Евдокия (супруга Феодосия II)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Евдокия.
</tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr></tr> </table> Евдоки́я (лат. Aelia Eudocia Augusta), до крещенияАфинаида, Атенаида[1] (лат. Athenais; ок. 401 — 20 октября460 года) — супруга императора Феодосия II. Известна как талантливая поэтесса, некоторое время покровительствовала монофизитам. Провела последние годы своей жизни в Иерусалиме, занимаясь строительством церквей и благотворительностью. Канонизирована Православной церковью в ликеблаговерных, память 13 августа (по юлианскому календарю).



Происхождение и брак с Феодосием

Евдокия родилась в Афинах около 401 года,[2] была дочерью философа Леонтия (кроме дочери, у него было ещё два сына, Валерий и Гезий). Её отец был ритором в Афинской академии и возможно являлся другом историка Олимпиодора Фивянина.[3] По рождению Евдокия была язычницей и носила имя Афинаида (в честь богини Афины). Когда её отец умер, то оставил следующее завещание:

Евдокия
греч. Εὐδοκία
Святая Евдокия (деталь иконы X века)<center></th></tr>
Имя при рождении:</th>

Афинаида

Дата рождения:</th>

ок. 401 года

Место рождения:</th>

Афины

Дата смерти:</th>

20 октября 460(0460-10-20)

Место смерти:</th>

Иерусалим

Отец:</th>

философ Леонтий

Супруг:</th>

Феодосий II

Дети:</th>

Евдоксия, Флаккилла

…отрокам даровал имущество своё — все одежды, и всё золото, и весь скот, и все сосуды, и всех рабов — был он богат и немалым владел имуществом. Дочери же завещал, любя её, только сто золотых монет и предрёк ей счастливую судьбу, <ибо есть у неё> всё превосходящая женская прелесть.[4]

Согласно византийскому хронисту Георгию Амартолу, Леонтий в своём завещании пророчески записал, объясняя малую долю наследства для Афинаиды, «ведь ей достаточно участи её».[5]

Ранняя биография Евдокии изложена у Иоанна Никейского[6] (конец VII в.), Амартола и наиболее развёрнуто в стихотворной хронике XII века Константина Манассии. Афинаида просила братьев выдать ей согласно завещанию долю из наследства, но получила отказ и ушла жить к тётке по матери, которая увезла её в Константинополь к тётке по отцу. Обе тётки посоветовали Афинаиде обратиться за помощью в разрешении наследственного спора к Пульхерии, старшей сестре императора Феодосия II.

Необходимо отметить, что Пульхерия в это время была занята по просьбе брата поисками ему невесты и удостоила Афинаиду встречей. Юная Афинаида была хороша собой, Иоанн Малала оставил такой отзыв о ней: «Юная женщина с замечательной внешностью, утончённая в манерах, с хорошей фигурой, обладающая даром красноречия, эллинка, девственница и дочь философа».[7] Современный историк Шарль Диль так представил себе встречу Афинаиды с всемогущей сестрой императора:

Афинаиде было двадцать лет. Поразительной красотой она обладала, и удивительным сложением, и довольно высоким ростом. Белокурые вьющиеся волосы золотым ореолом обрамляли лицо, ещё больше оттеняя свежесть и нежность её кожи; взгляд у неё был прекрасный, глаза умные и живые, в то же время скромно опускавшиеся; безукоризненной формы греческий нос и грациозная, благородная поступь дополняли обаяние молодой девушки. При этом она ещё умела хорошо говорить; свою просьбу она изложила в совершенстве. Пульхерия пришла в восторг, была сразу побеждена.[8]

Набожная Пульхерия спросила Афинаиду, сохранила ли она девственность, и услышав положительный ответ, представила её императору. Афинаида произвела впечатление на императора, и он согласился с выбором сестры:

В сем году Аттик крестил Афинаиду, дочь философа Леонтия, и назвал её Евдокией. Согласно выбору Пульхерии, она вышла замуж за Феодосия…

— Хронография Феофана, год 5911 / 411 (421)

Свадьба состоялась 7 июня 421 года. Узнав об этом, братья Евдокии пришли в ужас. Однако она вызвала их в столицу и назначила на высокие посты в имперской администрации, успокоив словами: «Если бы вы не поступили со мной плохо, я бы не оказалась в столице империи и не стала бы императрицей».[6]

Жизнь в Константинополе

К тому моменту, как Евдокия стала женой Феодосия, делами империи уже семь лет управляла его старшая сестра Пульхерия. Она в 16 лет дала обет безбрачия и за время своего «правления» превратила императорский дворец в подобие монастыря. В этом духе ею был воспитан Феодосий, и в эту аскетичную среду попала Евдокия, получившая в Афинах эллинское (языческое) воспитание и образование.

В конце 422 года Евдокия родила Феодосию дочь Евдоксию, ставшую позже женой императора Валентиниана III. Вскоре после рождения дочери 2 января 423 года Феодосий объявил Евдокию августой.[9] Этим он уравнял её в достоинстве со своей сестрой Пульхерией и, как отмечают историки, с этого времени влияние Евдокии на Феодосия стало возрастать.[10] Вскоре Евдокия родила вторую дочь, Флаккиллу, умершую в 431 году.[11] Из одной римской надписи делались предположения о рождении у Евдокии сына Аркадия, однако современные историки пришли к выводу, что речь в надписи идёт не о сыне Евдокии.[12]

Современники высоко отзываются о просвещённой императрице. Живший в одно время с нею Сократ Схоластик заметил по поводу празднования византийской победы в 422 году над персами: «Да и сама супруга царя написала стихи героическим размером, потому что почиталась женщиной умной.»[13] Не без участия Евдокии в 425 году в Константинополе был открыт университет, в котором первенствующее место было отведено изучению греческой культуры и философии. В 428 году, после появления несторианской ереси, Евдокия встала на сторону мужа, который симпатизировал Несторию и созвал Эфесский собор, не имея цели осудить его[14] (Пульхерия же не разделяла взгляды брата и поддерживала Кирилла Александрийского). Несмотря на это, Собор осудил учение Нестория, с чем впоследствии согласился и Феодосий. Это был триумф Пульхерии, начинавшей было утрачивать свою роль в делах управления империей.[15]

В 438 году Евдокия исполнила обет, что в случае супружества дочери она, подражая святой императрице Елене, совершит паломничество в Святую землю.[16] В путешествии в Иерусалим она провела год:

После торжественного шествия по всей Азии, где она в Антиохии, с высоты золотого престола, произнесла собственного сочинения речь в честь города, она прибыла в Иерусалим и была встречена Меланией Младшей, пользовавшейся незадолго перед тем её гостеприимством в Константинополе. В Иерусалиме она раздала обильные дары, пожертвовала для Голгофского придела великолепный золотой крест, осыпанный драгоценными камнями, присутствовала при освящении церкви, выстроенной Меланией и, пробыв несколько месяцев в Святом Граде, возвратились в Константинополь.[17]

В Антиохии Евдокия закончила свою речь к горожанам словами: «Горжусь и тем, что мой род - от вашего рода и крови»[18] (подразумевая своё родство с греческими колонистами, основавшими город). По сообщению Евагрия Схоластика, горожане почтили её «искусно выработанной одной статуей», а император Феодосий по её просьбе «к этому городу присоединил значительную часть местности, проведя его стену до самых ворот дафнийского предместья».[18]

Среди реликвий, привезённых Евдокией из Иерусалима в Константинополь, были часть мощей первомученика Стефана, вериги апостола Петра (одну из цепей она отправила дочери в Рим) и Влахернская икона Божией Матери.

После возвращения в столицу влияние Евдокии заметно усилилось: префектом претории Востока стал её фаворит Кир из Панополиса, учёный и поэт, близкий царице по эллинской культуре.[19] Она заручилась поддержкой евнуха Хрисанфия, имевшего большое влияние на Феодосия, и вместе с ним приступила к отстранению Пульхерии от управления империей.[20] Феофан Исповедник пишет, что сам Хрисанфий вошёл в доверие к Евдокии, чтобы использовать её для собственной цели по смене константинопольского патриарха, чему противилась Пульхерия.

По наущению евнуха Евдокия попросила Феодосия, чтобы тот повелел патриарху Флавиану посвятить Пульхерию, как давшую обет девственности, в диакониссы.[21] Флавиан не стал противиться воле императора, но попросил Пульхерию «не допускать его к себе, чтобы не быть ему принуждену сделать ей какое-либо огорчение». Пульхерия, узнав о заговоре, не стала бороться и «удалилась в Евдомон на покой», а Феодосий и Евдокия «вознегодовали на Флавиана за то, будто он открывает тайны дома их». Такие действия Евдокии вызвали негодование у клерикальной партии, привыкшей управлять делами при Пульхерии, что привело к опале императрицы.

Опала

Около 441 года Евдокия была заподозрена мужем в любовной связи с Павлином, другом детства Феодосия II. Иоанн Малала, историк VI века, первым передал эту историю в романтическом виде:

Некий бедняк принёс Феодосию фригийское яблоко необыкновенно большого размера. Император удивился ему, так же как и весь его двор. Немедленно император выдал 150 номисм человеку, принёсшему яблоко, и отослал яблоко августе Евдокии. Августа переслала его к магистру Павлину как другу императора. [Магистр Павлин из-за больной ноги оставался дома] Но Павлин, не зная, что император послал яблоко императрице, принял его и отослал императору Феодосию, как только тот вернулся во дворец. Когда император получил яблоко, он признал его и спрятал. Вызвав августу, он спросил её: «Где яблоко, что я послал тебе?» — Она ответила: «Я его съела». Тогда он, заклиная своим спасением, призвал её под клятвой признаться, съела ли она яблоко, или кому-нибудь послала. И она поклялась: «Я никому его не посылала, но съела.» Тогда император приказал принести яблоко и показал ей. Он был разгневан на неё, подозревая её в том, что она послала яблоко по причине её влюблённости в Павлина и потому отрицала это. По этому поводу Феодосий казнил Павлина. Императрица Евдокия переживала и чувствовала себя оскорблённой, потому что везде знали, что Павлина казнили из-за неё, так как был он очень красивый юноша.[22]

— Иоанн Малала, кн. XIV

Возможно, история с яблоком была придумана, но замечание современника событий Нестория свидетельствует в пользу того, что любовная драма всё-таки имела место: «Демон супружеской измены, который погрузил императрицу в стыд и унижение.»[23]

После этих событий Евдокия упросила царя отпустить её в Иерусалим для молитвы. Феодосий легко согласился на это, так как по мнению Шарля Диля уже не чувствовал к Евдокии ничего, кроме ненависти, подозрительности и злобы, разжигаемыми его свитой.[24] Житийная литература умалчивает об опале Евдокии (это объясняется канонизацией как Евдокии, так и Феодосия), сообщая, что в Иерусалим на поклонение святыням она отправилась только после смерти своего мужа.[25] Казнь Павлина произошла в 444 году в Каппадокии, куда император выслал его.[26]

После того, как Евдокия удалилась в Иерусалим, Пульхерия попыталась захватить всю её собственность. Согласно хронисту VII века Иоанну из Никиу[27], стороннику монофизитов, Пульхерия подготовила указ о переходе дворца и прочего имущества императрицы в её собственное владение. Когда Феодосий собрался подписать документ, он заметил дополнение: «Императрица Евдокия становится моей [Пульхерии] рабыней». Разгневанный император отослал сестру и перестал следовать её желаниям.[28] Впрочем более поздний хронист Феофан, прославляющий деяния Пульхерии, обращает историю о несостоявшемся рабстве императрицы в шутку: «Между прочим премудрая Пульхерия раз предложила ему [Феодосию] бумагу об отдаче ей в рабство супруги его, Евдокии, которую он не читавши, подписал, за что потом она укоряла его.»

Жизнь в Иерусалиме

В 443 году Евдокия переехала в Иерусалим. Первое время она жила в нём как императрица, окружённая свитой, где выделялись священник Север и диакон Иоанн, которых она привезла вместе с собой из Константинополя. Правитель Иерусалима Сатурнин донёс об этом Феодосию и тот, всё ещё подозревая в гневе Евдокию в супружеской неверности, «дал повеление отрубить им головы».[29] Евдокия отомстила доносчику за эту обиду, Сатурнин пал от рук убийц, возможно подкупленных или просто направляемых опальной императрицей.[30]

После этого в жизни Евдокии начался новый период: Феодосий отозвал из Иерусалима всех составляющих её свиту императорских чиновников и, таким образом, лишил её преимуществ императорского звания.[17] Она начала жить как частное лицо, но благодаря оставшимся у неё богатствам прославилась как щедрая благотворительница и устроительница церквей, монастырей и больниц. Рядом с базиликой Гроба Господня был построен великолепный дворец для иерусалимских епископов, она восстановила разрушенные более столетия назад стены Иерусалима, считая, что именно к ней относятся строки 50-го псалма: «Ублажи, Господи, благоволением (по гречески — Евдокия) Твоим, Сион, и пусть воздвигнутся стены Иерусалимские».[5] Бурная строительная деятельность Евдокии была схожа с деятельностью императрицы Елены, в результате чего в легендах произошло их отождествление. Так коптское предание об обретении Животворящего Креста приписывает его находку Евдокии.[31]

Покровительство монофизитам

«…в истории Церкви бывали очень большие размолвки, все участники которых потом оказывались святыми»[32]

Слово в день памяти святой императрицы Евдокии

Христианство стало государственной религией Римской империи только около века назад. В V веке оно ещё только формировало свою идеологию, разделяясь периодически на разные течения в попытках трактовать сущность Бога. Общепризнанные теологические взгляды, часто при поддержке власти, канонизировались на соборах, а отклоняющиеся от господствующей линии объявлялись ересями. Хотя ереси преследовались (но без истребления десятков тысяч отступников, как в более поздние века), в целом императорская власть относилась терпимо к инакомыслию, и особенно авторы этой эпохи хвалили за это императора Феодосия II.

Евдокия окружила себя в Иерусалиме аскетами и монахами, начала интересоваться вопросами христианского богословия, симпатизировать монофизитам и их лидеру Диоскору Александрийскому, одержавшему на Эфесском разбойничем соборе в 449 году победу над православной партией. В 451 году учение монофизитов было осуждено Халкидонским собором, но Евдокия всё равно оставалась ему верна. Согласно Хронографии Феофана «монах Феодосий, муж погибельный, тотчас после Халкидонского собора отправился в Иерусалим, и узнавши, что царица Евдокия расположена к Диоскору, низложенному собором, начал громко кричать против собора, обвиняя его в ниспровержении православной веры, чем привлёк на свою сторону царицу и монахов».[33] То, что Евдокия так легко приняла проповедь Феодосия против Халкидонского собора, исследователи объясняют тем, что она считала этот собор — собором Пульхерии и поэтому была против него.[34] В результате к моменту возвращения иерусалимского патриарха Ювеналия (на Эфесском соборе он поддержал Диоскора, а на Халкидонском отрёкся от монофизитов, был оправдан и возвращён на иерусалимскую кафедру) в городе был подготовлен бунт:

Не теряя времени, Евдокия наняла войско, вооружила монахов, поставила стражу на возведённые ею Иерусалимские стены и, когда Ювеналий, гордясь достигнутым званием патриарха, вступил в Иерусалим, его окружила толпа, настойчиво требовавшая, чтобы он проклял собор и отказался от своей подписи. Патриарх не согласился, и тогда мятежная толпа рассеялась по городу, отворила двери тюрьмы, предала избиению приверженцев Ювеналия и наконец ринулась в базилику гробницы Господней, где провозгласила Феодосия Иерусалимским патриархом.[17]

Феодосий стал рукополагать новых епископов, пользуясь поддержкой палестинского монашества. Византийский император Маркиан направил в Палестину войска, которые 16 января 452 года взяли в осаду церковь Гефсимании, куда на праздник собрались отступники. В 453 году после 20 месяцев отсутствия патриарх Ювеналий вернулся на свою кафедру.[35] Феодосий бежал в Синайский монастырь, а Евдокия, невзирая на увещевания дочери Евдоксии, зятя Валентиниана и папы римского Льва Великого, оставалась сторонницей монофизитов.

История возвращения Евдокии незадолго до смерти в лоно православия весьма подробно описана у историков, а также в агиографической литературе, так как её раскаяние было важно для факта её канонизации. Евдокия раскаялась в своей поддержке учения монофизитов после жизненных неприятностей, которые она посчитала Божьей карой: её зять римский император Валентиниан был убит заговорщиками, а её дочь насильно взял в жены организатор заговора. Вандалы в 455 году разграбили Рим и увели дочь Евдоксию и внучек Евдокии в плен.[36]

Евдокия отправила посланника в Антиохию к Симеону Столпнику спросить, чем ей умилостивить этот «небесный гнев». Симеон ответил: «Я же весьма удивляюсь тому, что, имея источник вблизи, пренебрегаешь им, и тщилась почерпнуть той же воды издалёка: ты имеешь там богоносного Евфимия, следуй его учению, — и спасёшься».[37] Евдокия обратилась к проживавшему в Палестинской пустыне Евфимию Великому, известному подвижнику своего времени. Он «утешил Евдокию, убедил её в её заблуждениях и возвратил к православию».[17] По примеру Евдокии многие из палестинских сторонников монофизитов примирились с патриархом Ювеналием.

Смерть

В искупление вины за длительную поддержку ереси Евдокия построила на месте смерти первомученика Стефана базилику в его честь — более обширную и богатую, чем храм Гроба Господня.[17] Рядом с ней она подготовила себе гробницу.

Скончалась Евдокия 20 октября 460 года, пережив своего мужа Феодосия († 450 г.) и соперницу в борьбе за влияние на императора Пульхерию († 453 г.). По свидетельству хронистов, «умирая же, она исповедовалась, что не сознается о наговорах <против себя> о Павлине».[5] Её погребение совершил иерусалимский патриарх Анастасий при участии Евфимия Великого и монахов его лавры. Позднее рядом с императрицей Евдокией была погребена её внучка, бежавшая от вандалов и носившая тоже имя Евдокия. Их гробницы были разрушены вместе с базиликой святого Стефана при нашествии персов в 614 году.

Литературная деятельность

Евдокия известна как талантливая поэтесса, сочинившая ряд произведений как на исторические, так и на религиозные темы.[38]

Огненным блеском в очах цветок золотой, благолепен
лик в ореоле волос. Хитон, сверкающий снегом,
стан покрывает Его. Стопой попирает Он землю.
Дерзкий слепец предстал перед Ним, Его перед славой
неизреченной. Великого Господа, богом осмелясь
сам возомнить себя в слепоте, вызывает на битву.

Поэма «Киприан и Юстина» (Перев. Север Г. М.)

В ней выражена идея борьбы христианства и язычества на примере житийной истории Киприана, бывшего сначала известным магом, вызывателем демонов, а затем после обращения в христианство рукоположённым в епископы. Киприан и его возлюбленная Юстина, пройдя путь от взаимной человеческой страсти до любви к Богу, приняли мученическую смерть.[40] По оценке критиков некоторые образы, созданные в этом сочинении Евдокией, «дают предчувствовать прекрасные образы Мильтона в его поэме „Потерянный Рай“ и даже некоторые черты Фауста».[41]

Канонизация

Точная дата канонизации Евдокии, как и её супруга, не известна. Икона X века с изображением императрицы свидетельствует о том, что к этому времени её уже почитали святой. Евдокия является местночтимой святой Константинопольской церкви и относится к числу святых чьи имена взяты из синаксаря греческих богослужебных миней[42].

Евдокия в искусстве

  • Итальянский композитор Вивальди написал в 1728 году оперу «Афинаида» («L’Atenaide») по мотивам жизни императрицы Евдокии.
  • Опера Франческо Арайи по либретто Джузеппе Бонекки «Венчанная Евдокия, или Феодосий II» («Eudossa incoronata, o sia Teodosio II») поставлена в 1751 году в Санкт-Петербурге[43]
  • Джиллиан Брэдшоу: «Imperial Purple». Роман о ткачихе и её семье, соприкоснувшейся с заговором, приведшим к опале императрицы Евдокии (на русский язык не переведён).
  • Элен А. Малер (Helen A. Mahler). «Empress of Byzantium». Роман о жизни императрицы Евдокии-Афинаиды (на русский язык не переведён).
  • Игорь Ефимов. «Невеста Императора». Другое название «Пелагий Британец». Журнальный вариант «Не мир, но меч. Хроника времён заката».

Напишите отзыв о статье "Евдокия (супруга Феодосия II)"

Примечания

  1. ↑ Атенаида // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. ↑ Год рождения Евдокии оценивается по времени её замужества.
  3. ↑ Олимпиодор писал, что «его стараниями и рвением кафедру философии [в Афинах] занял Леонтий»(фр. 28). Отождествление этого Леонтия с отцом Афинаиды является гипотезой.
  4. ↑ [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5088 Хроника Константина Манассии]
  5. ↑ 1 2 3 [www.vostlit.info/Texts/rus16/Amartol/frametext11.htm Георгий Монах (Амартол). Временник]
  6. ↑ 1 2 [www.tertullian.org/fathers/nikiu2_chronicle.htm#140 John, Bishop of Nikiu: Chronicle, ch. LXXXIII ]
  7. ↑ Иоанн Малала, XIV.4. См. цитату в [www.roman-emperors.org/eudocia.htm#N_2_ прим. 2]
  8. ↑ Шарль Диль. Византийские портреты. М., 1994. С. 29-30
  9. ↑ [www.sedmitza.ru/text/434343.html Дашков С. Б. Императоры Византии. Афинаида-Евдокия]
  10. ↑ Шарль Диль. Указ. соч. С. 34
  11. ↑ Марцеллин Комит, год 431
  12. ↑ [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/secondary/BURLAT/7*.html#ref34 History of the Later Roman Empire by J. B. Bury, 1923, ch. 7]: прим. 34
  13. ↑ Сократ Схоластик, «Церковная история», VII.21
  14. ↑ Карташёв А. В. Вселенские соборы. Клин, 2004. С. 273
  15. ↑ Шарль Диль. Указ. соч. С. 36
  16. ↑ Сократ Схоластик, «Церковная история», VII.47
  17. ↑ 1 2 3 4 5 [ricolor.org/arhiv/redkie_knigi/kure/glava9/ Св. Ефимий и императрица Евдокия (Палестина под властью христианских императоров. СПб., 1894)]
  18. ↑ 1 2 [www.myriobiblion.byzantion.ru/ev1.htm Евагрий Схоластик. Церковная история. Книга 1.]
  19. ↑ Шарль Диль. Указ. соч. С. 37
  20. ↑ Шарль Диль. Указ. соч. С. 38
  21. ↑ Хронография Феофана, год 5940/440. В данном эпизоде Феофан нарушает хронологию, так как Флавиан был избран патриархом в 447 уже после ухода Евдокии в Иерусалим.
  22. ↑ Иоанн Малала, кн. XIV: [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Roman/Texts/secondary/BURLAT/7*.html History of the Later Roman Empire by J. B. Bury, VII.4] С небольшим отличием история изложена в более поздней 'Хронографии Феофана, год 5940 / 440 (441). Подобная история нашла своё отражение в мировой литературе: ср. с «Отелло» Шекспира, реплика Дездемоны: «Должно быть, // И вправду это — колдовской платок. //Как я расстроена его потерей!»
  23. ↑ Несторий, «Bazaar of Heraclides», book 2, part 2: [www.tertullian.org/fathers/nestorius_bazaar_5_book2_part2.htm]
  24. ↑ Шарль Диль. Указ. соч. С. 38.
  25. ↑ [archive.is/20120712085323/mystudies.narod.ru/library/d/dim_rost/lives/july/02july2.htm Память святого отца нашего Ювеналия, патриарха Иерусалимского]
  26. ↑ Согласно «Пасхальной хронике» и указанию у Нестория. Марцеллин Комит датировал казнь Павлина 440 годом.
  27. ↑ Иоанн из Никиу — епископ конца VII века в Никиу, египетском городе
  28. ↑ [www.tertullian.org/fathers/nikiu2_chronicle.htm#140 John, Bishop of Nikiu: Chronicle, ch. LXXXVII]
  29. ↑ Хронография Феофана, год 5942 / 442
  30. ↑ Шарль Диль. Указ. соч. С. 38-39
  31. ↑ [www.derew.ru/golgotha.php Деревенский Б. Г. «О местонахождении Голгофы и гробницы Христа»]
  32. ↑ [www.portal-credo.ru/authors/riskzone/?status=txt&id=382 Слово в день памяти святой императрицы Евдокии]
  33. ↑ Хронография Феофана, год 5945 / 445 (453)
  34. ↑ Карташёв А. В. Вселенские соборы. Клин, 2004. С. 375
  35. ↑ [www.krotov.info/history/05/oesbruk4.htm Мишель ван Эсбрук, «Почитание Богоматери от Иерусалима до Константинополя в VI—VII веках»]
  36. ↑ Хронография Феофана, год 5947 / 447 (455)
  37. ↑ Житие преподобного отца нашего Евфимия Великого
  38. ↑ [www.krotov.info/libr_min/v/vasilyev/VAA124.htm#vaa124para14 Васильев А. А. История Византийской империи]
  39. ↑ Евдокия Элия Афинанда // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  40. ↑ [web.archive.org/web/20070228175419/mystudies.narod.ru/name/others/martyrs/cyprian.htm Сщмч. Киприан Антиохийский]
  41. ↑ [www.world-history.ru/countries_about/1786.html Византийская империя в правление Феодосия II (Успенский Ф. И. История Византийской империи)]
  42. ↑ Сергий (Спасский). Полный месяцеслов Востока. — М., 1876. — Т. 2. — С. 212.
  43. ↑ русский перевод: Евдоксия венчанная или Феодосий Вторый. Опера. Сочинение доктора Бонекия, флорентинца. / Пер. с итал. А. Олсуфьева. СПб., 1751. 70 стр.

Литература

Переводы:

  • Памятники византийской литературы IV-IX веков. / Отв. ред. Л. А. Фрейберг. М.: Наука. 1968. С. 132-137.

Исследования:

  • Julia Burman The Athenian Empress Eudocia // Paavo Castrén (Hrsg.) Post-Herulian Athens. Aspects of Life and Culture in Athens A.D. 267—529. — Helsinki, 1994. — С. 63-87.  (англ.)
  • Peter van Deun The poetical writings of the Empress Eudocia. An evaluation // J. den Boeft, A. Hilhorst (Hrsg.) Early Christian poetry. A collection of essays. — Leiden, 1993. — С. 273—282.  (англ.)

Ссылки

  • [ru.rodovid.org/wk/Запись:704500 Евдокия (супруга Феодосия II)] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
  • Альфонс Курэ. [ricolor.org/arhiv/redkie_knigi/kure/glava9/ Святой Ефимий и императрица Евдокия]. (Палестина под властью христианских императоров, С. Петербург. 1894 год). Проверено 17 октября 2008. [www.webcitation.org/651xt4TPt Архивировано из первоисточника 28 января 2012].
  • Диль Ш. [www.sedmitza.ru/text/434876.html Византийские портреты]. Проверено 17 октября 2008. [www.webcitation.org/651xuGer2 Архивировано из первоисточника 28 января 2012].
  • [home.infionline.net/~ddisse/eudocia.html#anchor69590 Фрагменты стихов Евдокии] (англ.). Проверено 17 октября 2008. [www.webcitation.org/651xvMFb7 Архивировано из первоисточника 28 января 2012].

Елена (ок. 250—ок. 330) • Флацилла (?—ок. 386) • Пульхерия (399—453) • Евдокия (ок. 401—460) • Ариадна (ок. 450—515) • Евфимия (Маркиана) (?—ок. 523) • Феодора (ок. 500—548) • Ирина (ок. 752—803) • Феодора (ок. 815—867) • Феофано (?—ок. 895) • Ирина (1088—1134) • Елена (Ипомония) (ок. 1372—1450)


Отрывок, характеризующий Евдокия (супруга Феодосия II)

В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Евдокия_(супруга_Феодосия_II)&oldid=77156558»