Евангелия Гаримы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Евангелие Гаримы»)
Перейти к: навигация, поиск

Два Евангелия Гаримы (кодекса Гаримы) — древнейший из сохранившихся эфиопских манускриптов, по некоторым данным — самая ранняя сохранившаяся в мире иллюминированная христианская (новозаветная) рукопись[1]. Хранятся в монастыре святого Гаримы близ эфиопского города Адуа. На основе радиоуглеродного анализа рукописи датированы периодом между 330 и 650 годами; исследование проведено в Оксфордском университете под эгидой благотворительного Фонда сохранения эфиопского культурного наследия (Ethiopian Heritage Fund)[2][3].





История

Аксумское царство было одним из первых в мире государств, официально принявших христианство в IV веке. Первым христианским проповедником и первым епископом в Эфиопии был Фрументий (умер около 383 года), выходец из сирийского Тира, грек по происхождению и римский гражданин. По преданию один из девяти святых эфиопской православной церкви, Исаак Гарима, прибыл в Эфиопию в 494 году. Он играл большую роль во второй волне христианизации Эфиопии (вторая половина V — начало VI веков). Согласно житию святого Гаримы, он происходил из византийской императорской семьи и прибыл в Аксум из Константинополя в 494 году по зову преподобного Пантелеймона[4]. Гарима путешествовал по Эфиопии на огненной колеснице, а когда местные жители отказывались принимать христианство, молитвой низводил на них молнию. Там, где Гарима плевал, из земли начинал бить родник. В конце жизни святой основал монастырь, где по обету переписал Евангелие за один день. Легенда гласит: когда абба увидел, что не успевает завершить работу, то Бог по его молитве на время остановил Солнце[1].

Рукописи

Кодексы Гаримы состоят из двух книг: «Гарима I» и «Гарима II». Манускрипты переписаны двумя разными почерками, но украшены в единой манере. Первая книга содержит 348 страниц, первые 11 из которых богато иллюстрированы. Вторая, «Гарима II», содержит 322 страницы, и первые 17 украшены миниатюрами, среди которых портреты четырёх евангелистов (Матфея, Марка, Луки и Иоанна), необычное изображение Иерусалимского храма, а также цветы, арки и колонны. Но удивительнее всего, что на миниатюрах фигурируют 20 видов птиц, в основном таких, какие в Эфиопии не водятся[5].

В стилистике рисунков одни ученые усматривали сирийское, другие — иранское влияние. Далее идет новозаветный текст на геэз, священном письменном языке древней Абиссинии. Отдельное чудо представляет собой переплет, сохранившийся в изначальном виде. Переплет книги «Гарима I» состоит из окованных золоченой медью деревянных досок. В центре расположен большой крест с отверстиями, в которых, возможно, находились драгоценные камни. Переплёт книги «Гарима II» выполнен из серебра и датируется X — XII веками.

Исследования и экспертизы

Рукопись известна исследователям с 1950 года, когда историк искусства из Великобритании Беатрис Плэйн (Beatrice Playne), путешествуя по Эфиопии, добралась до монастыря святого Гаримы. Женщинам вход туда запрещен, но монахи с почтением отнеслись к гостье и вынесли некоторые сокровища, чтобы показать ей. Среди прочего, она увидела большую книгу с тремя с лишним сотнями пергаменных страниц, исписанных текстами четырёх канонических евангелий на геэзе и обильно украшенных прекрасными яркими рисунками и орнаментами. Плэйн не успела ничего толком понять про книгу, она лишь показалась ей «сирийской по стилю».

В 1960-е годы исследованиями кодексов Гаримы занялся француз Жюль Леруа (Jules Leroy). Ему удалось пробраться в библиотеку монастыря и выяснить, что книг на самом деле две. Леруа, вопреки легендам о том, что кодексы созданы отцом Гаримой в конце V — начале VI века, датировал книги рубежом X — XI веков. Эта версия основывалась главным образом на анализе стиля иллюстраций, а также переплёта, совершенно не характерного для того времени, когда жил отец Гарима[4].

В 1963 году уникальные книги попали в руки эфиопского горе-реставратора. Он заново переплёл их, причем сделал это настолько плохо, что перепутал страницы, и вшил в один из томов евангелие XIV века. Всякий раз, когда книги открывали, от страниц буквально отваливались куски. В таком плачевном состоянии они провели больше сорока лет.

В 2006 году из Лондона в монастырь святого Гаримы отправились три специалиста: француз Жак Мерсье (Jacques Mercier), исследователь эфиопского церковного искусства и автор нескольких книг о нём; и англичане Лестер Кэпон (Lester Capon), реставратор рукописей, и Марк Уинстэнли (Mark Winstanley), переплётчик. Эта группа реставраторов по благословению патриарха Эфиопской православной церкви Павла допущена в монастырь святого Гаримы, чтобы провести самые неотложные мероприятия по спасению иллюстраций от осыпания красочного слоя. Специалистам пришлось работать с рукописью под открытым небом, положив её на гробовые козлы, постоянно передвигаясь по монастырскому двору вслед за тенью и отбиваясь от макак и птиц. Они успели лишь более или менее привести в порядок переплёт. Лестер Кэпон не стал очищать его от пыли, листьев и мёртвых насекомых: во-первых, они могут представлять интерес для исследователей, когда у них наконец появится возможность всерьез заняться кодексами Гаримы; а во-вторых, их удаление могло бы ослабить переплёт[4].

Перед тем, как покинуть монастырь, Жак Мерсье прихватил с собой два кусочка пергамента, отвалившихся от книг. Оба небольших кусочка были отправлены в Оксфордскую лабораторию радиоуглеродного анализа, в июне 2010 года та обнародовала результаты исследования: один клочок датируется временем между 330 и 540 годами, другой — между 430 и 650 годами. До сих пор древнейшей иллюстрированной рукописью Нового Завета считалось Евангелие Рабулы, переписанное по-сирийски в 586 году (ныне хранящееся в Лауренциане во Флоренции)[1].

Мерсье также обнаружил, что не только текст евангелий написан по 28 разлинованным строкам, но и содержащиеся в книге миниатюры выровнены по этим линиям[2].

Их следы можно увидеть под слоем краски, и рамки, окружающие миниатюры, также выписаны по некоторым из них, то есть писец и художник работали синхронно. Это, по мнению французского специалиста, говорит о том, что изображения были сделаны там же, где и написан текст — в Аксумском царстве[6].

Ранее исследователи полагали, что изображения были сделаны сирийскими мастерами, и только текст был нанесён их эфиопскими собратьями. По мнению Мерсье, иллюстрации были созданы местной африканской школой художников, о существовании которой ранее не было известно[2].

См. также

Напишите отзыв о статье "Евангелия Гаримы"

Примечания

  1. 1 2 3 [www.vokrugsveta.ru/vs/article/7167/ Человек, который остановил Солнце | Журнал | Вокруг Света]
  2. 1 2 3 [lenta.ru/news/2013/12/23/aksum/ Lenta.ru: Наука и техника: Наука: Эфиопию назвали родиной неизвестной школы христианской живописи]
  3. [ethiopianheritagefund.org/artsNewspaper.html The Arts Nespaper June 2010 — Abuna Garima Gospels]
  4. 1 2 3 [lenta.ru/articles/2010/07/16/gospels/ Lenta.ru: Наука и техника: Сокровища святого Гаримы]
  5. [kryukov-a.livejournal.com/44412.html kryukov_a — Евангелие Аббы Гаримы]
  6. [lenta.ru/articles/2014/01/03/ephiopia/ Lenta.ru: Наука и техника: Наука: Зачем книжке картинки]


Отрывок, характеризующий Евангелия Гаримы

– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.