Франк, Ева

Ева Франк (1754 — 1816) — дочь лжемессии Якоба Франка, которая после его смерти возглавляла франкистскую секту евреев, принявших католичество, но практикующих также еврейские обряды подобно саббатианцам. Позиционировала себя как женское воплощение мессии, воплощение шхины и Святой Девы Марии.

При рождении получила имя Ребекка. Она повсеместно сопровождала отца и поддерживала его, когда тот был в заключении. Ева вела активную агитацию его идей. В 1770 умерла её мать. Пока Якоб Франк находился в заключении, немало новокрещённых евреев-франкистов сильно разбогатели и обзавелись связями при дворах Польши, Австрии и европейских стран. У ней появились контакты при дворе, она стала фавориткой австрийского императора Иосифа II, вступала с ним в интимную связь. Ева Франк ввела в высший свет своего отца, организовав ему две аудиенции с императором. В 1778 году Якоб Франк получил титул барона и купил замок в Оффенбахе.

Так как она была объявлена реинкарнацией Шхины, женского аспекта бога, а также воплощением Девы Марии, она служила также объектом религиозного поклонения, её почитатели хранили у себя дома маленькие изваяния Евы Франк. Она была единственной женщиной в еврейской истории, претендовавшей на роль мессии.

После смерти отца в 1791 Ева стала «Святой госпожой» и руководительницей секты, ей помогали два её брата Иозеф и Рохус. Она занималась массовой рассылкой «красных писем» (писанных красными чернилами) по всем еврейским общинам с призывами принять христианство и вступить в секту, текст писем сформулировал Якоб Франк во время своего заключения в Ченстохове.

Паломники продолжали посещать «Дом Бога» в Оффенбахе. Её советниками были ближайшие последователи её отца — братья Воловские (Шорр до крещения) и Андрей Дембовский (Иерухам Липманович). Однако попытки руководителей секты организовать широкую пропаганду учения не приносили ощутимых результатов; многочисленные послания, разосланные в еврейские общины Польши и России, не увеличили численность секты. У руководителей секты не хватало ни упорства, ни личной силы поддерживать культ в должном объёме, и поэтому приток денег от паломников катастрофически уменьшался, в то время как Ева продолжала жить в привычной роскоши. Рассказ об аудиенции у Евы Франк в Оффенбахе имеется в мемуарах Моисея Поргеса. Моисея встретил одетый в турецкий кафтан стражник, препровождал из комнаты в комнату, там ему объясняли каббалистическую схему десяти сфирот, и необходимость соединения трёх сфирот, из этих объяснений следовало также, что Шхина остро нуждается в деньгах. Во время короткой аудиенции на следующий день ему не было позволено смотреть в лицо Евы Франк, а только целовать ей ноги. Он оставил в «святом доме» крупную сумму денег. Гаррис Ленновиц, исследователь франкизма, из анализа подобных историй сделал вывод, что аудиенции и каббалистические ритуалы, несмотря на видимую изысканность, разочаровывали посетителей, производя впечатление шарлатанства, отчего секта катастрофически теряла поддержку.

В 1800 году Ева Франк объявила кредиторам, что Рохус поедет в Петербург, где получит большую сумму денег. Франкисты стали рассылать письма своим единомышленникам с настойчивыми просьбами прислать денег. К 1816 (1817?) году сумма долга достигла трёх миллионов гульденов. Суд постановил подвергнуть Еву домашнему аресту. Но сразу же Ева внезапно скончалась. Однако ходили слухи, что она бежала за границу с бывшим чиновником из Изенбурга.

Небольшое количество её последователей ещё продолжали поддерживать культ до середины XIX века; в частности родители Феликса Франкфуртера, верховного судьи США.

Литература

• Harris Lenowitz. The Jewish Messiah from the Galilee to Crown Heights 1998
• [toldot.ru/tora/articles/articles_923.html?template=83 З. Рубашев. Лжемессия: Яков Франк и франкисты]
• [www.eleven.co.il/article/14343 Франк, Яков] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Франк, Ева

– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.