Д-9 (бронеавтомобиль)

Д-9
Классификация	тяжёлый бронеавтомобиль
Боевая масса, т	7
Экипаж, чел.	4
История
Разработчик	Н.И.Дыренков
Производитель	Ижорский завод
Годы разработки	1930—1931
Годы производства	1931
Основные операторы	СССР СССР
Размеры
Длина корпуса, мм	6230
Бронирование
Лоб корпуса, мм/град.	8
Борт корпуса, мм/град.	6
Корма корпуса, мм/град.	8
Лоб башни, мм/град.	8
Вооружение
Калибр и марка пушки	37-мм пушка Гочкис
Пулемёты	7 x 7,62-мм пулемёты ДТ
Подвижность
Тип двигателя	бензиновый, 4-цилиндровый, жидкостного охлаждения
Мощность двигателя, л. с.	55
Скорость по шоссе, км/ч	38
Колёсная формула	6 × 4

Д-9 — советский тяжёлый бронеавтомобиль межвоенного периода, разработанный Н.И.Дыренковым.

История создания

18 июля 1930 на заседании РВС СССР был утверждён план о создании четырёх новых образцов бронеавтомобилей, два из которых предполагалось отнести к среднему классу (на них ставилась ходовая часть грузовиков АМО-2 и Форд-Тимкен). Предполагалось установить броню толщиной от 6 до 8 мм, а в качестве оружия выбрать пушку калибром 20 или 37 мм, тяжёлый пулемёт калибром 12,7 мм и три пулемёта калибром 7,62 мм. Через месяц в проект была добавлена рекомендация использования шасси трёхосных автомобилей Мореланд. Выполнение заказа было поручено Ижорскому заводу, который должен был сдать 11 декабря два опытных образца.

Ввиду большой загруженности завода работа шла крайне медленно: представитель НТК УММ заявил, что проектирование бронемашины не дошло даже до стадии первых эскизов (они могли быть готовы только через 10-15 дней), а разработка оружия не была завершена (вследствие чего в качестве оружия были выбраны 7,62-мм пулемёты ДА). Но на помощь коллективу завода пришёл Николай Иванович Дыренков, который ранее конструировал машины Д-4 и Д-5. 9 февраля 1931 Дыренков при небольшом времени и малых средствах подготовил три прототипа: «Форд-Тимкен» Ижорского завода, «Мореланд» и «Форд-Тимкен» собственного проекта (два последних автомобиля не были закончены, поскольку шасси было приварено на раму, а двигатель и башни были не до конца защищены). К маю 1931 года строительство завершилось: автомобили получили имена Д-13 и Д-9 (шасси «Мореланд»).

Конструкция

Д-9 собирался из бронелистов при помощи сварки, но их толщина не превышала фактически 4-6 мм. В список оружия вошли пушка Гочкиса калибром 37 мм, главный пулемёт ДТ и ещё восемь пулемётов шаровых установках (по три на борт, одна спереди, одна сзади). Авиационная турель, которая располагалась на крыше корпуса, за башней, сохранялась, но на ней не ставилось вооружение. Образец имел большие размеры и массу около 7 т, развивая скорость до 38 км/ч.

Испытания и итоги

Испытания продолжались до июня 1931 года, по итогам которых автомобиль был признан неудачным: он проиграл по всем характеристикам серийному БА-27. Повторные испытания состоялись 27 июня (Дыренков убрал два пулемёта и внёс массу мелких доработок), но мнение военной комиссии не изменилось:

…Исходя из того, что Д-9 как образец тяжелого бронеавтомобиля оказался чрезвычайно громоздким, неповоротливым, имеет пониженную динамику и не обладает какими-либо существенными боевыми преимуществами по сравнению со средним бронеавтомобилем, признать, что шасси автомобиля “Мореланд” не пригодно для бронировки и может быть использовано под спецустановки: счетверенного пулемета, химические и т.д…

После испытаний автомобиль был разобран. Однако труды Дыренкова не пропали даром — на шасси «Мореланда» были созданы самоходные артиллерийские установки СУ-1-12.

Литература

М.Коломиец. Броня на колесах. "История советского бронеавтомобиля 1925-1945", Москва, ООО «Издательство Яуза», ООО «Издательство Эксмо». 2007

Ссылки

• [aviarmor.net/tww2/armored_cars/ussr/d-9.htm Д-9. Тяжелый бронеавтомобиль]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Д-9 (бронеавтомобиль)

Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.