Глушенко, Евгения Константиновна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Евгения Глушенко»)
Перейти к: навигация, поиск
Евгения Глушенко
Профессия:

актриса, педагог

Годы активности:

1974 — наши дни

Амплуа:

разноплановое

Театр:

Центральный академический театр Российской армии, Малый театр

Награды:
«Серебряный медведь»

Евге́ния Константи́новна Глушенко (род. 4 сентября 1952, Ростов-на-Дону) — советская и российская актриса театра и кино, заслуженная артистка РСФСР (1988), народная артистка Российской Федерации (1995)[1]. Награждена орденом Дружбы (2003)[2].





Биография

Семья

Муж — Александр Александрович Калягин[3]. Дети — дочь Ксения (от первого брака Калягина) и сын Денис.

Творческий путь

В 1974 году окончила Высшее театральное училище имени М. С. Щепкина (курс Михаила Царёва). С того же года принята в Малый театр на роль Лизы в «Горе от ума».

С 1974 года по 1996 год — актриса Малого театра.

1979 — член Всероссийского театрального общества.

1989 — член Союза театральных деятелей.

1995 — народная артистка России.

С 1996 года по 2000 год — актриса Театра Российской армии.

С 2000 года — актриса Малого театра.

Артистическую деятельность Е. Глушенко совмещает с преподаванием мастерства актёра в Щепкинском училище[4].

Творчество

Театральные работы

Малый театр

Театр Российской армии

Фильмография

  1. 1968 — А я уезжаю домой (короткометражный)
  2. 1977 — Неоконченная пьеса для механического пианино — Сашенька Платонова
  3. 1977 — В профиль и анфас — Ева
  4. 1977Доходное место (телеспектакль)
  5. 1978 — Средство Макропулоса (телеспектакль) — Кристина
  6. 1979 — Горе от ума (телеспектакль, Малый театр, режиссёры — В. Иванов, М. Царёв) — Лизанька
  7. 1979 — Впервые замужем — Антонина Болотникова
  8. 1979 — Несколько дней из жизни И. И. Обломова — мать Обломова
  9. 1982 — Влюблён по собственному желанию — Вера
  10. 1982 — Не ждали, не гадали! — Долгорукова
  11. 1983 — Уникум — Татьяна Шапошникова
  12. 1986 — Зина-Зинуля — Зина
  13. 1987 — Жизнь Клима Самгина — Никонова
  14. 1988 — Холопы (телеспектакль)
  15. 1989 — Женщины, которым повезло — Дуся
  16. 1990 — Рваное сердце
  17. 1997 — Королева Марго — кормилица Карла IX
  18. 1997Полицейские и воры — Данута
  19. 1998 — Зал ожидания
  20. 1998 — Три женщины и мужчина
  21. 1999 — Санта Лючия
  22. 1999С новым счастьем!
  23. 2001 — С новым счастьем! 2. Поцелуй на морозе
  24. 2003 — Прощание в июне — Репникова
  25. 2004 — Тёмные аллеи
  26. 2008 — Живи и помни — свекровь Настёны
  27. 2011Группа счастьяАмалия Викторовна Веретенникова

Признание и награды

Напишите отзыв о статье "Глушенко, Евгения Константиновна"

Примечания

  1. 1 2 [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1;1148492 Указ Президента РФ от 19 октября 1995 г. № 1062 «О присвоении почётных званий Российской Федерации»]
  2. 1 2 [graph.document.kremlin.ru/page.aspx?1;747769 Указ Президента РФ от 17 марта 2003 г. N 336 «О награждении государственными наградами Российской Федерации»]
  3. Большая Российская энциклопедия: В 30 т. / Председатель науч.-ред. совета Ю. С. Осипов. Отв. ред С. Л. Кравец. Т. 7. Гермафродит — Григорьев. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2007. — 767 с.: ил.: карт. (стр. 262)
  4. [schepkin.maly.ru/people.php?id=90 Высшее Театральное Училище (институт) им М. С. Щепкина — Официальный сайт]
  5. [www.newsru.com/cinema/21oct2009/stanislavski.html Стали известны лауреаты театральной премии Станиславского 2009 года]

Отрывок, характеризующий Глушенко, Евгения Константиновна

Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.