Еварестов, Евграф Васильевич
| Евграф Еварестов | |
 | |
| Рождение |
1 мая 1858 |
|---|---|
| Смерть | |
| Почитается | |
| Канонизирован |
в 2000 на Архиерейском Соборе РПЦ |
| В лике | |
| Труды |
«Сказание о святой чудотворной иконе Божией Матери, по изображению именуемой Казанскою, а по месту явления Богородскою, ныне находящейся в Уфимском Воскресенском Кафедральном соборе» |
Евграф Васильевич Еварестов (1 мая 1858 — 8 декабря 1919, Уфа) — русский православный святой, священномученик.
Жизнеописание
Евграф Васильевич Еварестов[1] родился 1 мая 1858 года в селе Кирсановка Бугурусланского уезда Самарской губернии (ныне село Кирсаново Пономарёвского района Оренбургской области) в семье сельского священника Самарской епархии.
В семье было три сына, ещё Александр и Геннадий (+ 1937), которые также приняли священнический сан. В 1873 году Евграф Васильевич окончил Бугурусланское духовное училище, в 1879 году — Самарскую духовную семинарию.
После окончания семинарии он преподавал в Самарском духовном училище русский и церковнославянский языки.
В 1885 года Евграф Васильевич окончил Казанскую духовную академию, получив степень кандидата богословия и в этом же году определен помощником инспектора Уфимской духовной семинарии.
Семья: жена, Анна Васильевна — из семьи священника. В семье родилось 15 детей (трое умерли во младенчестве): Александра (1888—1984), Василий (1897 г.р.), Сергей (1893 г.р.) Екатерина (1895 г.р.), Николай (1896 г.р.), Мария (1897 г.р.), Иван (1899 г.р.), Александр (1903 г.р.), Алевтина (1905 г.р.), Алексей (1906 г.р.), Анна (1909 г.р.) и Варвара.
24 мая 1887 года Евграф Васильевич рукоположен диаконом Уфимским и Мензелинским епископым Дионисием (Хитровым), а 25 мая — иереем к Уфимскому кафедральному Воскресенскому собору.
30 января 1900 года возведен в сан протоиерея.
Отец Евграф с 1900 по 1917 год избирался действительным членом губернского статистического комитета, в 1916 году вошёл в состав только что учрежденной губернской учёной архивной комиссии.
О. Евграф обладал энциклопедическими знаниями, даром слова и умением вести полемику. Он проповедовал слово Божие, вплоть до 1917 г. являлся благочинным кафедрального собора (с 1897) и домовых церквей Уфы (с 1902); цензором проповедей, «Уфимских Епархиальных Ведомостей» и др. епархиальных изданий (с 1896); преподавал; неизменно избирался председателем созданной им эмеритальной кассы Уфимского епархиального ведомства (с 1893), делопроизводителем (с 1891), в 1900-х гг.- председателем епархиальных съездов духовенства.
В 1887—1917 гг. он бвл преподавателем обличительного богословия, истории и обличения рус. раскола. Член правления Уфимской духовной семинарии от духовенства по педагогической и распорядительной части. В семинарии о. Евграф исполнял обязанности инспектора (в 1891, 1894—1896), библиотекаря (до 1903) и ректора (1903—1905). Временно преподавал в семинарии гомилетику, литургику и практическое руководство для пастырей.
Кроме того, он преподавал Закон Божий в землемерном училище Уфы. Епархиальный катехизатор (1888—1898), председатель уездного отделения Епархиального училищного совета (1889—1899), председатель Уфимского епархиального училищного совета (1900—1905), председатель Епархиальной экзаменационной комиссии для ищущих священно- и церковнослужительских степеней (1906—1914). С 1890-х гг. состоял членом, в 1904—1917 гг.- казначеем Уфимского епархиального комитета Православного миссионерского общества. в 1896—1904 гг. член совета и миссионерского отдела епархиального братства Воскресения Христова. С 1905 г. начальник противораскольнической миссии. Член-соревнователь Попечительства о народной трезвости (с 1898), член Комитета по устройству народных чтений, член-учредитель Восточно-русского культурно-просветительного общества в г. Уфе (1916). Принимал участие в работе мн. благотворительных комитетов и обществ: являлся членом Уфимского отделения Попечительства имп. Марии Феодоровны о глухонемых и Попечительства при уч-ще глухонемых (основано на церковные средства в 1902); членом Уфимского отд-ния Комитета вел. кнг. Елизаветы Феодоровны по оказанию благотворительной помощи семьям лиц, призванных на войну (с 1915); членом совета Попечительства при Иоанно-Златоустовской ц. Уфимской ДС для вспомоществования бедным воспитанникам (почетный благотворитель); членом Общества вспомоществования нуждающимся учащимся землемерного училища. В 1907—1909 гг. и в 1911 г. состоял депутатом Уфимской городской думы от духовного ведомства.
Во время гражданской войны Евграф Васильевич Еварестов создал при кафедральном соборе лазарет, участвовал в организации сбора одежды, белья и денежных средств для воевавшей с большевиками Народной Армии, созданной Сибирской директорией. После взятия Уфы Красной Армией в 1919 году был арестован, но освобожден незадолго до прихода в марте войск адмирала А. В. Колчака.
Перед повторным взятием Уфы Красной Армией в июне 1919 г. с благословения Уфимского еп. Андрея (Ухтомского) из города уехала большая часть духовенства, о. Евграф отказался оставить паству и продолжал служение в соборе. Четыре сына о. Евграфа служили в Армии Колчака: двое из них пошли добровольцами, двое были мобилизованы. С Армией Колчака ушли две дочери о. Евграфа — одна была замужем за прокурором Суда Западной Армии Колчака, вторая — замужем за инженером, офицером при Армии Колчака. 18 ноября 1919 г. был арестован по распоряжению Особого отдела Восточного фронта, помещен в уфимскую тюрьму. На многочасовых допросах подвергался издевательствам: его били, таскали за бороду, плевали ему в лицо. 30 ноября Коллегией Особого отдела при Реввоенсовете Восточного фронта был приговорен к расстрелу.
Расстрелян в период в декабре 1919 года в Уфе. Место погребения неизвестно.
Супругу прот. Евграфа, Анну Васильевну Еварестову, арестовали в 1919 году, предъявив обвинение в содействии сбору денег на нужды Народной армии, в родственных связях с белыми, в злостно-умышленных показаниях. 30 ноября 1919 Особым Отделом при Реввоенсовете Восточного фронта Анне Васильевне Еварестовой был вынесен приговор: заключить в концентрационный лагерь на все время гражданской войны без права амнистирования, имущество конфисковать, детей передать в Социальное обеспечение.
31 марта 1920 г. телеграммой Губвоенкома пришло разрешение семье вернуться обратно в Уфу, в свой дом, где она и скончалась в 1922 году.
В 1999 году Евграф Васильевич Еварестов прославлен в лике местночтимых святых Уфимской епархии.
В августа 2000 года Архиерейским Собором РПЦ его имя внесено в Собор новомучеников и исповедников Российских ХХ в. для общецерковного почитания
Канонизация
В 1999 г. прославлен в лике местночтимых святых Уфимской епархии.
В августа 2000 года Архиерейским Собором РПЦ его имя внесено в Собор новомучеников и исповедников Российских ХХ в. для общецерковного почитания.
Память 24 ноября и в Соборе новомучеников и исповедников Российских.
Награды
Набедренник (1888), скуфья (1889), камилавка (1892), наперсный крест (1895), орден св. Анны 3-й степени (1901), орден св. Анны 2-й степени (1903), орден св. Владимира 4-й степени (1906), орден св. Владимира 3-й степени (1914), палица (1911), митра.
Отец Евграф был удостоен архипастырской благодарности: в 1891 г. — «за усердное преподавание Слова Божия», в августе 1893 г. «за безупречные и безмездные труды по ведению дел епархиальной эмеритальной кассы», в 1895 году — «за составление сказания о чудотворной Казанско-Богородской иконе Божией Матери и за пожертвование 100 рублей в пользу церковно-приходских школ», в 1900 году — «по увещанию старообрядцев и осмотру церковных школ», в 1901 году — «за миссионерские труды».
Труды
Евграф Васильевич Еварестов — автор более 40 церковно-исторических работ, статей, проповедей и поучений.
Е. Еварестов «Сказание о святой чудотворной иконе Божией Матери, по изображению именуемой Казанскою, а по месту явления Богородскою, ныне находящейся в Уфимском Воскресенском Кафедральном соборе» Уфа. 1894 г.
Объяснение 68-го псалма // Уфимские ЕВ. 1887. № 17. С. 530—538; № 18. С. 563—569; № 19. С. 590—596; № 20. С. 621—630; № 21. С. 650—658;
Постановления относительно духовенства в царствование имп. Александра II // Там же. № 22. С. 676—693; № 23. С. 706—720; № 24. С. 737—749;
Преосв. Дионисий, еп. Уфимский и Мензелинский: (Ко дню 50-летия его служения в священном сане, 6 апр. 1841 — 6 апр. 1891) // Там же. 1891. № 7. С. 218—263 (отд. отт.; Уфа, 1891);
Слово в день празднования 50-летнего юбилея священнослужения преосв. Дионисия, еп. Уфимского и Мензелинского // Там же. № 8. С. 296—330;
Напишите отзыв о статье "Еварестов, Евграф Васильевич"
Литература
Мохов В. В., прот., Зимина Н. П. и др. Жития священномучеников Уфимской епархии Аверкия Северовостокова, Тимофея Петропавловского, Алексия Канцерова, прот. Е. Еварестова, прмц. Маргариты (Гунаронуло) // ЕжБК, 1998. С. 223—238;
Зимина Н. П., Васильева И. Л. и др. К прославлению собора новомучеников и исповедников Уфимской епархии: Кафедр. прот. Е. В. Еварестов // Культурные и духовные традиции русских Башкортостана: История и современность: Респ. науч.-практ. конф.: Сб. тр. Уфа, 1998. Ч. 2. С. 26-32;
Максимов К. В. Возникновение и деятельность Восточно-рус. культурно-просвет. об-ва в г. Уфе в 1916 г. // Русские Башкортостана: История и культура. Уфа, 2003. С. 176—183;
Зимина Н. П. Общероссийские правосл. святые Республики Башкортостан // Там же. С. 210—269;
Зимина Н. П. Еп. Уфимский Андрей (Ухтомский) и деятельность Восточно-рус. культурно-просвет. об-ва в г. Уфе (1916—1919 гг.) // Свобода совести в России: Ист. и совр. аспекты: Сб. науч. тр. М., 2005. Вып. 2. С. 211—227.
Н. П. Зимина. Евграф Васильевич Еварестов, Православная энциклопедия, т. 17, с. 110—111
Примечания
- ↑ [hram-mezhgorie.prihod.ru/saintofhram/view/id/19897 Храм в честь Новомучеников и Исповедников Российских г. Межгорье Юго-Западное - <]. Проверено 3 февраля 2013.
Ссылки
drevo-info.ru/articles/22739.html
Отрывок, характеризующий Еварестов, Евграф Васильевич
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
