Д-4 (танк)

Д-4
Классификация	Средний танк, бронедрезина
Боевая масса, т	12 (проектная) 15 (фактическая)
Компоновочная схема	классическая, двухбашенная
Экипаж, чел.	6
История
Производитель	Ижорский завод, Московский железнодорожный ремонтный завод
Годы производства	1929—1931
Годы эксплуатации	1931
Количество выпущенных, шт.	1
Основные операторы
Размеры
Длина корпуса, мм	≈7800
Высота, мм	≈2600 (на гусеницах) ≈2300 (на колёсах)
Клиренс, мм	600
Бронирование
Лоб корпуса, мм/град.	20
Борт корпуса, мм/град.	13
Днище, мм	8
Крыша корпуса, мм	8
Лоб башни, мм/град.	20
Корма рубки, мм/град.	8
Вооружение
Калибр и марка пушки	2 × 45-мм пушки
Тип пушки	танковая
Углы ГН, град.	270°
Пулемёты	4 × 7,62-мм ДТ
Подвижность
Тип двигателя	2 × 4-цилиндровых бензиновых Hercules (МС-2) с единой системой охлаждения
Мощность двигателя, л. с.	2 × 105
Скорость по шоссе, км/ч	35 км/ч на гусеницах (проектная)
Колёсная формула	4 × 2 / 2
Тип подвески	на листовых рессорах
Преодолеваемая стенка, м	0,80
Преодолеваемый ров, м	2,80

Д-4 (также известный как танк Дыренкова, танк Д или ДРС) — опытный советский двухбашенный средний колёсно-гусеничный танк межвоенного периода. Разработан в 1929—1931 годах. Единственный построенный опытный экземпляр показал неудовлетворительные результаты ходовых испытаний и не был завершён.

История создания

26 июня 1926 года командование РККА и руководство ГУВП приняли «Трёхлетнюю программу танкостроения», предусматривавшую поставку на вооружение Красной армии в течение трёх лет современной бронетехники всех видов. Для этих целей были развёрнуты масштабные опытно-конструкторские работы, в рамках которых было начато проектирование танка сопровождения и маневренного танка — Т-18 и Т-12 соответственно.

Во второй половине 1920-х конструктором-самоучкой Николаем Ивановичем Дыренковым в частном порядке была начата разработка оригинального колёсно-гусеничного танка с возможностями движения по железным дорогам и преодоления водных преград, который должен был бы удовлетворять сформулированным в «Трёхлетней программе» требованиям к маневренному танку. 5 октября 1929 года, через несколько месяцев после одобрения проекта Т-12, конструктор обратился со своим проектом в РВС СССР, а 8 ноября того же года — выступил на очередном заседании последнего с докладом о «конструктивно-технических данных, боевых и тактических свойствах разработанной им системы — проект среднего маневренного танка», по результатам которого было принято постановление следующего содержания:

Признать целесообразным подвергнуть испытанию танк системы Д с каковой целью дать срочный заказ Ижорскому заводу на 6 опытных экземпляров танка со сроком сдачи первого танка не позднее 1 апреля 1930 года.

14 декабря 1929 года был открыт заказ Ижорскому заводу на изготовление танка конструкции Дыренкова стоимостью 95 000 рублей, причём 25% суммы перечислялись практически сразу; общая оценочная стоимость шести опытных экземпляров оценивалась в 927 000 рублей, и из-за отсутствия необходимых средств было принято решение о постройке только двух танков. В том же месяце на Ижорском заводе было создано возглавленное Дыренковым опытно-конструкторское и испытательное бюро УММ РККА, начавшее активную работу по проектированию получившего обозначение «Д-4» танка.

Общая компоновка танка Д-4 была закончена к февралю 1930 года, после чего было начато изготовление рабочих чертежей. Уже на этапе подготовки последних было выяснено, что предусматривавшееся первоначальным вариантом размещение на танке трёх башен с 45-мм орудиями не является оптимальным с точки зрения расположения вооружения и перегружает машину, в результате чего количество башен и орудий было сокращено до двух.

Активно начавшаяся работа по изготовлению танка вскоре затянулась, причиной чему послужили как сложность машины, так и действия самого главного конструктора. Во-первых, Дыренков одновременно с Д-4 работал ещё над несколькими проектами боевых машин (танки, танкетки, бронеавтомобили и мотоброневагоны), распыляя силы. Помимо этого, не имевший достаточного образования конструктор самостоятельно производил все расчёты, категорически отказавшись от помощи выделенных в его КБ инженеров, — как следствие, одни и те же чертежи переделывались по нескольку раз, а в некоторых расчётах были допущены ошибки. 22 мая 1930 года Константин Калиновский в докладе на имя Климента Ворошилова указывал следующее:

Состояние работ по машине Д на Ижорском заводе таково, что Ваше задание по изготовлению опытного образца к 1 июля выполнено не будет. Основные причины следующие:

1. Рабочие чертежи по основным агрегатам Дыренков закончил только к 4 мая, в связи с чем детали по этим чертежам будут готовы только к 15 июня.

2. До настоящего времени нет чертежей: органов управления машиной, приводов к подъемным механизмам, рулевого управления при движении на колесном ходу.

В сложившейся ситуации Дыренков, оправдываясь, обвинил в задержке завод и его специалистов. Так, 29 октября 1930 года в донесении начальнику УММ РККА Иннокентию Халепскому он писал:

Сообщаю, что вследствие обычных для Ижорского завода неполадок, коробки, поддерживающие танк на гусеничном ходу, в третий раз испорчены заводом. В настоящее время они отлиты в четвертый раз. Корпус танка после переклепки сегодня ночью хвостовой части снят со станка. В работе остались шевронные шестерни передачи и редуктора, взамен испорченных заводом. С сегодняшнего дня начаты работы по сборке и монтажу наружных механизмов на корпусе.

В начале 1931 года ОКБ Дыренкова было переведено в Москву и было размещено на территории Московского железнодорожного ремонтного завода, где была произведена окончательная сборка Д-4. В марте того же года была произведена первая пробежка танка по заводскому двору на колёсах, однако ещё до начала основных испытаний стало ясно, что машина оказалась неудачной. Механизм смены хода работал успешно, но оказался слишком громоздким, сложным и ненадёжным для серийного производства и эксплуатации. Масса танка оказалась выше расчётной и составила около 15 т, при том что вооружение и оборудование для подводного хода ещё не были установлены. На колёсах машина даже по бетонному полу заводского цеха передвигалась с трудом. Неудачная конструкция трансмиссии приводила к частым поломкам и затрудняла движение на гусеничном ходу. В сочетании с оказавшейся недостаточной мощностью двигателей и неудачной системой опорных катков это делало заявленную скорость передвижения — до 35 км/ч на гусеницах — недостижимой.

Вскоре работы над показавшим свою бесперспективность Д-4 были прекращены, и был спешно разработан новый проект танка Д-5, предварительный вариант которого (без расчетов) был подан Дыренковым в сентябре 1931 года. Председатель НТК УММ Г. Бокис, незадолго до этого лично посетивший Московский железнодорожный ремонтный завод и ознакомившийся с ходом работ, выступил против нового проекта — так, 8 сентября докладывал Халепскому:

Вам уже известен печальный опыт по изготовлению опытного образца танка Д-4, в результате чего мы не получили машины, а лишь израсходовали около миллиона рублей народных денег. Сам конструктор Дыренков как видно решил, что из этой машины ничего не выйдет и поэтому конструкцию Д-4 бросил и приступил к переконструированию танка по типу Д-5. У меня большие сомнения, что из этой машины что-нибудь выйдет и не будут ли опять потрачены миллионы рублей и в результате опять получим коробку с разными не действующими механизмами. В этом меня убеждает то обстоятельство, что машина Д-5 сохраняет основные механизмы Д-4.

При рассмотрении проекта Д-4 в НТК УММ конструктор не представил никаких расчетов к своему проекту, и все объяснения сводились к авторитетным заявлениям, что "обязательно все механизмы будут действовать, что называется на большой палец.

Я считаю совершенно излишними проведенные т. Дыренковым затраты на изготовление стальных коробок для определения давления воды на танк. Все это можно было бы сделать теоретически, путём привлечения специалистов, знакомых с расчетами подводных лодок.

Все это заставляет меня просить Вас:

1. Поручить т. Дыренкову представить в НТК все основные чертежи Д-5 с необходимыми расчетами.

2. До рассмотрения в НТК проекта и расчетов по танку Д-5 пректатить изготовление отдельных агрегатов по танку этого типа.

Обратившись напрямую к Михаилу Тухачевскому, Дыренков сумел добиться решения о постройке танка Д-5 Мариупольским заводом. В ноябре 1932 года были готовы макет машины в натуральную величину и рабочие чертежи, а также изготовлены некоторые детали и узлы — однако 1 декабря ОКБ Дыренкова было расформировано, а все его работы свёрнуты.

Описание конструкции

Д-4 представлял собой танк классической двухбашенной компоновки с одноярусным расположением вооружения в двух диагонально ориентированных башнях. Отделение управления располагалось в лобовой части танка, боевое — в средней, моторно-трансмиссионное — в кормовой.

Броневой корпус и башня

Корпус танка — вытянутой коробчатой формы, клёпанный, собиравшийся из катаных броневых листов. Две башни шестигранной формы расположены диагонально в передней части корпуса: передняя относительно продольной оси симметрии смещена к левому борту, задняя — к правому. Взаимное расположение башен давало каждой угол обстрела в 270° с возможностью одновременной стрельбы вперёд. Ходовая часть экранировалась, между экраном и корпусом танка была смонтирована массивная клепаная стальная коробка, на которую устанавливались элементы ходовой части.

Вооружение

Вооружение танка состояло из двух 45-мм пушкек конструкции Соколова и двух 7,62-мм пулемётов ДТ в башнях, а также двух 7,62-мм пулемётов ДТ в левой части лобового бронелиста.

Средства наблюдения и связи

Танк Д-4 имел обычный для своего времени минимум приборов наблюдения: командир танка вёл наблюдение при помощи смотровых щелей, механик-водитель — при помощи стробоскопического прибора; также в лобовой части корпуса перед поворотными башнями были оборудованы две небольшие наблюдательные башенки цилиндрической формы.

Двигатель и трансмиссия

В качестве силовой установки на танке Д-4 были использованы два импортных автомобильных четырёхцилиндровых бензиновых двигателя Hercules (МС-2) мощностью 105 л. с. каждый, оснащённых единой системой охлаждения. Трансмиссия — механическая с 4-скоростной коробкой перемены передач, с возможностью реверса, что позволяло двигаться вперёд и назад с одинаковой скоростью. Управление осуществлялось с помощью гидравлических усилителей.

Ходовая часть

Ходовая часть танка — колёсно-гусеничная. Подвеска — рессорная, с использованием листовых рессор автомобильного типа.

Гусеничный ход применительно к одному борту состоял из заднего ведущего, переднего направляющего и трех сдвоенных опорных катков большого диаметра, поддерживающие катки отсутствовали. Опорные катки вместе с рессорами крепились на коробке между основным корпусом и экраном. Каждый трак состоял из нижней штампованной и верхней литой частей, ширина трака — 420 мм.

Колесный ход — четыре автомобильных колеса, установленных на осях ведущих и направляющих катков с внешней стороны экрана. Передняя пара колёс была управляемой.

Переход между гусеничным и колёсным ходом осуществлялся с помощью двух домкратов с приводом от двигателя машины, менявшими вертикальное положение коробки с опорными катками: при поднятии последней танк становился на автомобильные колёса.

В передней и задней части танка под днищем были смонтированы две железнодорожные колёсные пары, благодаря которым машина могла использоваться в качестве бронедрезины.

Для форсирования водных преград предусматривалось использование оборудования для подводного хода.

Сохранившиеся экземпляры

Единственный построенный экземпляр танка не сохранился. На сегодняшний день известны только две сохранившиеся фотографии машины.

---

Литература

• Максим Коломиец [armor.kiev.ua/Tanks/BeforeWWII/dyrenkov/ Танк Дыренкова] // Танкомастер : журнал. — 2000. — № 4.

Ссылки

• Darkhead. [www.aviarmor.net/tww2/tanks/ussr/d-4.htm Д-4]. AviArmor. Проверено 15 августа 2011. [www.webcitation.org/67XMKgUgl Архивировано из первоисточника 9 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Д-4 (танк)

Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.