Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнёры

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнёры
Основание	1993
Прежние названия	Егоров, Пугинский, Афанасьев </br> Егоров, Пугинский, Афанасьев и Маркс (ЕПАМ)
Основатели	Николай Егоров, Борис Пугинский, Дмитрий Афанасьев
Расположение	Москва, Санкт-Петербург, Киев, Минск, Лондон, Вашингтон
Ключевые фигуры	Дмитрий Афанасьев (председатель комитета партнеров), Илья Никифоров (управляющий партнёр)
Продукция	Юридические услуги
Число сотрудников	35 партнёров
Сайт	[www.epam.ru/ www.epam.ru]

К:Компании, основанные в 1993 году

Адвокатское бюро «Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнёры» (ЕПАиП, EPA&P) — крупнейшая российская юридическая фирма. Основана в 1993 году. Представлена офисами в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Минске и ассоциированными офисами в Лондоне и Вашингтоне.

История

В 1993 году Дмитрий Афанасьев, закончивший юридический факультет ЛГУ в 1989 году и успевший несколько лет поработать в США в юрфирмах Schnader Harrison Segal & Lewis и Wolf, Block, Schorr & Solis-Cohen, присоединился к партнёрству Николая Егорова и Бориса Пугинского. Егоров был некогда сокурсником Владимира Путина по юрфаку ЛГУ и продолжал там же преподавать право, одним из его студентов был Афанасьев; бывшего заместителя начальника юстиции России Бориса Пугинского Афанасьев знал через его сына.

Николай Егоров возглавил офис в Санкт-Петербурге, Пугинский — в Москве, а Афанасьев открыл небольшой офис в Филадельфии, ориентированный на американские корпорации, инвестирующие в Россию. Одним из самых ценных клиентов стала юрфирма Dechert, отдавшая в ведение нового адвокатского бюро выходивших на постсоветский рынок отельеров Marriott International и инвестфонд Franklin Templeton.

Афанасьев вернулся в Россию лишь в 1999, передав филадельфийский офис новому партнёру — Брюсу Марксу, бывшему партнёру в Spector Gadon & Rosen. Некоторое время адвокатское бюро носило имя «Егоров, Пугинский, Афанасьев и Маркс» (ЕПАМ), что до сих пор отражено в доменном имени epam.ru. В 2001 году ввиду разногласий Маркс вышел из партнёрства, с его уходом был закрыт офис в Филадельфии.

К 2006 году число юристов превысило сто человек. В России бюро уступало по размеру штата лишь фирме «Пепеляев, Гольцбат и партнеры», но занимала первое место по размеру выручки, которую Forbes оценивал в 24 млн долларов.

В апреле 2007 года фирма открыла свой офис в Лондонe. Его возглавил Аллен Томас, выходец из Paul, Weiss, Rifkind, Wharton & Garrison.

Летом 2011 года было объявлено о слиянии с украинской юридической фирмой Magisters, ставшей к тому времени в результате серии слияний заметным игроком на рынке СНГ. В киевском, минском, астанинском и московском офисах Magisters, основанной в 1997 году, работали около ста юристов, а годовая выручка составляла порядка 26 млн долларов. «Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнёры» по числу юристов были вдвое крупнее, а по выручке — в пятеро (рейтинг The Lawyer European 100 оценивал её в 139 млн долларов за 2010 год). Объединённая юридическая компания стала лидером среди юридических компаний Восточной Европы как по количеству юристов, так и по выручке. В мировом рейтинге адвокатское бюро вошло в сотню крупнейших юридических фирм мира по числу юристов. В рейтинге The Lawyer European 100— 2011 объединённая фирма заняла 18-е место среди европейский независимых юридических компаний. Вскоре после объединения фирма открыла ассоциированный офис в Вашингтоне, который возглавил партнёр киевского офиса Magisters Эндрю Мак.

Клиенты и знаковые дела

Среди клиентов адвокатского бюро крупнейшие российские и западноевропейские компании, а также такие российские государственные ведомства, как МИД России, Минэкономразвития, Минатом, Минпромторг, ФАС, ФСФР, Росимущество и правительство Москвы.

Значительную часть дел составляют бизнес-споры в России. В 2003 году бюро добилось отмены Кемеровским районным судом собственного же решения по иску миноритария об изъятии у «Илим Палп» 61 % акций Котласского ЦБК. Акции, проданные после первого решения суда компаниям, связанным с «Базовым элементом» и «Банкирским домом „Санкт-Петербург“», были возвращены «Илим Палп». В 2005 году бюро представляло в арбитражных судах Москвы и ХМАО интересы Sibir Energy в судебных процессах против «Сибнефти» — последняя обвинялась в незаконном размытии доли Sibir Energy в «Сибнефть-Югре» с 50 % до 1 %. В 2005—2007 годах юристы защитили интересы самарского мобильного оператора СМАРТС в споре с «Сигма Капитал Партнерс» за 20 % акций компании. Также юристы EPA&P представляют в России интересы западноевропейских компаний. К числу таких дел относятся конфликт британской BP с другим акционерами ТНК-BP «Альфа-Групп», а также арбитражный конфликт норвежской Telenor вокруг 26,6 % акций «Вымпелкома».

ЕПАиП участвует в спорах компаний и государства. В 2006 году юристы смогли снизить претензии Федеральной антимонопольной службы к «Евроцемент груп» с 1,9 млрд до 267 млн руб. В 2007—2008 годах бюро представляло правительство Москвы в судах различных инстанций, в результате чего удалось лишить компанию Шалвы Чигиринского права строить новый комплекс на месте снесенной гостиницы «Россия». В 2009—2010 годах бюро выступало на стороне Росимущества в споре за 20 % акций Архангельского ЦБК.

В 2004—2005 годах бюро защищало губернатора Самарской области Константина Титова в уголовном деле, возбуждённом прокураторой по обвинению в злоупотреблении служебным положением. Титов был переквалифицирован в свидетеля, позднее возбуждение дела было признано незаконным. В 2006 году адвокаты консультировали мэра Самары Георгия Лиманского, подозревавшегося в незаконном выделении земельных участков, — суд отказал следствию в привлечении Лиманского в качестве обвиняемого.

В 1999 году Бюро представляло в американском суде компанию «Ависма» в иске против Кеннета Дарта, который обвинялся в присвоении экспортной выручки в размере 50 млн долларов и 100 млн долларов упущенной выгоды. В 2001 году стороны заключили мировую на выгодных для «Ависмы» условиях. В 2006—2007 годах бюро защищало «Евроцемент груп» в судах Великобритании и Кипра по искам фонда Russia Partners на 100 млн долларов.

Адвокатское бюро защищало в зарубежных судах и российских граждан. Так, в 2004 году юристы представляли интересы двух представших перед судом Катара россиян, обвинённых в убийстве Зелимхана Яндарбиева. Они были приговорены к пожизненному заключению и в дальнейшем отправлены в Россию для отбытия наказания. В 2005—2007 годах в судах Норвегии бюро добилось снятия обвинения с задержанных у берегов Шпицбергена экипажей двух рыболовецких судов «Архангельского тралового флота», подозревавшихся в браконьерстве. Летом 2007 года юристы участвовали в переговорах по освобождению похищенных в Нигерии шестерых россиян, являвшихся сотрудниками «Русала» (ранее бюро консультировало «Русал» в сделке по слиянию с СУАЛом и Glencore, а также защищало интересы в споре с «Ведомостями» о пределах коммерческой тайны и разглашении финансовых показателей компании).

Рейтинги и признание

В рейтинге крупнейших юридических фирм в России, составленном «Коммерсантом» в 2015 году, бюро занимает первое место по размеру выручки от российской практики, а также лидирует в рейтингах по четырём направлениям юридической практики: Международный коммерческий арбитраж, Корпоративные споры, Банкротство, Антимонопольные споры и консультирование.

Председатель комитета партнёров адвокатского бюро Дмитрий Афанасьев стал победителем премии The Lawyer European Awards 2015 в номинации «Управляющий партнер года в Европе». 8 сентября 2015 указом Президента России Дмитрию Афанасьеву было присвоено звание «Заслуженный юрист Российской Федерации».

В рейтинге лучших юристов России The Best Lawyers 2016 представлены 42 юриста «Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнёры» — лучший показатель среди юридических фирм, имеющих российскую практику. Управляющий партнер бюро Илья Никифоров получил максимальное количество упоминаний в рейтинге: Best Lawyers рекомендовали его 13 раз для различных специализаций. Также в тройку лидеров вошёл Дмитрий Афанасьев с персональными рекомендациями в шести различных категориях.

Ссылки

• [www.epam.ru/ m.ru] — официальный сайт адвокатского бюро «Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнёры»

Отрывок, характеризующий Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнёры

При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.