Кософски Седжвик, Ив

И́в Косо́фски Се́джвик
англ. Eve Kosofsky Sedgwick
Имя при рождении:	И́в Косо́фски
Дата рождения:	2 мая 1950(1950-05-02)
Место рождения:	Дейтон, Огайо, США
Дата смерти:	12 апреля 2009(2009-04-12) (58 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Гражданство:
Род деятельности:	поэтесса, литературный критик
Жанр:	литературная критика
Язык произведений:	английский
Премии:	Бруднерская премия
[evekosofskysedgwick.net/ fskysedgwick.net]

И́в (Е́ва) Косо́фски Се́джвик (Сэ́джвик) (англ. Eve Kosofsky Sedgwick; 2 мая 1950, Дейтон, Огайо, США – 12 апреля 2009, Нью-Йорк, США ) — американский литературовед и культуролог, специалист в области гендерных исследований, квир-теории (квир-исследования) и критической теории; писательница, эссеист, литературный критик и поэтесса.

Наряду с Терезой де Лауретис, Джудит Батлер и Элизабет Гросс является одной из наиболее значимых и влиятельных теоретиков современного феминизма.

Благодаря её исследованиям возникли квир-исследования. В своих работах она обращалась к различным вопросам — перформативность квиров, экспериментальная литературная критика, работы Марселя Пруста, не локановский психоанализ, буддизм и педагогика, теории аффекта Сильвана Томкинса и Мелани Кляйн, материальная культура (особенно текстиль и его строение).

Опираясь на феминистские работы и исследования Мишеля Фуко Кософски Седжвик утверждала, что обнаружила гомоэротический подтекст в литературных произведениях таких писателей как Чарльз Диккенс и Генри Джеймс. Она считала, что понимание любой стороны современной западной культуры было бы неполным или неполноценным, если не будет приниматься во внимание критический анализ современных гомо/гетеросексуальных определений. Ею были придуманы такие понятия как «гомосоциальный» и «антигомофобный».

Самым известным сочинением Кософски Седжвик является книга «Эпистемология чулана». Также известность получили такие работы как «Как воспитать ваших детей геями», «Перформативность квира: искусство романа Генри Джеймса», «Джейн Остин и мастурбирующая девушка», которые подверглись критике за содержащееся в них скандальное истолкование литературных произведений в гомосексуальном духе.

Биография

Ив Кософски родилась 2 мая 1950 года в Дейтоне в еврейской семье.

Получила степень бакалавра гуманитарных наук в Корнелльском университете. В 1975 году получила степень доктора философии в Йельском университете за исследование по готической литературе. Преподавала письмо и литературу в Дартмутском колледже, Гамильтонском колледже, Амхерстском колледже и Бостонском университете. Она была приглашённым лектором в Калифорнийском университете в Беркли. Также она была именным профессором Ньюмана Айви Уайта по английскому языку Дюкского университета, а затем заслуженным профессором Образовательного центра Городского университета Нью-Йорка.

Во время преподавания в Дюкском университете Кософски Седжвик занималась изучением культурных войн используя литературную критику как ключевой дискурс для исследования сексуальности, рас, гендера и границы литературной критики. Весь набор своих методов Кософски Седжвик впервые представила в книгах «Между мужчинами: английская литература и мужское гомосексуальное желание» и «Эпистемология чулана». Последняя стала одним из ключевых текстов при изучении геев и лесбиянок, а также развитии квир-теории.

В 2002 году была награждена Бруднерской премией Йельского университета за долговременные квир-исследования.

Была замужем (с 1969) за Хэлом Седжвиком, который её пережил. Факт долговременного замужества часто сопоставлялся с трансгрессивным и, временами, радикальным стилем Кософски Седжвик при написании работ по вопросам сексуальности.

Являлась буддистом.

Умерла 12 апреля 2009 года от рака молочной железы, которым страдала с 1991 года.

Идеи и литературная критика

Творческая деятельность Кософски Седжвик охватывала многочисленные жанры, поэтому очень сложно отделить работы по искусству и поэзии от остальных её сочинений. её интересы касались литературоведения, истории, истории искусств, киноведения, философии, культурологии, антропологии, женских исследований и квир-исследований. Её теоретические интересы быть широкоохватны, многообразны и неоднозначны.

Её работы лучше всего подходят для студентов-литературоведов, которые способны понять и оценить сложную прозу Кософски Седжвик. Она любила придумывать неологизмы, придавать уже имеющимся словам новые смыслы и использовать фразы в новом свете. Седжвик сама оценивала свой стиль написания как не простой для понимания.

Тематика квир

Творчество Кософски Седжвик предполагает, что читатель внимательно отнесётся к «возможным тонкостям квира» в литературе, а также, что при чтении человек вытеснит свою гетеросексуальную идентификацию в пользу поиска «идиом квира». Таким образом помимо очевидных двойных смыслов читатель должен понимать другой (квировский) смысл слов. Так применительно к литературе Генриха Джеймса Седжвик отмечает, что такие слова и понятия как ‘fond’, ‘foundation’, ‘issue’, ‘assist’, ‘fragrant’, ‘flagrant’, ‘glove’, ‘gage’, ‘centre’, ‘circumference’, ‘aspect’, ‘medal’ и слова содержащие фонемы ‘rect’, включая любые слова имеющие собственные анаграммы, могут содержать в себе «анально-эротические ассоциации».

Кософски Седжвик с опорой на работы литературоведа Кристофера Крафта, заявляла, что и каламбуры, и рифмы могут быть переосмыслены как «гомоэротические потому что гомофонные». Ссылаясь на социолога и литературного критика Джонатана Доллимора сделала предположение, что грамматическая инверсия может иметь столь же интимное отношение к сексуальной инверсии. Она полагала, что читатели возможно захотят «привлечь внимание» самих себя к «вероятным квир» ритмам некоторых грамматических, синтаксических, риторических и родовых структур предложения. Кософски Седжвик считала, что сцены детской порки были эротизированы и ассоциировались с two-beat lines и лирикой, как жанром. Анжамбеман она рассматривала как наиболее близкую к эротике квира стихотворную метрику. также она считала, что как тринадцать строф образуют сонет, то отбросив последний рифмованный куплет возможно «отвергнуть гетеросексуальную пару как парадигму», предполагая вместо этого вероятное удовольствие от мастурбирования в уединении.

Кософски Седжвик призывала читателей поискать «возможные эротические отголоски квира» в творчестве Генри Джеймса. Опираясь на собственные исследования «тематики анального фингеринга и „fisting-as-écriture“» (или письмо) в творчестве Джеймса, Кософски Седжвик выдвинула идею о том, что предложения, в которых «собственно обычный порядок подлежащее—сказуемое—прямое дополнение нарушается, если никогда не разрывается, как мешок предложение растягивается путём проникновения ещё одной фразы или клаузулы » могут быть лучше восприняты читателем, или предоставляющие читателю заместительный опыт затыкания прямой кишки пальцами или кулаком, или же его собственный «палец-щуп» вставляемый в прямую кишку. Кософски Седжвик заявляет обо всём этом основываясь на определённых грамматических особенностях текста.

Крупные работы

Кософски Седжвик опубликовала несколько книг считающихся "новаторским" в области квир-теории, в том числе «Между мужчинами: английская литература и мужское гомосексуальное желание» (1985), «Эпистемиология чулана» (1990), Склонности (1993). Также она подготовила несколько книг в соавторстве, и опубликовала поэтический сборник «Толстое искусство, тонкое искусство» (1994) , как и «Диалоги по любви» (1999). Её первая книга «Согласованность готических схем» (1986) являлась переработкой докторской диссертации. Её последняя книга «Трогательные чувства» (2003) отображает её интерес к аффекту, педагогике и перформативности. Джонатан Голдберг подготовил к печати её последние эссе и лекции, многие из которых являются незаконченными рукописями посвященными Марселю Прусту. Согласно Голдбергу в этих последних сочинениях Кософски Седжвик также уделила внимание буддизму, теории объектных отношений, теории аффекта. Кроме того там идёт речь о психоаналитиках — Мелани Кляйн , Сильван Томкинс, Дональд Винникотт, Майкл Балинт. Упомянуты поэт Константинос Кавафис, философия неоплатонизма и гендерная политика.

Между мужчинами: английская литература и мужское гомосексуальное желание

В своей книге Кософски Седжвик стремилась показать «имманентность мужских однополых связей, и их непомерную структурацию, относительно мужских-женских связей в английской литературе XIX века». Она сосредоточила своё внимание на подавляющих воздействиях оказываемых на мужчин и женщин в тех культурных системах, где желание мужчины-мужчины может стать понятным только будучи пропущенным через несуществующее желание с участием женщин. Придуманное Кософски Седжвик «мужское гомосоциальное желание» относится ко всем мужским связям, включая, возможно, каждого из гетеросексуалистов и гомосексуалистов. Кософски Седжвик использует социологический неологизм «гомосоциальность» для отличия от гомосексуальности, как и с целью подчеркнуть вид мужских связей часто сопровождающихся страхом или ненавистью к гомосексуалистам, отвергающий доступные лексические и концептуальные варианты с целью бросить вызов идее о том, что гетеро-, би- и гомосексуальные мужчины и опыт могут быть легко отличены. Кософски Седжвик утверждала, что никто не способен отличить эти три категории друг от друга, поскольку то, что может быть обозначено как „эротика“ зависит от «непредсказуемой, постоянно изменяющейся совокупности местных факторов».

Патриция Яэгер в своей рецензии отмечает, что такие понятия как «гомосоциальное желание», которые Кософски Седжвик обещала раскрыть в книге, настолько «вездесущи» в западной литературе и так часто считываются с других идеологических экранов, что «мы должны остерегаться».

Эпистемология чулана

Эта книга была навеяна прочтением эссе Д. А. Миллера «Тайные предметы, явные предметы» (англ. Secret Subjects, Open Subjects), которое позднее было включено в книгу «Роман и полиция» (англ. The Novel and the Police) (1988).

В «Эпистемологии чулана» Кософски Седжвик утверждает, что «практических любая сторона западной культуры является не просто неполной, а неполноценной в своей главной сути в такой степени, что не включает критический анализ современных гомо/гетеросексуальных определений». По её мнению о гомо/гетеросексуальных определениях стало настолько скучно спорить из-за устоявшейся непоследовательности «между рассмотрением гомо/гетеросексуального определения'с одно стороны как вопрос первичной важности для крохотного, разноликого, относительно устоявшегося гомосексуального меньшинства ... [и] и с другой стороны как вопрос о продолжающейся, решающей необходимости в жизни людей по всему спектру сексуальности».

Склонности

В 1993 году Duke University Press опубликовало сборник эссе Кософски Седжвик 1980—1990-х годы. Книга стала первой в университетской серии „Series Q.“, которая выходила под редакцией Микели Айнв Барале, Джонатана Голдберга, Майкл Муна и самой Кософски Седжвик. В эссе охватывался широкий круг жанров , включая элегии учёным и активистам, умершим от СПИДа, наброски произведений и научные эссе на темы садомазохизма, поэтики и мастурбации. В «Склонностях» Кософски Седжвик впервые публично использовала слово „квир“, которое определила как «открытую сетку вероятностей, пробелов, совпадений, несоответствий и откликов, провалов и избытков смысла, когда составляющие чьего-либо гендера, или чьей-либо сексуальности совсем ( или не могут быть) обозначены однозначно».

Диалог о любви

Предпосылкой для написания книги стал поставленный Кософски Седжвик в 1991 году диагноз рак молочной железы. Она рассказывает о терапии, которой подвергалось её тело, о тех чувствах смерти и депрессии которые ей пришлось испытать во время курса химиотерапии, а также мастэктомии, после которой она испытала собственную гендерную неопределённость. Книга включает в себя стихи и прозу, а также собственные воспоминания Кософски Седжвик и заметки её лечащего врача. И, хотя название намекает на знаменитый диалог Платона, стиль книги был вдохновлён произведением Джеймса Меррилла «Проза ухода», которое было написано в духе шуточной японской поэзии XVII века известной как хайбун. Кософски Седжвик использовала форму удлинённого, двухголосного хайбуна с целью изучить его возможности в психоаналитическом дискурсе, отличном от лакановского, применительно к новым подходам к сексуальности, семейным отношениям, педагогике и любви. Кроме того а книге наметился интерес Кософски Седжвик к буддийской мысли.

Трогательные чувства: аффект, педагогика и перформативность

Книга «Трогательные чувства» была написана, как воспоминание о ранних годах квир-теории, которую она кратко рассматривает во введении для того, чтобы иметь возможность ссылаться на аффективные условия — в первую очередь на чувства вызванные эпидемией СПИДа — которые преобладали в то время, и сосредоточиться на своей главной теме: отношения между чувством, обучением и действием. В книге представлены критическими методы, которые могу хитроумно быть применены и помочь заложить основания для личного и совместного опыта. В первом параграфе Кософски Седжвик описывает своей проект как изучение «многообещающих приёмов и способов не двойственного мышления и педагогики».

Сочинения

Книги

• Kosofsky Sedgwick E. The Coherence of Gothic Conventions. — 1980. — ISBN 0-405-12650-6.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=dheDIbJKk8EC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Between Men: English Literature and Male Homosocial Desire]. — Columbia University Press, 1985. — 244 p. — ISBN 0-231-08273-8.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=t38DOGvPZiIC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Tendencies]. — Duke University Press, 1993. — 302 p. — ISBN 0-8223-1421-5.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=kLCQfMMjOL0C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Fat Art, Thin Art]. — Duke University Press, 1994. — 160 p. — ISBN 0-8223-1501-7.
• Kosofsky Sedgwick E., Frank A., Alexander I. E. [books.google.com.tr/books?id=RI2YSZRGuPYC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Shame & Its Sisters: A Silvan Tomkins Reader]. — Duke University Press, 1995. — 268 p. — ISBN 978-0-8223-1694-7.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=GBONi2GO5WAC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Gary in Your Pocket: Stories and Notebooks of Gary Fisher]. — Duke University Press, 1996. — 291 p. — ISBN 978-0-8223-1799-9.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=4EPiQINbp-8C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Novel Gazing: Queer Readings in Fiction]. — Duke University Press, 1997. — 518 p. — ISBN 978-0-8223-2040-1.
• Kosofsky Sedgwick E. A Dialogue on Love. — 2000. — ISBN 0-8070-2923-8.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=KBNXs3woYwcC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Touching Feeling: Affect, Pedagogy, Performativity]. — Duke University Press, 2003. — 195 p. — ISBN 0-8223-3015-6.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=KMhUa25EPkIC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Epistemology of the Closet]. — University of California Press, 2007. — 280 p.
• Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=PEdMOAOIMLIC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false The Weather in Proust]. — Duke University Press, 2011. — 222 p. — ISBN 0822351587.
• Kosofsky Sedgwick E. Censorship & Homophobia. — Guillotine press, 2013.
• Parker A., Kosofsky Sedgwick E. [books.google.com.tr/books?id=rdH9AQAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Performativity and Performance]. — Routledge, 2013. — 240 p.
• Kosofsky Sedgwick E. Writing the History of Homophobia. — Theory Aside, 2014.

Издания на русском языке

• Кософски Сэджвик И. Эпистемология чулана = Epistemology of the closet / Пер. с английского О. Липовской и З. Баблояна. — М.: Идея-Пресс, 2002. — 272 с. — ISBN 5-7333-0042-6.

Литература

на русском языке

• Жеребкина И. А. [genderstudiescentre.wordpress.com/2011/11/05/ирина-жеребкина-концепции-квир-идент/ Феминистская теория 90-х годов] // Введение в гендерные исследования Ч.1 / Под ред. И. А. Жеребкиной. — Харьков, СПб.: ХЦГИ; Алетейя, 2001. — С. 63-66.
• Либакова Н. М. [conf.sfu-kras.ru/sites/mn2010/pdf/7/997.pdf Гендерный подход в прикладных культурных исследованиях] // Молодёжь и наука: Сборник материалов VI-й Всероссийской научно-технической конференции студентов, аспирантов и молодых ученых [Электронный ресурс] / Отв. ред. О. А. Краев. — Красноярск: Сиб. федер. ун-т, 2011. — ISBN 978-5-7638-1994-6.
• Тимофеева О. В. [magazines.russ.ru/nlo/2003/64/tim-pr.html Тайны пустого клозета (Рец. на кн.: Кософски Ив Сэджвик. Эпистемология чулана. М., 2002)] // Новое литературное обозрение. — 2003. — № 64.

на других языках

• Edwards J. [books.google.ru/books?id=Ra1Qq5PCnB4C&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Eve Kosofsky Sedgewick]. — Routledge, 2009. — 182 p. — (Routledge Critical Thinkers). — ISBN 0-415-35845-0.
• [global.britannica.com/biography/Eve-Kosofsky-Sedgwick Eve Kosofsky Sedgwick] // Encyclopædia Britannica. — 2015.

Отрывок, характеризующий Кософски Седжвик, Ив

«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.