Костоланьи, Дежё

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Дёжё Костолани»)
Перейти к: навигация, поиск
Дежё Костоланьи

Дежё Костола́ньи (венг. Kosztolányi Dezső; 29 марта 1885, Суботица, Австро-Венгрия, совр. Сербия — 3 ноября 1936, Будапешт) — венгерский писатель и журналист.





Биография

Родился 29 марта 1885 года в Суботице, провинциальном австро-венгерском городе (сейчас территория Сербии). Этот город стал прототипом для написания его романов, в том числе и романа «Жаворонок». Его род владел тремя замками и землями на юге страны, и были единственными представителями аристократии в этом регионе. Именно семейные традиции стали ключевыми в формировании его личности.

Его отец был директором местной гимназии, в которой учился и сам Костоланьи, пока его не выгнали за плохое поведение. Но первые знания Костоланьи получил от своего деда, бывшего военного офицера, который учил его читать, писать и даже учил его английскому языку. Но в то же время дед не разделял его творческих порывов в раннем детстве и внушал, чтобы он нашел работу, которая бы приносила заработок.

Учился в Будапештском университете с 1903 по 1904 год, где изучал венгерский и немецкий язык, но затем перевелся на факультет журналистики в 1906 году. Космополитский город очень повлиял на писателя. Там Костоланьи сблизился с Михаем Бабичем, Ференцем Юхасом, Фридешем Каринти, Миланом Фюштом. Не довольный консервативным духом своих преподавателей, он перевелся в Вене.

Занялся журналистикой, начал писать стихи и рассказы для газет. Активно сотрудничал с органом венгерских модернистов журналом Нюгат (Запад). Когда началась Первая мировая война, брат Костоланьи оказался в лагере в Сибири. Его смерть в заключении стала тяжелым ударом для Костоланьи. Когда закончилась война, страну поделили и Костоланьи был оторван от родителей, брата и сестры, так как они жили уже в другой стране.

Костоланьи стал президентом Венгерского ПЕН-клуба (1931). Был женат на актрисе Илоне Хармош, с которой у них родился сын.

Умер от рака гортани 3 ноября 1936 года. Перед своей смертью считался одним из лучших писателей Венгрии.

Творчество

Раннее творчество и переводы

Искусство Костоланьи сильно связано с его детскими впечатлениями и воспоминаниями, а также с древностью рода, толерантностью и прагматизмом, связанным с развитием буржуазного общества.

Писать Костоланьи начал рано. Ещё в 1901 году газета Budapesti Napló напечатала один из его стихов, а в 1906 году ему предложили постоянное сотрудничество.

Принадлежал к так называемому первому поколению журнала Нюгат, которой своей целью поставил не только реформировать венгерскую литературу, но и сделать доступной западную литературу для венгерского читателя. Таким образом, Костоланьи выступал как переводчик (Шекспир, Гёте, Г.Бюхнер, Рильке, Бодлер, Верлен, Мопассан, Кэрролл, Киплинг, О. Уайльд и др.).В 1909 году автор опубликовал сборник переводной поэзии под названием «Современные поэты». Костоланьи стал очень полезным для издательства, так как знал шесть языков: английский, немецкий, французский, испанский, итальянский и латинский. Костоланьи также очень хорошо чувствовал индивидуальный стиль таких авторов, как Шекспир, Мольер, Расин, Кальдерон, Чехов и Чапек.

Первая книга собственных стихов Костоланьи была опубликована в 1910 под названием «Жалобы бедного ребёнка». Эта книга вызвала сенсацию. В этой книге особенно чувствуется влияния Рильке. Сборник переиздавался семь раз до 1923 года и за это время очень изменился. В сборнике представлено красочное видение мира ребёнком, которое противопоставляется отчуждению и материализму взрослой жизни. Ребёнок кажется более гуманным, так как он ещё не научился прятать свою беззащитность, а значит, он больше знает о смерти. Сам поэт обращается к читателю устами ребёнка. В более поздних изданиях сборник тяготеет к экспрессионизму.

Дежё Костоланьи выступал за чистоту языка и против излишнего использования иностранных слов.

В его раннем творчестве практически ничего не говорится открыто, а скорее звучат намеки на те или иные явления и стороны жизни. Вещи могут ощущаться как реальность, но реальность может оказаться иллюзией, как например в «Чешском сурмаче» (1907).

Зрелое творчество

В 1920-х Костоланьи перешел от поэзии к прозе, когда он опубликовал романы «Нерон, кровавый поэт», «Жаворонок» и «Анна Эдеш».

Политические события в стране повлияли на творчество писателя. В его стихах, рассказах и статьях появилась неуверенность. В рассказе «Каин» (1916), пародии на библейскую историю, чувствуется влияние Ницше, с его критикой христианской морали.

В одном с наилучших романов Костоланьи «Золотой змей» (1925) действие происходит в городе, прототипом которого стал родной город писателя. Этот его роман — реакция на позитивизм 19 века. Суицид учителя, которого побили собственные ученики после экзамена, а дочка сбежала с дома, становится логическим завершением его жизни. В романе существует не одно понятие времени, а несколько. Разные люди имеют разное понятие о времени и часто не понимают других людей. Предполагается, что если даже настоящее время и существует, то его нельзя измерить, только надежды и память могут тянуться во времени. Причина, по которой произошла трагедия, это неспособность героя различать знание и страсть.

В сборнике рассказов «Kornél Esti» (1936) он попробовал понять отношение между языком и мыслью. Психологизм заменяется сосредоточием на текстуальном творчестве, а не значении. В первых главах мы узнаем о герое, которым представляется другом повествователя. Вместе они хотят написать роман, который будет не похож на традиционные романы и будет основываться на мысли, что язык сам говорит за нас. Главы свободно связаны между собой, а отношения между повествователями усложняются, когда герой стает повествователем в половине глав произведения. Если анархизм друга повествователя и традиционность повествователя была понятна вначале книги, то эта ясность исчезает в конце книги. Идеальность сюжета книги разрушается.

Признание

Европейскую известность Костоланьи принес исторический роман «Нерон, кровавый поэт» (1922), к его немецкому изданию написал предисловие Томас Манн, к новейшему переизданию — Петер Эстерхази.

Этот роман правильнее было бы назвать псевдоисторическим. Перед тем, правда, как написать Костоланьи консультировался с историками, перечитал Тацита и Сенеку. Уверенный, что история это интерпретация прошлого через призму настоящего, Костоланьи попробовал дать своё собственное видение Венгерской Социалистической республики в главе «Революция». В своей книге он показал, что именно обстоятельства сделали Нерона монстром. В первой главе показано, как Нерон стал свидетелем убийства своего отца его матерью. Когда жадная и амбициозная мать посадила его на трон, он ощутил одиночество, так как политика чужда ему. Хаос в его душе представлен как анархия, которая окружает его. В некоторых главах рассказывается о творчестве при дворе Нерона и самого Нерона. Критики считают, что это своего рода ответ Костоланьи миру, который принял идеи Ницше, и, на самом деле, автор пытается выяснить, может ли человек жить без веры в Бога.

Подобный вопрос задается и в романе «Жаворонок» (1924). Это более короткий по объёму роман и с более спокойным сюжетом. Название романа — это прозвище, которое дали своей незамужней дочери её родители, а действие происходит в городке, где вырос Костоланьи. В один день, в конце 19 века Жаворонок уезжает поездом к родичам, оставляя родителей. Ей там не нравится и через неделю она возвращается. Поезд задерживается и в душе отец надеется, что произошел несчастный случай. Но Жаворонок благополучно возвращается к родителям.

С одной стороны это психологический роман, сфокусированный на отце Жаворонка, чья неспособность к общению загоняет его в себя. Когда дочь отсутствовала, он посещал места, где умели общаться, но при этом напускали на себя важность. Таким образом, в романе противопоставляется внешнее глубине внутреннего мира героя. У героев нет надежды, их мечты не стали реальностью. Они потеряли веру, что в существовании человечества есть какая-то цель.

Его повесть «Анна Эдеш» (1926) экранизировал Золтан Фабри (1958). Действие романа это недавняя история, которая начинается 31 июля 1919 года. Диктатура пролетариата закончилась и герой романа, консьерж, пытается сделать все, чтобы его хозяин забыл о его поведении во время Социалистической республики. Так он пытается выслужиться и приводит новую служанку Анну. Однако, Анна убивает своих хозяев, что символизирует отношения между рабочими и хозяевами.

Публикации на русском языке

  • Жаворонок. Анна Эдеш: Повести. М.: Художественная литература, 1972
  • Нерон, кровавый поэт. М.: Художественная литература, 1977
  • [Стихи]/ Перевод Д.Самойлова// Венгерская поэзия. XX век. М.: Художественная литература, 1982, с.94-111
  • Избранное (проза)/Составитель Е.Малыхина. М.: Художественная литература, 1986
  • Стихи, статьи и биография К. в альманахе Те: Страницы одного журнала In memoriam Nyugat, 1908—1919. М.: Водолей, 2009 mek.oszk.hu/08000/08097/

Напишите отзыв о статье "Костоланьи, Дежё"

Литература

  • Regards sur Kosztolányi: actes du colloque. Paris: A.D.E.F.O.; Budapest: Akadémiai Kiadó, 1988
  • Dezso Kosztolányi New York Review Books
  • Dezsö Kosztolányi’s «Kornel Esti: A Novel» reviewed by Jean Harris
  • Szegedy-Maszák. Dezsô Kosztolányi
  • Renaud P. Relire Kosztolányi: journée d'étude sur l'œuvre d’un écrivain hongrois. Paris: Harmattan, 2006
  • Balassa P. Magatartások találkozója: Babits, Kosztolányi, Móricz. Budapest: Balassi Kiadó, 2007

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Костоланьи, Дежё



Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.