Дёмушкин, Дмитрий Николаевич

Дмитрий Дёмушкин
Дмитрий Дёмушкин в 2015 году.
Имя при рождении:	Дмитрий Николаевич Дёмушкин
Дата рождения:	7 мая 1979(1979-05-07) (44 года)
Место рождения:	Москва, РСФСР, СССР
Гражданство:	СССР СССР→Россия Россия
Вероисповедание:	православие
Партия:	Славянский союз (1999—2010) «Русские» (2011—2015)
Основные идеи:	русский национализм национал-социализм (ранее)

Дми́трий Никола́евич Дёмушкин (7 мая 1979, Москва, РСФСР, СССР) — российский политик, общественный деятель, придерживающийся националистических взглядов. Глава высшего национального совета объединения «Русские». Председатель оргкомитета Партии националистов. Председатель запрещённых ныне за экстремизм организаций «Славянский союз» и «Славянская сила». Организатор Русских маршей, активный участник протестных акций и митингов.

Детство и юность

Дмитрий Николаевич Дёмушкин родился 7 мая 1979 в городе Москве. Отец — Дёмушкин Николай Михайлович, водитель скорой помощи, инструктор по вождению. Мать — в девичестве Петрова Елена Александровна, учитель русского языка и литературы. В 1981 году его родители развелись, и в дальнейшем Дмитрия воспитывали мать, бабушка и тётя.

В юности Дмитрий занимался боксом и посещал тренажёрный зал. «У нас была своя группа, мы себя скинами тогда не называли, хотя и выглядели похоже. Все брили головы и носили кожаные короткие куртки, удобные для драки», — вспоминал Дёмушкин. В начале 1995 года Дёмушкин вошёл в группу людей, «которые себя позиционировали как скинхеды».

Образование

Учился в трёх школах Москвы: № 763 до пятого класса, затем в № 997 до девятого класса, полное среднее образование получил в школе № 144.

Окончил экономический факультет по специальности «государственное и муниципальное управление» и факультет психологии по специальности «преподаватель психологии» Московского социально-гуманитарного института. В сентябре 2008 года поступил в аспирантуру.

Общественно-политическая деятельность

1990-е годы

В 1995 был одним из создателей первой группы скинхедов на Арбате.

6 апреля 1996 года вступил в РНЕ.

В 1998 году Дёмушкин был назначен комендантом первой партийной группы, и в том же году — заместителем руководителя первой партийной группы РНЕ.

В 1999 году он стал курировать приём в РНЕ и «заведовать карантином». «Баркашов в начале был против, чтобы я вёл карантин, из-за моего дефекта речи, но у меня был талант убеждения людей», — заявлял Дёмушкин. Тогда же он, по собственным воспоминаниям, начал вместе со своими заместителями «негласно» курировать «функции СБ» (службы безопасности) РНЕ.

В 1999 году после раскола в рядах РНЕ основал всероссийскую национал-социалистическую организацию Славянский Союз и стал её руководителем. Главными целями организация провозглашала установление русской национальной власти, увеличение национального представительства русских и закрепление за ними статуса государствообразующей нации.

2000-е годы

В 2001 году создавал оргкомитет Национально-державной партии России (НДПР). Подписал меморандум о создании с Юрием Беляевым (Партия Свободы) и Станиславом Тереховым (Союз офицеров)

В январе 2006 года Дёмушкин выделил адвокатов для защиты Александра Копцева, совершившего нападение в одной из московских синагог. При этом сам Дёмушкин утверждал, что принадлежность Копцева к Славянскому Союзу установлена не была.

В июле 2006 года Дёмушкин задерживался правоохранительными органами в связи с подозрениями о его причастности к произошедшему незадолго до этого взрыву около мечети в подмосковной Яхроме. В квартире Дёмушкина был произведен обыск, в результате которого были изъяты ноутбук и шесть коробок различных материалов. Обыск и задержание проведены в рамках расследования дела о взрыве мечети в подмосковном городе Яхрома. Тем не менее, вскоре глава Славянского Союза был отпущен на свободу. Впоследствии ответственность за этот взрыв взяли Олег Костарев и Илья Тихомиров, виновные также в теракте на московском Черкизовском рынке в августе 2006 года.

2010-е годы

В начале 2010 года во главе членов Славянского Союза принимал участие в течение четырёх месяцев в конфликте вокруг посёлка «Речник», строения на территории которого подлежали сносу согласно решению Кунцевского суда Москвы. При этом Дёмушкин категорически опроверг сообщения о столкновениях членов Славянского Союза с милицией. «Находятся они там для защиты местных жителей и их имущества от уголовников и сотрудников частных охранных предприятий, которые могут заниматься мародёрством после сноса домов» — заявил тогда Дёмушкин.

27 апреля 2010 года Московский городской суд признал межрегиональное общественное движение «Славянский союз» экстремистским. 29 июня 2010 года Верховный Суд РФ оставил в силе решение Московского городского суда о запрете движения. В тот же день Дёмушкин заявил о самороспуске организации. Правопреемницей запрещенного движения стала Славянская сила.

«Славянская сила» позиционировала себя в качестве национал-социалистической организации, признавая труды лидеров НСДАП в качестве базиса. Организация открыто требовала «очищения» страны от всех «нерусских», за исключением только для представителей тех этнических групп, которые не имеют собственной государственности. Для этих целей организация поддерживала и поощряла праворадикальное насилие.

11 декабря 2010 года Дёмушкин принимал участие в беспорядках на Манежной площади, однако категорически отверг обвинения в том, что столкновения с ОМОН спровоцировали националисты.

12 марта 2011 года выступил на митинге в Москве в защиту полковника Квачкова, обвиняемого в подготовке мятежа.

3 мая 2011 года Дёмушкин, совместно с лидером ДПНИ Александром Беловым, выступил основателем нового националистического объединения «Русские». Новая организация была создана на базе запрещенных Славянского Союза и ДПНИ, а также ряда других националистических движений. В июле 2011 года Дёмушкин совместно с двумя соратниками (Александр Белов и Владимир Максимов) съездил в Чечню, после чего восхитился положением дел в республике, что вызвало неоднозначную реакцию в среде русских националистов.

29 января 2012 года Дёмушкин выступил в парламенте Чеченской республики, где поднял вопрос о придании русскому народу государствообразующего статуса в РФ. Данное предложение предполагает внесение соответствующих поправок в статью 1 Конституции РФ. Ранее глава чеченского парламента Дукуваха Абдурахманов, комментируя инициативу Дёмушкина, заявил в интервью Русской Службе Новостей, что орган готов выступить с законодательной инициативой об изменении статуса русского народа. При этом он подчеркнул, что юридически это «никому ничего не даст». «Но если есть такое желание, и это желание постоянно эксплуатируется политически, можно расставить акценты», — отметил Абдурахманов.

Принимал активное участие в акции в защиту лидера гражданского движения «Лига обороны Москвы» Даниила Константинова, задержанного по подозрению в убийстве. В интервью РИА «Новый Регион» Дёмушкин заявил, что не исключает, что уголовное преследование Константинова могло быть сфабриковано по политическим мотивам. Также Дёмушкин добавил, что до ареста на Константинова оказывали давление сотрудники правоохранительных органов с целью склонить к сотрудничеству. 9 апреля 2012 года Дёмушкин участвовал в серии одиночных пикетов у здания Главного следственного управления Следственного комитета РФ по г. Москве.

26 апреля 2012 года в интервью РИА «Новый Регион» Дёмушкин выразил мнение, что против адвоката Дагира Хасавова, который в эфире «Рен-ТВ» пообещал залить Москву кровью, если не будут созданы шариатские суды, будет возбуждено уголовное дело. В то же время он отметил, что после заявления градус ксенофобии в России повысится, что может привести к непредсказуемым последствиям. По мнению Дёмушкина, Хасавов «сделал для разжигания межнациональной розни в России больше, чем все националисты — и русские, и остальные, вместе взятые».

14 августа 2012 года Дёмушкин подал документы для участия в выборах мэра Калининграда, однако Избирательная комиссия отказала ему в регистрации.

22 августа 2012 года обратился к патриарху Московскому и всея Руси Кириллу с просьбой оказать поддержку оргкомитету «За вынос Ленина». Ранее в рамках оргкомитета Дёмушкин обратился к генпрокурору РФ Юрию Чайке с просьбой проверить, является ли законным нахождение тела Ленина на Красной площади. К настоящему моменту официального ответа со стороны Генеральной прокуратуры не получено..

19 октября 2012 года Дёмушкин, по его собственным словам, получил благословение оптинского старца Илии на проведение Русского марша.

19 марта 2012 года объединение «Русские» высказало намерение создать политическую партию, первоначальная численность которой должна будет составить около 20 тысяч человек. Лидером националистический партии станет Дёмушкин.

В начале июля 2012 года Дёмушкин уведомил Минюст о создании организационного комитета политической партии Партия националистов. Уполномоченным лицом комитета был назначен Дёмушкин. К настоящему моменту процесс регистрации партии ещё не завершен.

Принимал активное участие в протестном движении в России, развернувшемся после думских выборов 2011 года.

Политические убеждения

В период членства в «Славянском союзе» Дёмушкин придерживался национал-социалистических взглядов и выступал за создание русского национального государства, построенного на принципах социальной справедливости. Однако в интервью 2015 года интернет-изданию Meduza Дёмушкин заявил, что национал-социализм — «тупиковый путь», и на сегодняшний день он считает себя «традиционным националистом».

Дёмушкин требует придания русскому народу государствообразующего статуса и внесения соответствующих поправок в Конституцию России.

При этом называет лозунг «Россия для русских» «не очень правильным и требующим расшифровки». По его мнению, данный лозунг следует трактовать, как «Россия для русских и других коренных народов России». Коренными народами называет народы, которые «проживают на территории страны, участвуют в её защите, строительстве и укреплении и не имеющие за пределами России своих национальных образований».

Сторонник федеративного государственного устройства России.

Считает, что русские, украинцы и белорусы являются одним народом.

Выступает за введение визового режима со странами Средней Азии, наведение порядка в миграционной сфере и рынке труда, ликвидацию этнических монополий для этнических сообществ.

Сторонник десоветизации страны. Является координатором оргкомитета «За вынос мумии Ленина!».

Дёмушкин является одним из ключевых организаторов Русского марша.

Уголовные дела

3 мая 2011 года Главным следственным управлением Следственного комитета РФ было возбуждено уголовное дело по ч. 1 ст. 282.2 УК РФ (организация деятельности экстремистской организации). По версии следствия, «деятельность общественного объединения „Славянский союз“, несмотря на признание его в установленном порядке экстремистской организацией, до настоящего времени фактически не прекращена. Напротив, в целях избежания уголовной ответственности объединение было переименовано и стало называться „Славянская сила“. Фактическим лидером данной организации является Дмитрий Дёмушкин».

22 октября 2011 года в отношении Дёмушкина было возбуждено уголовное дело по двум статьям УК РФ: п. «а» ч.2 ст.282 (возбуждение ненависти либо вражды) и ч. 3 ст. 212 УК РФ (призывы к массовым беспорядкам и к насилию над гражданами). По мнению следствия, 17 октября 2011 года Дёмушкин в интервью одному из информационных агентств высказывал идеи о признании превосходства русской нации над другими, призывал к беспорядкам и высказывал угрозы применения насилия в отношении лиц, которые будут воспрепятствовать установлению идеологии русского превосходства. По мнению Дёмушкина, речь шла об интервью, данном им информационному агентству «Новый регион», в котором он заявил, что если власти не санкционируют Русский марш, «это будет побоище, прорывы ОМОН, массовые потасовки в центре Москвы. Потому что на окраину тогда мы не пойдем, а сами выберем место. И там будут уже тысячи задержанных».

7 марта 2013 года Дёмушкину было предъявлено окончательное обвинение, в котором следствие оставило лишь одну из инкриминируемых ему уголовных статей, изъяв из обвинительного заключения п. «а» ч.2 ст.282 (возбуждение ненависти либо вражды) и ч. 3 ст. 212 УК РФ (призывы к массовым беспорядкам и к насилию над гражданами).

Таким образом Дмитрию Дёмушкину инкриминируется ч. 1 ст. 282.2 УК РФ (организация деятельности общественной организации, в отношении которой судом принято вступившее в законную силу решение о запрете деятельности в связи с осуществлением экстремистской деятельности), по которой ему грозит до трех лет лишения свободы.

24 июня 2013 года в Останкинском суде г. Москвы начался судебный процесс.

Ему была избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде и надлежащем поведении.

В ходе беспорядков 6 мая 2012 года Дёмушкин был ранен во время задержания полицией в ходе прорыва со станции метро «Театральная» на Манежную площадь и доставлен в ОМВД "Даниловский. По его словам, стражи порядка ударили его по голове резиновой дубинкой. Медики констатировали у Дёмушкина «сотрясение мозга, ушиб мягких тканей затылка», после чего госпитализировали в Первую Градскую больницу.

В марте 2014 года мировой суд Останкинского района Москвы признал Дёмушкина виновным в организации экстремистского сообщества — движения «Славянская сила», лидером которого он является. Дёмушкин приговорён к штрафу в 200 тысяч рублей, но освобождён от наказания в связи с истечением срока давности совершения преступления.

21 октября 2016 года во время подачи заявки на проведение «Русского марша» Демушкин был задержан и доставлен в суд, который избрал ему меру пресечения в виде домашнего ареста по уголовному делу об экстремизме.

Оценки и мнения

Политическая деятельность Дёмушкина вызывает противоречивые оценки.

Политолог Станислав Белковский в интервью «Особой букве» отозвался о нём резко негативно:

Дёмушкин — провокатор, который работает на Рамзана Кадырова, это очевидно.

Директор информационно-аналитического центра «СОВА» Александр Верховский, комментируя поездку Дёмушкина в Чечню и встречу с Рамзаном Кадыровым, заявил, что считает её «полноценной политической игрой с обеих сторон». По мнению Верховского, нет оснований расценивать визит лидеров националистического движения «Русские» в Чеченскую республику как позитивную тенденцию в рамках выстраивания межэтнического диалога.

Координационный совет Русского гражданского союза заявил, что лидеры движения «Русские» (включая Дёмушкина) не выражают мнения всего русского движения, в частности, его симпатии к авторитаризму не поддерживаются национал-демократами.

Российский журналист Максим Калашников, комментируя уголовное преследование Дёмушкина, выступил в его защиту, заявив:

Что я могу сказать о случившемся? Хорошему русскому парню, Диме Дёмушкину, предъявили обвинения по двум уголовным статьям. Самое главное, по той самой «русской» двести восемьдесят второй статье. За что? За то, что человек осмелился в обычном интервью сказать, что русские люди имеют право собраться, что русский народ имеет право быть государствообразующим народом.

Президент Фонда эффективной политики Глеб Павловский считает, что власть будет любыми способами противодействовать Дёмушкину в легализации в публичной политике:

Всему виной репутация, он же образ, который сложился у наших националистов, в частности у Дёмушкина. Его считают крайне правым, чуть ли не экстремистом, хотя это не так. Его будут вытеснять любыми неправовыми способами из любых выборов и политической жизни. Если ещё с ним на улице система готова смириться, то дать возможность участвовать в выборах или создать политическую партию ему система не даст. Хотя тем самым система может навредить и себе, загоняя такие силы в откровенное подполье.

Журналист Максим Шевченко утверждал, что Дёмушкин является неонацистом. В прямом эфире российского Интернет-издания RUSSIA.RU Шевченко во время интервью с Дёмушкиным заявил, что до знакомства считал его «абсолютно невозможным человеком, манипулируемым и нацистом», а после личной беседы полностью переменил своё мнение и считает его «русским националистом, достойным, православным человеком со своими взглядами и позицией», о чём публично перед всеми признаётся. 22 мая 2013 года Шевченко в интервью Русской службе новостей заявил: «Есть в национальном движении и вполне вменяемые люди — в частности движение Д. Дёмушкина. И на месте Кремля я бы дал ему карт-бланш на объединение им националистов, запретив, одновременно, всех остальных»..

Интересные факты

• В интервью информагентству Nevex TV пообещал в случае своего прихода к власти полностью поменять российское телевидение, так как оно способствует морально-нравственной деградации молодежи. В частности, Дёмушкин заявил, что музыкально-развлекательный телеканал МТV при нём точно будет закрыт, поскольку, по его мнению, занимается пропагандой гомосексуализма.
• 5 мая 2012 года в интервью российскому информационному агентству «Новый регион» Дёмушкин заявил, что «сегодня нет ни одной организации и партии, которая отражала бы интересы русских. Есть коммунисты, либералы, бюрократы, „партия воров и жуликов“. А партии русских нет. Мы добиваемся всеобщей этнополитической русской солидарности».

Ссылки

• [www.demushkin.com/content/articles/315/3298.html Биография Д. Н. Дёмушкина на сайте СС] (недоступная ссылка с 25-01-2016 (3006 дней))
• [ns-tv.livejournal.com/ ns-tv] — Д. Н. Дёмушкин в «Живом Журнале»
• Дёмушкин, Дмитрий — статья в Лентапедии. 2012 год.
• Лорен Милло. [web.archive.org/web/20070807174659/inopressa.ru/liberation/2006/06/07/16:20:34/nationalisme Русские, называющие себя «СС»] // Libération / InoPressa
• [www.netlenin.ru/ Официальный сайт всероссийского оргкомитета «За вынос Ленина»]

Отрывок, характеризующий Дёмушкин, Дмитрий Николаевич

Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.