Дети Алексея Михайловича

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Евдокия Алексеевна (1669)»)
Перейти к: навигация, поиск

Дети царя Алексея Михайловича — второе поколение русских царевичей и царевен из династии Романовых.

Царь Алексей был женат дважды. Первой его женой стала Мария Милославская, которая скончалась 44-летней, принеся ему 13 детей. Через 16 дней после её кончины царю исполнилось 40 лет, 21 из которых он прожил в браке. Спустя 23 месяца и девять дней он женился вторично на Наталье Нарышкиной, которая до его смерти в 46-летнем возрасте успела родить только троих детей.

В общей сложности Алексей Михайлович был отцом 16 детей от двух браков. Трое из его сыновей (от первого брака Федор III и Иван V, от второго — Петр I) впоследствии царствовали. Ни одна из выживших дочерей Алексея Михайловича (6 от первого брака, включая царевну Софью, и 1 — от второго) не вышла замуж. Дети от обеих матерей враждовали. Царевен этого поколения называли «Алексеевны», потому что продолжали жить их тётки «Михайловны» — несколько царевен — дочерей Михаила Фёдоровича[1].

Именослов детей Алексея, согласно традиции, во многом повторял имена предыдущего поколения — братьев и сестёр Алексея, в свою очередь, перекликавшийся с именами братьев и сестёр прадеда — Филарета и деда — Михаила Фёдоровича, а также использовал фамильные имена Стрешневых, Милославских и Нарышкиных, из которых происходили мать и жены царя (см. также Родовые имена Романовых).





Дети Милославской

Дмитрий

Царевич Дмитрий Алексеевич (22 октября 1648 — 6 октября 1649) был первенцем царя Алексея.

Мальчик получил традиционное имя правящей династии Дмитрий (как царевичи из династии Рюриковичей), и был крещен в честь св. Дмитрия Солунского[2]. «Имена трех сыновей Алексея Михайловича воспроизводили имена представителей последней царской семьи Рюриковичей — царя Ивана, царя Федора и царевича Дмитрия»[3].

Скончался во младенчестве, не прожив и 1 года. Погребен в Архангельском соборе Московского Кремля.

Мерные иконы

К рождению Дмитрия, а также его последующих братьев и сестёр, были созданы мерные иконы, продолжая традицию Ивана IV и Михаила Фёдоровича.

Евдокия

Царевна Евдокия Алексеевна (17 февраля 1650, Москва — 10 мая 1712, Москва) — при Петре проживала в Новодевичьем монастыре, но пострига не принимала.

Имя «Евдокия» было для Романовых фамильным: в иночестве так звали одну из сестёр Фёдора Никитича Евфимию (в замужестве княгиню Сицкую), так звалась бабушка Евдокия Стрешнева и рано умершая тётка Евдокия Михайловна[2].

В 1683 году иностранец её описывает: «Евдокия, старшая, в стороне от дел»[4].

Скончалась незамужней, в возрасте 62 лет, в царствование своего брата Петра I, и была похоронена в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря.

Марфа

Царевна Марфа Алексеевна, в постриге Маргарита (26 августа 1652 — 19 июня 1707) — третий ребенок царя Алексея Михайловича.

Крещена 4 сентября 1652 года в Чудовом монастыре. Имя «Марфа» было для Романовых фамильным — так звались её прабабушка инокиня Марфа и рано умершая тетка Марфа Михайловна[2].

В 1683 году иностранец её описывает: «Марфа, имеет 30 лет; также ни во что не вмешивается»[4].

В 1698 году за сочувствие и помощь своей сестре царевне Софье была пострижена в Успенском монастыре в Александровой слободе. Похоронена там же — скончалась незамужней в возрасте 55 лет в царствование своего брата Петра.

Алексей

Царевич Алексей Алексеевич (15 февраля 1654—17 января 1670) дожил до 15-летнего возраста.

Получил то же имя «Алексей», что и его отец, однако их тезоименитные святые были различны[2].

Погребён в Архангельском соборе.

Анна

Анна Алексеевна
царевна
 
Рождение: 23 января 1655
Вязьма 
Смерть: 8 мая 1659
Москва
Место погребения: Вознесенский монастырьАрхангельский собор
Род: Романовы
Отец: Алексей Михайлович
Мать: Мария Милославская
Супруг: нет
Дети: нет

Царевна Анна Алексеевна (23 января 1655, Вязьма — 8 мая[5] 1659, Москва) — третья дочь и пятый ребенок царя Алексея Михайловича и царицы Марии Милославской. Родилась в Вязьме, куда Мария Ильинична со всем семейством приехала для встречи с Алексеем Михайловичем, в то время как в Москве утихала эпидемия чумы[6].

Получила имя «Анна» — такое же, как еще жившая при её рождении тетка царевна Анна Михайловна, которая, в свою очередь имя получила в честь тётки царя Михаила, сестры патриарха Филарета — Анны Никитичны. Либо в честь сестры своей матери — Анны Ильиничны Морозовой, ур. Милославской[2].

Скончалась в возрасте 4 лет. Была погребена в Вознесенском монастыре в Московском Кремле, после его разрушения большевиками останки, вместе с прочими были перенесены подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

Надпись на надгробии гласит: «Лета 7167 году майя против 9 числа в седьмом часу нощи преставися раба божия благовернаго великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея великия и малыя и белый России самодержца и благоверныя государыни царицы и великие княгини Марии Ильиничны дщерь благоверная государыня царевна и великая княгиня Анна Алексеевна и погребена в девятом часу в понедельник на память святаго пророка Исайя»[7].

Надпись на крышке саркофага примерно та же: «Лета 7167 майя в 8 ден против девятого числа на память святаго пророка Исайя преставися раба божия государыня царевна и великая княжна Анна Алексеевна в седьмом часу нощи»[7].

Софья

Царевна Софья Алексеевна, в иночестве Сусанна (17 сентября 1657-3 июля 1704) — правительница русского государства.

Получила традиционное княжеское имя «Софья», так же звалась её рано умершая тетка царевна Софья Михайловна.

В 1683 году иностранец её описывает: «Софья Алексеевна, старше покойного царя Феодора, она управляет в Москве с боярами; возвела на престол своего брата Иоанна. Умная и набожная, проводит время в молитве и посте. Читает жития святых по-польски, что в стихах издал Баранович. Царя Иоанна она так оберегает, что он никуда не выезжает, да и к нему никто не ходит без её дозволения. Бояре также не созывают думы без неё не только по делам государственным, но даже и частным»[4].

Низложена и пострижена в Новодевичий монастырь в 1698 году, где и скончалась в правление своего брата Петра 46-летней и незамужней. Похоронена в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря в Москве.

Екатерина

Царевна Екатерина Алексеевна (27 ноября 1658 — 1 мая 1718).

По преданию, перед рождением дочери Алексею Михайловичу привиделся образ св. великомученицы Екатерины Александрийской, поэтому дочь получила это нетипичное для Романовых имя[6], которое позже закрепится в династии, так как эта царевна станет крестной будущей Екатерины I.

В 1683 году иностранец её описывает: «Екатерина — носит шапку и платье в польском вкусе (вроде „tuztuka“ с широкими рукавами); забросила московские кафтаны, перестала заплетать волосы в одну косу»[4].

Скончалась в возрасте 60 лет в правление своего брата Петра. Похоронена в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря.

Мария

Царевна Мария Алексеевна (18 января 1660 — 9 марта 1723).

Получила имя в честь своей матери, Марии Милославской[2].

В 1683 году иностранец её описывает: «Мария, красивее Екатерины; и эта одевается по-польски»[4].

Пережила всех своих сестёр и скончалась последней в 1723 году, в 63-летнем возрасте, незамужней, за два года до смерти своего брата Петра. Похоронена в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга.

Фёдор

Фёдор III Алексеевич (30 мая 1661 — 27 апреля 1682) — старший из выживших сыновей Алексея Михайловича.

Видимо, получил имя в честь прадеда — патриарха Филарета, также оно соответствовало царю Федору Иоанновичу — двоюродному дяде Михаила Федоровича[2].

Стал царем. Скончался в 20-летнем возрасте, его единственный ребёнок Илья Фёдорович скончался прежде него.

Похоронен в Архангельском соборе Кремля.

Феодосия

Царевна Феодосия Алексеевна, в иночестве Сусанна (29 марта 1662 — 14 декабря 1713).

Видимо, была названа в честь сестры своей бабки Евдокии — Феодосии Стрешневой[8].

В 1683 году иностранец её описывает: «Феодосия, моложе царя Феодора и старше Иоанна; в настоящее время проживает у своей тетки Татьяны; набожная, как монахиня»[4].

Скончалась в 51-летнем возрасте в царствование своего брата Петра. Похоронена в Успенской обители в Александровской слободе в одном склепе с сестрой Марфой.

Симеон

Царевич Симеон Алексеевич (3 апреля 1665— 18 июня 1669) скончался в 3-летнем возрасте.

Был назван в честь брата своей бабки — Семёна Лукьяновича Стрешнева[2].

Похоронен в Архангельском соборе.

Иван

Иван V Алексеевич (27 августа 1666 — 29 января 1696) — второй из сыновей Алексея, доживших до взрослого возраста. Стал царём.

Получил традиционное царское имя «Иван».

Оставил потомство женского пола (Дети Ивана V). Скончался в возрасте 29 лет. Похоронен в Архангельском соборе.

Евдокия (младшая)

Евдокия Алексеевна
царевна
 
Рождение: 26 февраля 1669
Смерть: 28 февраля 1669
Москва
Место погребения: Вознесенский монастырьАрхангельский собор
Род: Романовы
Отец: Алексей Михайлович
Мать: Мария Милославская
Супруг: нет
Дети: нет

Царевна Евдокия Алексеевна (Младшая) (26 — 28 февраля 1669[9], Москва) — дочь царя Алексея Михайловича от первого брака, последний, 13-й, ребенок царицы Марии Милославской, приведший к её кончине.

Девочка скончалась за несколько дней до кончины своей матери, которая умерла 3 марта. «Государыня скончалась от родильной горячки через пять дней после тяжелейших родов, в которых Царица разрешилась от бремени восьмой Венценосной дочерью Евдокией Алексеевной младшей, прожившей, к несчастью, лишь два дня и скончавшейся 28 февраля (10 марта) 1669 года».

Она — вторая из дочерей царя Алексея Михайловича, носивших имя «Евдокия», что иногда вызывает путаницу, так как её старшая сестра Евдокия Алексеевна (см.) пережила тёзку. Причины, по которым ребенок получил имя еще живого родственника в том же поколении, не ясны.

Погребена в Московском Вознесенском девичьем монастыре, в 1929 году останки перезахоронены в подвальной палате Архангельского собора Московского кремля.

Процедура похорон Евдокии описана в сохранившемся царском «Объявлении о кончине»[10], где излагался традиционный чин погребения царскородных детей. «Февраля, в 28 день, преставилась благоверная Царевна Евдокия Алексеевна; благовест был в Успенской колокол в один край, а по теле её приходили со кресты, а кресты, рипиды, да запрестольную Богородицы икону, да фонарь пред образом носят из собора; а как пойдут со кресты, в то число звон, и с большим колоколом в один край во вся; а как с телом пойдут, по тому же образу звон, а проводя тело в Вознесенский монастырь, Патриарх встречал у святых врат в монастыре, и поставя тело, ектенью говорил. А как надгробное отпели, и погребли тело, то Государь в дом свой поиде, и после его кресты в собор понесли, а при встрече крестов звон был…»[11].

Надпись на надгробии гласит: «Лета 7178 года февраля в 28 день на память преподобнаго отца нашего исповедника Василия Спостника и Прокопия в пятом часу того дня преставися раба божия благовернаго великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея великия и малыя и белыя России самодержца и благоверныя государыня царицы и великой княгини Марии Ильиничны дщерь благоверная государыня царевна и великая княжна Евдокия Алексеевна и погребена того ж месяца февраля в 28 день»[7].


Дети Нарышкиной

Пётр

Пётр Алексеевич (30 мая 1672 — 28 января 1725) — российский император, младший сын Алексея Михайловича.

Причина, по которой он получил имя «Пётр», не ясна, возможно, в качестве «эвфонического соответствия имени брата», так как он родился день в день с Фёдором»[8]. Оно не встречалось ни у Романовых, ни у Нарышкиных, и даже Рюриковичей в московской династии последним представителем был Пётр Дмитриевич, умерший в 1428 году[2].

Оставил потомство (см. Дети Петра I). Погребен в Петропавловском соборе Петербурга.

Наталья

Царевна Наталья Алексеевна (22 августа 1673—18 июня 1716) — единственная выжившая родная сестра Петра Великого.

Получила имя в честь своей матери Натальи Нарышкиной[2].

В 1683 году иностранец её описывает: «У Наталии [Нарышкиной], кроме Петра, есть еще очень красивая девятилетняя дочь, тоже Наталия, отличающаяся замечательной красотой, по уму и вежливости она вся в мать»[4].

Скончалась в 43-летнем возрасте, незамужней, в царствование своего брата Петра. Была похоронена в Петербурге, в Александро-Невской лавре на Лазаревском кладбище, перезахоронена в Благовещенской церкви той же лавры.

Феодора

Феодора Алексеевна
царевна
 
Рождение: 4 [14] сентября 1674
Москва 
Смерть: 28 ноября [8 декабря1677
там же
Место погребения: Вознесенский монастырьАрхангельский собор
Род: Романовы
Отец: Алексей Михайлович
Мать: Наталья Нарышкина
Супруг: нет
Дети: нет

Царевна Феодора Алексеевна (Федора[12]) (4 [14] сентября 1674, Москва — 28 ноября [8 декабря1677[9], там же) — царевна, третий ребенок и последняя дочь царя Алексея Михайловича и его второй жены Натальи Кирилловны Нарышкиной.

Как считает Ф. Успенский, получила женское имя «Феодора», нетипичное для Романовых, как парное к мужскому имени «Феодор», которое носил её старший брат, наследник престола Федор Алексеевич[2]. Была крещена патриархом Иоакимом в Чудовом монастыре[6].

Умерла в детстве. Была погребена в Вознесенском монастыре в Московском Кремле, после его разрушения большевиками останки, вместе с прочими были перенесены подземную палату южной пристройки Архангельского собора, где находятся и сейчас.

Надпись на надгробии гласит: «Лета 7176 года ноября в 28 день в среду в пятом часу нощи на память преподобнаго отца нашего исповедника Стефана Нового преставися раба божия благоверного государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея великия и малыя и белыя России самодержца дщерь благоверная государыня царевна и великая княжна Феодора Алексеевна и погребена в 29 день»[7].

Надпись на крышке саркофага повторяет её: «Лета 7176 ноября в 28 день в среду в пятом часу нощи на память преподобного отца нашего исповедника Стефана Нового преставися раба божия благоверного царя и великого князя Алексея Михайловича всея великия и малыя и белыя Русии самодержца дщерь благоверная государыня царевна и великая княжна Феодора Алексеевна погребена декабря в 13 день»[7].

См. также

Напишите отзыв о статье "Дети Алексея Михайловича"

Примечания

  1. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1680-1700/PetrI/gram_sinai_monast_05_02_1689.htm ЖАЛОВАННАЯ ГРАМОТА 1689 г. МОНАСТЫРЮ СВ. ЕКАТЕРИНЫ НА СИНАЕ]
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Успенский Ф. Б. Именослов: историческая семантика имени. М., 2007. С. 306
  3. Династия Романовых: генеалогия и антропонимика / Е. В. Пчелов. — 06/07/2009 // Вопросы истории. — 2009. — № 06. — С. 76-83.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/XVII/1680-1700/Dnevnik_izb_bojar/text2.htm Дневник зверского избиения бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна [Пер. А. Василенка // Рождение империи. – М.: Фонд Сергея Дубова, 1997. – С. 9-20.].
  5. Встречается дата 3 марта, не совпадающая с надписью на надгробии.
  6. 1 2 3 [books.google.ru/books?id=e7ee7jpTQfEC&pg=PT71&dq=%D1%86%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B0+%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0&hl=ru&sa=X&ei=MIexUoTPHKyv4QSay4GoBg&ved=0CDUQ6AEwAQ#v=onepage&q=%D1%86%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0%20%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B0%20%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0&f=false Е. В. Пчелов. Романовы. История великой династии]
  7. 1 2 3 4 5 Панова Т.Д. [russist.ru/nekropol/kreml1.htm Погребения на территории Кремля. 196]. Некрополи Московского Кремля. Руссист (2003). Проверено 27 марта 2011. [www.webcitation.org/68wpKQSSA Архивировано из первоисточника 6 июля 2012].
  8. 1 2 [rodnaya-istoriya.ru/index.php/vspomogatelnie-i-specialnie-istoricheskie-nauki/antroponimika/antroponimiya-dinastii-romanovix-v-xvii-v.html Е. В. Пчелов. Антропонимия династии Романовых в XVII в. //Ономастика в кругу гуманитарных наук. Материалы международной научной конференции. Екатеринбург, 2005. С. 203—205.]
  9. 1 2 [dlib.rsl.ru/viewer/01004169063#page13?page=13 Родословная книга Всероссiйскаго дворянства]. // Составилъ В. Дурасов. — Ч. I. — Градъ Св. Петра, 1906.
  10. [books.google.ru/books?id=5XjPAAAAQBAJ&pg=PT238&dq=%D1%86%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B0+%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0&hl=ru&sa=X&ei=MIexUoTPHKyv4QSay4GoBg&ved=0CC8Q6AEwAA#v=onepage&q=%D1%86%D0%B0%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0%20%D0%B0%D0%BD%D0%BD%D0%B0%20%D0%B0%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0&f=false А. Боханов. Царь Алексей Михайлович. М., 2012]
  11. Полное собрание законов Российской Империи. Т. 1. СПб., 1830. С. 803.
  12. Семёнов И. С. [books.google.ru/books?id=ZRI9pZL3k34C&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Христианские династии Европы]. — ОЛМА Медиа Групп, 2002. — 492 с.

</center>

Отрывок, характеризующий Дети Алексея Михайловича

– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.