Евангелие Хитрово

Для термина «Хитрово» см. также другие значения.

Апостол Иоанн Богослов со своим учеником Прохором

Андрей Рублёв (?)

Евангелие Хитрово. 1390-е

Пергамен, рукопись

Российская государственная библиотека, Москва

Евангелие Хитрово — рукописное Евангелие-Апракос конца XIV века. Получило название от своего владельца — боярина Богдана Хитрово, который получил рукопись в дар от царя Фёдора Алексеевича. Рукопись была украшена драгоценным окладом и передана им в дар Троице-Сергиевой лавре, где она хранилась в алтаре до 1920 года. В настоящее время Евангелие Хитрово находится в собрании Российской государственной библиотеки.

Евангелие имеет богатый декор (заставки, инициалы, миниатюры и символы евангелистов). Происхождение рукописи относят к московской школе Феофана Грека, а авторство ряда миниатюр приписывают его ученику — Андрею Рублёву. В 1997 году ЮНЕСКО внесло Евангелие Хитрово в международный реестр «Память мира».

Миниатюры рукописи

Евангелие украшено миниатюрами с изображением евангелистов и их символов (изображение на отдельных листах символов евангелистов является первым примером в русской книжной миниатюре). В миниатюрах Евангелия Хитрово смешаны три живописных стиля: нововизантийский, балканский и тератологический.

Миниатюры рукописи, по мнению ряда специалистов, выполнены Андреем Рублёвым и художниками его школы. Однако академик В. Н. Лазарев приписывает авторство двух миниатюр (евангелист Иоанн Богослов и эмблема евангелиста Матфея) Феофану Греку и считает, что рукопись происходит из его мастерской. Остальные миниатюры, на его взгляд, выполнены рукой менее опытного мастера. Характеризуя их, Лазарев пишет:

Здесь, в отличие от строгого Иоанна, лица носят более открытый и добродушный характер, в них явно проступают русские черты (особенно в Матфее). Мотивы палеологовской архитектуры использованы не очень удачно, утяжелены и друг с другом нескоординированы. Все указывает в этих миниатюрах на руку еще не вполне сложившегося русского мастера, пытающегося овладеть всеми тонкостями палеологовской живописи. Весьма соблазнительно отождествить этого мастера с молодым Рублевым, обучавшимся в мастерской Феофана.

Искусствовед М. В. Алпатов напротив приписывает создание ангела (символ евангелиста Матфея) Андрею Рублёву и высоко оценивает эту миниатюру, за которой закрепилось название «Ангел Рублёва»:

В этом светлом видении юношеской чистоты ярко проявилась неповторимость художественного дара Рублёва. Снова, как в иконе «Преображение», мотив круга имеет определяющее композиционное значение. Мастер превосходно решил трудную задачу — он так замкнул крылатого кудрявого юношу круглым обрамлением, что оно придает широко шагающей и парящей фигуре спокойствие и завершенность.

Заставки и инициалы

Евангелие Хитрово содержит пять больших заставок (четыре нововизантийских и одну балканскую). Заставки в нововизантийском стиле выполнены в форме прямоугольных рамок с различными комбинациями квадратов и кругов. Они заполнены бутонами стилизованных цветов и листьев. Балканская заставка украшена ременными плетёнками в виде решёток и кругов. Фон заставок нарисован золотом, геометрические фигуры голубые, а цветы и листья — синие и зелёные.

Инициалы Евангелия Хитрово выполнены в виде изображений различных животных (например, фантастические морские звери, цапля, змея). Они появились в рукописи под влиянием балканского и неовизантийского орнаментов. Инициалы украшают каждую страницу Евангелия и имеют разнообразные орнаментальные решения. Ряд инициалов совпадают с инициалами «Евангелия Кошки», созданного около 1392 года, что позволяет сделать вывод о том, что обе рукописи происходят из одной и той же мастерской.

См. также

• Аникиевское Евангелие — иллюминированное Евангелие московской мастерской начала XV века, но уже отступившее в своих миниатюрах от традиций палеологовского искусства
• Список евангелий-апракосов

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Евангелие Хитрово
• Лазарев В. Н. [www.icon-art.info/book_contents.php?lng=ru&book_id=7&chap=8&ch_l2=11 Евангелие Хитрово и фрески Успенского собора на Городке в Звенигороде]. [www.icon-art.info/book_contents.php?lng=ru&book_id=7 Русская иконопись от истоков до начала XVI века]. Проверено 13 декабря 2009. [www.webcitation.org/66sKMKLbh Архивировано из первоисточника 12 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Евангелие Хитрово

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.