Евагрий Понтийский
| Евагрий Понтийский |
Евагрий Понтийский (Эвагрий; греч. Εὐάγριος, ὁ Ποντικός; 346—399) — христианский богослов, византийский философ, монах.
Жизнеописание
Родился около 345 года в небольшом понтийском городке Ивора, расположенном на севере современной Турции.
Отец Евагрия был рукоположен святителем Василием Великим в хорепископа.
Евагрий был также принят в клир святителя Василия и рукоположен им во чтеца.
После внезапной кончины в 379 году Василия Великого Евагрий покинул Каппадокию и прибыл в Константинополь к епископу Григорию Богослову. Став архиепископом Константинопольским, святитель Григорий Богослов сделал Евагрия своим архидиаконом.
Евагрий стал верным помощником и учеником святителя. Об этом свидетельствует сам святитель Григорий Богослов в «Завещании», написанном 31 мая 381 года, где говорит: «Диакону Евагрию, понесшему вместе со мной много трудов и забот, а также во многих обстоятельствах проявившему благоволение ко мне, я выражаю благодарность пред Богом и людьми. Большими воздаяниями отблагодарит его Бог, но, чтобы нам не пренебречь малыми знаками дружбы, я желаю подарить ему одну рубашку, один стихарь, два плаща и тридцать золотых монет».
Уклонился от многообещающей церковной карьеры ради монашества: с 383 года сперва в Нитрийской, затем в Келлийской пустыни в Египте. В Келлиях Евагрий оставался вплоть до своей кончины. Духовным отцом его стал преподобный Макарий Египетский, подвизавшийся ещё дальше в глубине пустыни, в Скиту, где Евагрий постоянно навещал его, ища духовного назидания.
Около него собрался и круг учеников. Имена по крайней мере двух из них нам известны: это Палладий, автор известного «Лавсаика», и впоследствии епископ Еленопольский, и Ираклид, родом с Кипра, позднее рукоположенный святителем Иоанном Златоустом в епископа Ефесского.
Проводя свою жизнь в трудах, молитве, и духовном окормлении паствы, Евагрий завершил свой земной путь в 399 году.
Литературное наследие
Автор ряда трудов о монашеской жизни («Слово о духовном делании», «Зерцало иноков и инокинь»). Разработал учение о восьми помыслах, легших в основу учения о семи смертных грехах.
На Евагрия Понтийского оказал влияние другой известный христианский мистик и богослов, Ориген. Однако нигде в своих сочинениях Евагрий на него не ссылается: Ориген не был для Евагрия церковным авторитетом, по своему значению сравнимым с каппадокийскими отцами и отцами-пустынниками.
Критика
Евагрий развивал некоторые неортодоксальные идеи Оригена, за что на Пятом Вселенском Соборе (553 г.) был осуждён вместе с Оригеном как еретик[1].
Осуждение Евагрия было подтверждено Шестым Вселенским собором[1].
Евагрий и все его тексты преданы анафеме на Латеранском Соборе 649 года, также были анафематствованы те, кто не желает анафематствовать и отвергнуть работы в защиту Евагрия:
Если кто не отвергает и, в согласии со Святыми Отцами, с нами и с верой, не анафематствует душой и устами всех тех, кого святая, кафолическая и апостольская Божия Церковь (то есть пять Вселенских Соборов и все единодушные им признанные Отцы Церкви) отвергла и анафематствовала вместе с их писаниями, до самой последней строки, как нечестивых еретиков, а именно: […] Оригена, Дидима, Евагрия и всех остальных еретиков вместе взятых […]. Так вот, если кто не отвергает и не анафематствует нечестивое учение их ереси и то, что было нечестиво написано кем бы то ни было в их пользу или в их защиту, равно как и самих упомянутых еретиков […]: таковому человеку да будет анафема.[2]
Духовное состояние и аскетическая практика Евагрия критикуется преподобным Иоанном Лествичником:
Богопротивный Евагрий воображал, что он из премудрых премудрейший, как по красноречию, так и по высоте мыслей: но он обманывался, бедный, и оказался безумнейшим из безумных, как во многих своих мнениях, так и в следующем. Он говорит: «Когда душа наша желает различных снедей, тогда должно изнурять её хлебом и водою». Предписывать это то же, что сказать малому отроку, чтобы он одним шагом взошел на самый верх лестницы.[3]
Библиография
Переводы:
- Умозрительные главы аввы Евагрия Понтийского. Пер. и комм. А. И. Сидорова.
- Творения аввы Евагрия: Аскетические и богословские трактаты. / Пер., вступ. ст. и комм. А. И. Сидорова. — М.: Мартис. 1994. — 362 с. 10000 экз.
- Послание к Мелании. / Пер. с сир. Ю. Н. Аржанова. // Антология восточно-христианской богословской мысли. В 2 т. Т. 1. — М.-СПб., 2009. — С. 477—497.
Исследования:
- о. Иоанн Мейендорф. Введение в Святоотеческое богословие.
- Флоровский Г. В. Византийские отцы V—VIII в. — М., 1992.
Напишите отзыв о статье "Евагрий Понтийский"
Примечания
- ↑ 1 2 Деяния Вселенских Соборов, изданныя в русском переводе при Казанской Духовной Академии. — Т. 6. — 3-е изд. — Казань: Казанская Духовная Академия, 1908. — 308 с., деяние 18-е, с. 219
- ↑ Ларше Ж.-К. Христологический вопрос. По поводу проекта соединения Православной Церкви с Дохалкидонскими Церквами: нерешенные богословские и экклезиологические проблемы (пер. с франц. иеромонаха Саввы (Тутунова)) // Богословские труды. — № 41. — С. 175—176.
- ↑ Преподобный Иоанн Лествичник. Лествица. Слово 14. О любезном для всех и лукавом владыке, чреве. Часть 12
Отрывок, характеризующий Евагрий Понтийский
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
