Евангелическо-лютеранская церковь Румынии

Евангелическо-лютеранская церковь Румынии (рум. Biserica Evanghelică Luterană din România, венг. Romániai Evangélikus-Lutheránus Egyház, нем. Evangelisch-Lutherische Kirche in Rumänien) — одна из лютеранских деноминаций Румынии.

История

Историческим фоном для возникновения новой деноминации была национальная напряжённость между немецким руководство Евангелической церкви Аугсбургского исповедания Румынии и пасторами венгерских приходов в конце XIX века. Это привело к формированию отдельного пробства в 1881 году. В 1921 году была сформирована независимая церковная организация, получившая название «Синодально-пресвитерианская евангелическо-лютеранская церковь».

После Второй мировой войны между двумя деноминациями было достигнуто соглашение о том, какие приходы принадлежат к каждой из них. В итоге к венгерских приходам присоединились словацкие, а также часть немецких общин в Клуж-Напока и Тыргу-Муреш. Синодальная церковь получила многие церковные здания, в том числе знаменитые укреплённые церкви в Копша-Микэ и Брашове.

Современное состояние

Центр деноминации находился первоначально в Араде, затем переместился в Клуж-Напока. Официальный язык — венгерский, но существуют словацкие, немецкие и румынские (в Бухаресте) общины. Существуют три пробства — Клуж-Напока, Брашов и Арад, в которые входят 45 приходов. Согласно официальной переписи 2002 года, членами деноминации считают себя 26194 человека, согласно собственным данным — около 35 000.

Церковь входит в Всемирную лютеранскую федерацию. Партнёром Церкви является Евангелическо-лютеранская церковь Мекленбурга.

Епископы

• 1927—1940 Lajos Frint
• 1941—1974 György Argay
• 1975—1991 Pál Szedressy
• 1992—2004 Árpád Mózes
• 2004-настоящее время Dezső Zoltán Adorjáni

Ссылки

• [www.lutheran.ro/ Официальная страница] (венгерский язык)

Отрывок, характеризующий Евангелическо-лютеранская церковь Румынии

Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.