 г.
Будучи страстным полемистом, В. С. мог пренебречь и элементарной осторожностью, как это случилось при критическом разборе сочинения И. И. Минца «История Великого Октября», выдвинутого на соискание Ленинской премии. Автор своё получил, а вот для Дякина В. С. на долгие годы был закрыт путь в Академию Наук[12]. На протяжении многих лет В. С. Дякин был руководителем философского методологического семинара в ЛОИИ, а также входил в состав редколлегии журнала «Звезда», в котором опубликовал несколько очерков, среди которых следует выделить критический разбор исторических взглядов А. И. Солженицына. Стоит обратить внимание и на нелицеприятную рецензию (в 1970-е гг. она стала достоянием «самиздата», а в 1997-м году была опубликована в 5-м номере журнала «Новый часовой»), которую он дал (как член редколлегии) роману В. С. Пикуля «Нечистая сила»[13].
Стоит упоминания и работа с аспирантами ЛОИИ, среди которых были такие историки, как Л. А. Булгакова, А. В. Островский, И. В. Лукоянов, С. Л. Фирсов и другие.
Похоронен В. С. Дякин на Комаровском кладбище («Комаровский некрополь») в посёлке Комарово. Богатейший архив, который остался после учёного, находится в Санкт-Петербургском Институте Истории РАН, где он проработал большую часть своей жизни.
Научная жизнь продолжается
«24-25 мая 1999 г. в Санкт-Петербургском филиале Института российской истории РАН была проведена научная конференция „На пути к революционным потрясениям: экономика, государственный строй и социальные отношения в России второй половины XIX — начала XX века“. Она была посвящена памяти Валентина Семеновича Дякина (1930—1994), выдающегося специалиста по истории предреволюционной России, доктора исторических наук, главного научного сотрудника СПб ФИРИ РАН. Конференция, в которой участвовали как российские, так и зарубежные историки, была проведена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Сделанные на конференции доклады и сообщения были двух родов. Одни были посвящены личности В. С. Дякина или историографическому анализу его трудов, другие затрагивали исторические проблемы, связанные с научными интересами В. С. Дякина.»[14]
Основные публикации
- Коммунистическая партия Германии и проблема единого фронта в годы относительной стабилизации капитализма. 1924-1928 гг. — М.-Л.: Изд-во Акад. наук СССР, Ленинградское отделение, 1961. — 139 с.
- Западно-германские буржуазные историки о падении Веймарской республики // Критика новейшей буржуазной историографии. — М.-Л.: Изд-во Акад. наук СССР, Ленинградское отделение, 1961.
- "Век масс" и ответственность классов: (Вопрос о классовой сущности фашизма в западногерманской историографии)// Критика новейшей буржуазной историографии. — Л.: Изд-во Акад. наук СССР, Ленинградское отделение, 1967.
- К вопросу о "заговоре царизма накануне Февральской революции"// Внутренняя политика царизма. — Л.: Изд-во Акад. наук СССР, Ленинградское отделение, 1967.
- Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны 1914-1917 гг. — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1967. — 374 с.
- Германия в 1924-1929 гг. // Германская история в новое и новейшее время. — М., 1970.
- Германские капиталы в России. Электроиндустрия и электрический транспорт. — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1971. — 288 с. — 1700 экз.
- К оценке русско-германского договора 1904 г. // Проблемы истории международных отношений. — Л., 1972.
- История рабочих Ленинграда: 1703-1965. Т.1: 1703 - февраль 1917. — [АН СССР. Ин-т истории СССР. Ленингр. отд-ние]. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1972. — 555 с. — 2900 экз.
- Царизм перед крахом // Звезда. № 10. — Л., 1977.
- Aus der Geschichte der russisch-deutschen Wirtschaftsbeziehungen: (Deutsches Kapital in der Industrie Ruslands) // Deutschland und Russland im Zeitalter des Kapitalismus:1861-1914. — Wiesbaden, 1978.
- Начало поворота: Смерть Л. Толстого и студенческие демонстрации. (совместно с В. Г. Савельевой) // Звезда. № 8. — Л., 1978. — 248 с.
- Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907—1911 гг. — Л.: Наука, 1978. — 248 с.
- Кризис верхов в России накануне Февральской революции // Вопросы истории. № 3. — М., 1982.
- Из истории экономической политики царизма 1907 - 1914 гг. // Исторические науки. Т. 109. — М., 1983.
- Б. В. Ананьич, Р. Ш. Ганелин, Б. Б. Дубенцов, В. С. Дякин и др. Кризис самодержавия в России, 1895 - 1917 / редкол.: В. С. Дякин (отв. ред.) и др. — АН СССР, Институт истории СССР, Ленинградское отделение. — Л.: Наука, 1984. — 664 с. — 3200 экз.
- Парламентаризм и политические партии в России до 1914 г. // Национальный комитет историков Советского Союза: К XVI Международному конгрессу исторических наук (на русском и немецком языках). — М., 1985.(в соавторстве с К. В. Гусевым и В. А. Шишкиным)
- Земство в третьеиюньской монархии: (Структура избирателей и гласных) // Исторические записки. Т. 115. — М., 1987.
- Витте и двухтомник "Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны народного хозяйства" // Монополии и экономическая политика царизма в конце XIX - начале ХХ в. — Л., 1988.
- Буржуазия, дворянство и царизм в 1911—1914 гг. — Л.: Наука, 1988. — 227 с. — 3200 экз. — ISBN 5-02-027222-1.
- И парламентская республика, и сильный президент // "Конституционный вестник" Верховного Совета РСФСР. № 5. — М., 1991.
- Выбор пути экономического развития России (конец XIX - начало ХХ вв.) / Реформы или революция? Россия, 1861-1917: Материалы междунар. коллоквиума историков (4-7 июня 1990 г. / Редкол.: В.С. Дякин (отв. ред.) и др.). — СПб.: Наука. СПб. отд-ние, 1992.
- Предисловие // Амальрик Андрей. "Распутин. Документальная повесть". — М., 1992.
- Николай, Александра, Распутин и Камарилья // Новый часовой. № 3. — СПб., 1995.
- Власть и реформы: От самодержавной к советской России. СПб., 1996 (второе изд. — СПб.,2006). (соавтор)
- Деньги для сельского хозяйства 1892—1914 гг. (Аграрный кредит в экономической политике царизма). — СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997. — 356 с. — 500 экз. — ISBN 5-288-02017-5.
- Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX - начало ХХ вв.). — СПб.: ЛИСС, 1998. — 1004 с. — ISBN 5-87050-109-1.
- Был ли шанс у Столыпина? Сб.статей. — СПб.: ЛИСС, 2002. — 358 с. — 300 экз. — ISBN 65-87050-194-6.
Библиография
- Валентин Семенович Дякин (1930—1994): Биобиблиографический указатель / Сост. И. В. Лукоянов. — СПб.: Европейский дом, 1998. — 25 с.
- Лукоянов И. В., Цамутали А. Н. Памяти Валентина Семёновича Дякина // Английская набережная, 4. (Ежегодник). — СПб.: Лики России, 1997. — 413—429 с. — 400 экз. — ISBN 5-87417-051-0.
- Цамутали А. Н. Валентин Семенович Дякин и его труды (с.4-8) // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX - XX веков: Сборник статей памяти Валентина Семеновича Дякина и Юрия Боисовича Соловьева / ред. А. Н. Цамутали. — Институт российской истории РАН, Санкт-Петербургский филиал, Российский гуманитарный научный фонд (М.). — СПб.: Алетейя, 1999. — 573 с. — ISBN 5-89329-057-7.
- Белодубровский Е. Б. Выступление В. С. Дякина на вечере "Государственная дума вчера и сегодня 1906 - 1917 - 1993" 10 ноября 1993 г. (с.16-25) // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX - XX веков: Сборник статей памяти Валентина Семеновича Дякина и Юрия Боисовича Соловьева / ред. А. Н. Цамутали. — Институт российской истории РАН, Санкт-Петербургский филиал, Российский гуманитарный научный фонд (М.). — СПб.: Алетейя, 1999. — 573 с. — ISBN 5-89329-057-7.
- Смирнов Н. Н. Дякин - ученый и педагог (с.55-59) // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX - XX веков: Сборник статей памяти Валентина Семеновича Дякина и Юрия Боисовича Соловьева / ред. А. Н. Цамутали. — Институт российской истории РАН, Санкт-Петербургский филиал, Российский гуманитарный научный фонд (М.). — СПб.: Алетейя, 1999. — 573 с. — ISBN 5-89329-057-7.
- На пути к революционным потрясениям (Из истории России второй половины ХIХ-начала ХХ века: Материалы конференции памяти В.С.Дякина ) / ред. Ганелин Р. Ш. и др. — СПб.: Nestor-historia, 2001. — 498 с. — ISBN 9975-9606-2-6.
- Лукоянов И. В., Цамутали А. Н. Валентин Семёнович Дякин. Биографический очерк. // Был ли шанс у Столыпина? Сб.статей. — СПб.: ЛИСС, 2002. — 6-10 с. — 300 экз. — ISBN 65-87050-194-6.
Примечания
- ↑ Надо отметить, что с 1928 г. харьковские коммунисты трижды исключали его из партии за «уклон», «двурушничество» и как «не оправдавшего надежд», припоминая, что в годы учёбы он стоял на «оппозиционной» точке зрения на характер строя в СССР (госкапитализм), публично отстаивая свою позицию. Дважды Москва отменяла их приговор.
- ↑ Лукоянов И. В., Цамутали А. Н. Памяти Валентина Семёновича Дякина // Английская набережная, 4. (Ежегодник). — СПб.: Лики России, 1997. — 413-414 с.
- ↑ Лукоянов И. В., Цамутали А. Н. Валентин Семёнович Дякин. Биографический очерк // Дякин В. С. Был ли шанс у Столыпина?. — СПб.: ЛИСС, 2002. — С. 6.
- ↑ Лукоянов И. В., Цамутали А. Н. Памяти Валентина Семёновича Дякина // Английская набережная, 4. (Ежегодник). — СПб.: Лики России, 1997. — 415 с.
- ↑ В результате чего в 1967 г. вышла книга «Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны 1914—1917 гг.», тогда же защищённая им в качестве докторской диссертации.
- ↑ Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907—1911 гг. — Л.: Наука, 1978.
- ↑ Царизм и IV Дума 1912-1914 гг. — М.: Наука, 1981.
- ↑ Примечательно письмо 1982 года известного ленинградского историка Ю. Д. Марголиса старейшине московского исторического цеха П. А. Зайончковскому по поводу этой книги Авреха А. Я. «Такое сочинение, — пишет Марголис Ю. Д., — суть навет, оговор. Чтобы не сказать — донос. …принимаю все жанры, включая скучные, за единым исключением — доноса. А по отношению к товарищам — тем более. В. С. Дякин мне не сват, не брат, он мне сокурсник, однокашник. …я его не видел, не говорил, не встречался — два года… Но только не люблю доносов. Но и А. Я. Аврех не должен бы их любить: его-то тоже меньшевиком обзывали. Так по себе-то зная цену такому обращению, должен бы воздержаться. Не сумел (не захотел?). А куда ведёт дорога дальняя тиражирования подобных методов?» (Памяти Ю. Д. Марголиса. Письма, документы, научные работы, воспоминания / сост. Н. О. Серебрякова, Т. Н. Жуковская. — СПб., 2000. — 279 с.)
- ↑ Лукоянов И. В., Цамутали А. Н. Памяти Валентина Семёновича Дякина // Английская набережная, 4. (Ежегодник). — СПб.: Лики России, 1997. — 417-418 с.
- ↑ Проект ответа на эти критические замечания А. Я. Авреха / Был ли шанс у Столыпина? Сб.статей. — СПб.: ЛИСС, 2002. — 352-357 с.
- ↑ См. рецензию в ж. Вопросы истории № 1 за 1986, с. 120—122
- ↑ Лукоянов И. В., Цамутали А. Н. Валентин Семёнович Дякин. Биографический очерк. / Был ли шанс у Столыпина? Сб.статей. — СПб.: ЛИСС, 2002. — 8-9 с.
- ↑ Там же. С.9-10.
- ↑ На пути к революционным потрясениям (Из истории России второй половины ХIХ-начала ХХ века: Материалы конференции памяти В.С.Дякина ) / ред. Ганелин Р. Ш. и др. — СПб.: Nestor-historia, 2001. — 498 с.
Напишите отзыв о статье "Дякин, Валентин Семёнович"
Ссылки
- [russiabgu.narod.ru/pages/themes/txt/dyakin_dengi_dlya.pdf В. С. Дякин. Деньги для сельского хозяйства (Выбор пути экономического развития России. 1892—1914 гг.) // Проект Брянского государственного университета.]
- [historical-articles.blogspot.com/2011/07/1892-1914.html В. С. Дякин. Деньги для сельского хозяйства 1892—1914 гг. Аграрный кредит в экономической политике царизма. / В. Д. Лебедев (Рецензия на книгу).] // Блог «Статьи по истории».
- [www.august-1914.ru/dyakin.html В. С. Дякин. Об одной неудавшейся попытке царизма «решить» земельный вопрос в годы Первой мировой войны.] // Сайт «Август 1914-го…».
- [www.bookshunt.ru/b199655 В. С. Дякин. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX — начало XX вв.)] // Books.DataHunt (электронная библиотека).
- [www.yabloko.ru/News/Npaper/19_99/5p4.html Виктор Шейнис. ПРЕЗИДЕНТСКАЯ ИЛИ ПАРЛАМЕНТСКАЯ? Какая республика нам более подходит.] // Сайт «Яблоко» (Российская объединенная демократическая партия).
Отрывок, характеризующий Дякин, Валентин Семёнович
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
Категории:
- Родившиеся 24 июля
- Родившиеся в 1930 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Харькове
- Умершие 10 января
- Умершие в 1994 году
- Умершие в Санкт-Петербурге
- Доктора исторических наук
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Учёные по алфавиту
- Историки по алфавиту
- Историки СССР
- Выпускники исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета
- Похороненные на Комаровском кладбище
- Сотрудники СПбИИ РАН
- Историки России
