Евдом

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Евдом (др.-греч. Ἕβδομον (προάστειον) «седьмое (предместье)») — пригород на юго-западе Константинополя, расположенный в семи римских милях от центра города[1], то есть в 4 километрах от Золотых ворот Константинополя по направлению Эгнатиевой дороги на берегу Мраморного моря[2]. В Евдоме находилось значительное количество важных для Византийской империи сооружений. Все эти позднеантичные постройки сильно пострадали от арабов в 674—677 годах, затем во время осады Константинополя в 717—718 годах и во время вторжения болгарского хана Крума в 813 году. При Василии I Македонянине (867—886) были проведены масштабные реставрационные работы. В X веке, согласно сведениям Константина Порфирородного, Евдом вернул себе былое значение как место императорских торжеств. Из его подробных описаний в трактате «О церемониях» известно, что там в IV—X веках часто происходили коронации византийских императоров, оттуда начинались триумфальные процессии в сторону Золотых ворот столицы. До 1921 года здесь находилась греческая деревня Макрохори, в настоящее время ставшая районом Бакыркёй Стамбула.





Расположение

После падения Византии место расположения Евдома было забыто, и французский путешественник Пьер Жиль, посетивший Константинополь в середине XVI века, помещал его в доминирующие над Влахернами холмы. Его мнение основывалось на том, что никакая местность, называемая пригородом, не может находиться в семи милях от города[3]. Для того, чтобы согласовать с этой теорией известные ему сведения Созомена о том, что император Феодосий I «достигши седьмой мили, он молился Богу в тамошней церкви, которую выстроил в честь Иоанна Крестителя»[4], Жилю пришлось предположить, что слово «семь» не относится не к расстоянию, а к номеру, под которым было известно это предместье[5]. Соответственно, по мнению Жиля, построенная церковь находилась на расстоянии одной мили. Поскольку постройка церкви относилась к периоду до возведения стен Феодосия, Жиль отсчитывал расстояние от более ранних стен Константина. Подходящие развалины он нашёл на Шестом холме около дворца Богдан серай. Французский византинист XVII века Шарль Дюканж, хотя и не мог признать верным экзотическое толкование Жиля выражения «седьмая миля», допускал, что после возведения Феодосиевых стен значительная часть пригорода могла попасть в черту города, в том числе и Евдом, протянувшийся от седьмой мили до городских стен. При этом он отвергал предложенную Жилем локализацию церкви Иоанна Крестителя, поскольку, по сведениям Константина Порфирородного, она в X веке находилась за городскими стенами. В целом Дюканж разделял недоумение Жиля о том, как пригород мог быть столь удалён. В качестве дополнительных аргументов он указывал на неудобство, в противном случае, известных из источников процессий из города к Кампусу и странность выбора такого места для установления осады города, как это известно для аваров[6]. Дюканж, придавая вопросу о расположении Евдома большое значение, посвятил ему специальный трактат, который потом неоднократно переиздавался[7].

По этому вопросу с Дюканжем вёл полемику Адриан Валезий[fr] (Disput. de Basilicis, quas primi Francorum reges condiderunt, Paris, 1658—1660, cap. VIII). Валезий доказывал, ссылаясь на античные источники, что само полное название предместья Septimum milliarium указывает на то, что оно находилось у седьмого милевого столба по дороге во Фракию[5]. С ним был согласен его старший и более знаменитый брат Генрих Валезий, который указал расположение Евдома в примечаниях к изданным им «Деяниям» Аммиана Марцеллина[8]. Авторитет Дюканжа позволил просуществовать этой ошибке до XIX века. В 1878 году правильное расположение указал Ф. В. Унгер[9], вслед за ним точку зрения Валезия поддержали Н. П. Кондаков и Д. Ф. Беляев[10], однако общепринятой локализация у деревни Макрохори стала после только выхода в 1899 году монографии Александра ван Миллингена[en] о топографии Константинополя. Миллиген связал Евдом с современной ему деревней Макрикёй (Makri-Keuy), возникшей на месте греческого поселения Макрохори[11].

Важность Евдома для Константинополя объясняется в первую очередь его удобным расположением. Обширная равнина с избытком воды стала подходящим местом для размещения вблизи столицы крупного военного лагеря. В связи с ярко выраженным военным характером власти в ранний период византийской истории, здесь часто бывали императоры, и Евдом постепенно превратился в императорский квартал[12]. Таким образом, слово «Евдом» использовалось в двух значениях: столичное предместье (проастерий) и место императорских торжеств (др.-греч. προχέσσος)[13].

События

Клавдий Клавдиан, Против Руфина, Книга II, 347—349

С узкого края градского, который к Австру взирает,
Ровное поле открыто вблизи: зане отовсюду
Понт окружает, лишь узкою быв размежёван стезёю.

Вероятно, изначально Евдом был местом сбора и тренировки византийских войск во Фракии. Здесь император Феодосий I собирал свою армию перед походом в Италию против узурпатора Евгения. Здесь были размещены готские войска под командованием Гайны, отозванные императором Аркадием с войны с Аларихом. Во время смотра этих войск в присутствии императора был убит префект претория Руфин. В правление Анастасия I в Евдоме встала лагерем осадившая Константинополь 60-тысячная армия Виталиана. Удобство Евдома для захвата власти военным путём оценили в своё время Фока и Лев V Армянин. В Евдоме находилось Марсово поле (др.-греч. Κάμπος или др.-греч. Κάμπος τοῦ τριβουναλίον, лат. Campus tribunalis, «поле трибунала») Константинополя, сходное по назначению с аналогичным полем в Риме. На нём проходили тренировки новобранцев и популярные в народе конные игры в мяч[14].

Феофан Исповедник. Летопись византийца Феофана

При святом Прокле в Константинополе происходили страшные землетрясения в продолжении четырёх месяцев. Устрашённые византийцы выбежали из города на так называемое Поле, где, вместе с епископом своим, проводили дни и ночи в горячих молитвах к Богу. В один день, когда земля ужасно тряслась, и весь народ непрестанно восклицал: «Господи, помилуй!» вдруг в третьем часу, в глазах всех, какой-то юноша божественною силою восхищен был на воздух, где слышал божественный глас, повелевавший ему возвестить епископу и народу такую молитву: «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!» ничего не прибавляя к этим словам. Святой Прокл, приняв это повеление приказал народу так петь, и землетрясение тотчас прекратилось. Блаженная Пульхерия и брат её, восхищённые сим чудом, положили во всей вселенной петь эту песнь. И с того времени во всех церквах она ежедневно поётся.

л. м. 5930

Местом коронаций императоров в IV—V веках являлся известный по описанию Фемистия Трибунал (др.-греч. ἐν τῷ Τριβουναλίω τοῦ Ἑβδόμον). Это была возвышенная каменная платформа, которую в 364 году воздвиг наряду с другими постройками и статуями император Валент (364—378) в память о своей коронации[прим. 1]. Затем здесь короновались все императоры вплоть до Василиска (475). В дальнейшем для этой цели Евдом использовался нерегулярно: Маврикий (582), Фока (602), Лев III Исавр (717), Лев V Армянин (813) и Никифор Фока (963)[11]. Наиболее подробные, практически поминутные описания церемоний коронации приведены в трактате «О церемониях» для Льва III Исавра (подробное описание см. в специальной статье) и Никифора Фоки[16]. Из того же источника известно описание триумфального вступления в столицу императора Василия I Македонянина с сыном Константином. Возвратившись в 873 году из похода против павликан[17], Василий и Константин остановились сначала в расположенном на азиатском берегу дворце Иерии, оттуда прибыли в Евдом, где были встречены народом и синклитом. Прежде всего император с сыном отправились в храм Иоанна Предтечи, откуда, помолившись, отправились к Золотым воротам[18]. Сходная церемония известна и под 879 годом[19].

Феофилакт Симокатта рассказывает о том, как император Маврикий на девятом году своего царствования, в поисках знамения, молился в соборе Святой Софии, храме Живоносного Источника в Пеге[en] и Евдоме[20]. Во время частых в то время землетрясений в Евдоме спаслось население столицы. В молениях о прекращении бедствий принимали участие император и патриарх. Феофан Исповедник сообщает, что однажды на такую службу отличающийся благочестием император Маврикий и патриарх Анатолий пришли пешком. Согласно обычаю, на Кампосе проходили ежегодные крестные ходы в память о наиболее разрушительных землетрясениях[21]. При этом Евдом был также местом публичных казней и местом, где выставляли головы казнённых, как, например, головы императора Маврикия и его пяти сыновей[22].

При Валенте в Евдоме были построены порт и набережная, настолько роскошная, что Фемистий счёл возможным упрекнуть императора в забвении самого города[16]. При Юстиниане I порт был обновлён. В нём причаливали корабли, приплывающие к Константинополю с юга. Так, здесь в 402 году отслужил литургию в соборе Иоанна Крестителя прибывший из Кипра епископ Епифаний[23]. Сюда же пришёл император Фока наблюдать прибывший из Карфагена флот претендовавшего на престол Ираклия. В 673 году арабский флот «двинувшись к Фракии, протянулся от западного мыса Евдомы, или Магнавры до восточного мыса Кикловиа»[24]. В 708 году через Евдом в Константинополь прибыл папа Константин[25].

Постройки

Дворцы и общественные здания

Магнаврский дворец в Евдоме, носящий то же название, что и одно из сооружений Большого константинопольского дворца, был построен при Маркиане (450—457). Согласно трактату «О церемониях», в нём сенат торжественно встречал возвращавшихся из победоносных походов императоров, после чего начиналось триумфальное шествие до собора Святой Софии. Положение дворца устанавливается на основании приведённого выше указания Феофана Исповедника о нападении арабского флота в 673 году[24] Упоминаемый в этом сообщении «западный мыс» идентифицируется с мысом, располагавшимся восточнее основанного в XVI веке порохового завода. В этом дворце перед смертью в 582 году император Тиберий II, созвав представителей духовенства, армии и народа, «приказал вынести себя на своем ложе в дворцовую залу под открытым небом, соединённую с устланным коврами помещением дворца блестящим вестибюлем и прославленным входом» и в этой обстановке провозгласил императором Маврикия[26]. Здесь же Тиберий и умер 14 августа того же года[27].

При Юстиниане I в Евдоме на берегу был построен ещё один дворец, Jucundianæ или Secundianæ. В своём панегирике этому императору «О постройках» современник строительства Прокопий Кесарийский ограничивается следующим описанием этого сооружения: «Достаточно будет сказать, что это были подлинные дворцы; при их создании присутствовал и их строительством лично руководил император Юстиниан; не было здесь ничего упущено из виду, кроме денег. Огромность их расхода больше, чем это можно выразить словами»[28]. Возможно, название дворца связано с именем родственника императора Анастасия консула 511 года Флавия Секундина[it][29]. Перед дворцом стояла статуя Юстииана, установленная на перенесённую с форума Константина порфировую колонну. Эта колонна была разрушена землетрясением 577 года[30].

В то же царствование были построены форумы, портики и бани[30]. В этом районе известно 5 крытых цистерн и несколько открытых, в том числе одна из крупнейших в Константинополе Евдомская цистерна[en], также известная как цистерна Филдами, размером 127 на 76 метров[31].

Крепости

Были построены две башни: на западе др.-греч. Στρογγύλον Καστέλλιον или др.-греч. Κυκλόβιον (Кикловиа, «Круглая крепость» — названная так «согласно форме этого укрепления»[32]) и Theodosianæ на востоке, в которой размещались казармы элитной стражи Theodosiani. Упомянутая Феофаном Исповедником в связи с нашествием аваров крепость Кикловиа (Киклобион) находилась примерно в 2½ милях от Золотых ворот и была настолько тесно связана с Евдомом, что зачастую весь пригород назывался по её названию. Так, в одном из источников евдомская церковь Иоанна Евангелиста называется находящейся в Киклобионе. Также, если Иоанн Антиохийский, говоря о прибывшем флоте Ираклия I, называет Евдом, Пасхальная хроника в качестве географического ориентира называет Круглую крепость. Вероятно, крепость находилась в современном районе Стамбула Зейтинбурну[33]. Крепость Киклобион входила в цепь береговых укреплений. В правление Юстиниана I она, в числе многих других, была отремонтирована и соединена хорошей дорогой с другой крепостью Регием (район Кючук-Чекмедже Стамбула). Гарнизоны этих и других ближайших к Константинополю крепостей были вызваны Юстинианом к столичным войскам для подавления восстания Ника[34].

Церкви

Церковные источники утверждают, что посвящённая евангелисту Иоанну церковь была возведена в Евдоме уже при Константине Великом. Даже если не так, то её существование к 400 году считается достоверным — она упоминается в связи с мятежом Гайны, в ней отслужил мессу Епифаний Кипрский. Немного позже в этой церкви египетские монахи, называемые «длинными братьями», передали петицию императорской чете против своих противников. Затем церковь не упоминается в источниках до середины IX века, когда она, вместе с другими, была реставрирована. С этой церковью был тесно связан существовавший в Евдоме монастырь, но до первой четверти XI века об его обитателях известны только редкие упоминания. По сообщению арабского историка Яхьи Антиохийского, за несколько дней до своей смерти император Василий II Болгаробойца попросил своего брата Константина VIII похоронить себя «не с царями, а чтобы могила его была в маленьком монастыре, который он определил и назвал, имени св. Иоанна евангелиста, за Константинополем, и чтобы ему там покоиться вместе со странниками»[35]. Далее евдомский монастырь упоминается около 1074 года как основной источник благосостояния могущественного при императоре Михаиле VII евнуха Никифорицы[en][36]. Несколько лет спустя этот дар был отобран Никифором Вотаниатом и передан вдове Михаила VIII Марие и её сыну Константину. Вероятно, существовала традиция 8 мая отмечать в церкви Иоанна Евангелиста праздник этого апостола, сообщения о таких событиях известны в 452 и 1081 годах[37].

Достоверно известно, что к концу латинской оккупации церковь и монастырь были полностью разрушены, что известно из рассказа Георгия Пахимера об обнаружении вскрытой могилы Василия II в 1260 году. Надпись, сделанная на саркофаге Василия II, известна благодаря обнаруженной Дюканжем рукописи. В 1914 году Теодор Макриди[de] обнаружил в районе деревни Макрикёй величественную подземную гробницу, возможно, принадлежащую Василию II[38]. После этого времени упоминаний об этой церкви не известно[39]. В ходе раскопок 1920—1921 годов между вокзалом Макрикей и турецким кладбищем был обнаружен мозаичный пол, принадлежащий церкви базиликального плана[fr]. Неподалёку были обнаружены остатки пяти из восьми стен восьмиугольного сооружения. По мнению руководителя раскопок Т. Макриди, первые руины принадлежали церкви Иоанна Евангелиста, а вторые — церкви Иоанна Крестителя. Это мнение основывалось на византийских источниках, согласно которым одна из церквей была в форме базилики, другая — мартириума[40].

При Феодосии I специально для размещения черепа Иоанна Предтечи был построен храм[4], освящённый 12 марта 392 года[прим. 2]. Вероятно, это был старейший из нескольких десятков константинопольских храмов, посвящённых этому святому. К VI веку исходная церковь была разрушена, и Юстиниан I приказал на этом месте построить новую, по образцу собора в честь архангела Михаила в Анапле. Согласно описанию Прокопия Кесарийского, храм в Евдоме «окружает круглая галерея, прерывающаяся только на восточной его части. Посередине находится храм, сияющий мириадами оттенков разноцветных камней. Потолок храма в виде купола поднимается высоко в небо. Кто бы достойным образом мог всё перечислить и рассказать о высоких, идущих в высоте, как бы по воздуху, галереях этого строения, о внутренних покоях, о красоте мраморов, которыми повсюду покрыты и стены и пол? Сверх того огромно и количество золота, повсюду разлитого по храму, как бы сросшегося с ним»[42]. По мнению французского специалиста по истории и топографии Константинополя Р. Жанина, маловероятно, чтобы храм, долгое время бывший местом коронации императоров, пришёл в такой упадок, чтобы его требовалось полностью перестраивать[43]. К IX веку от собора остались только стены, и при Василии I собор был отреставрирован. С конца IX века храм ежегодно 5 июня становится местом празднования чудесного избавления от варварского нашествия[прим. 3], когда «казалось, что всё население будет предано смерти или плену». Процессия во главе с патриархом выходила из Золотых ворот, проходила через поле Трибунала. Торжества завершались молебном в храме Иоанна Крестителя[45]. После упомянутой выше церемонии в честь Василия I и его сына этот храм больше в византийских источниках не упоминается[17].

Помимо этих двух главных храмов, в источниках упоминается ещё пять евдомских церквей:

  • в честь мученицы Феодоты[46], принявшей смерть в Никее вместе со своими детьми в правление Диоклетиана. Храм был построен при Юстиниане I. Точное расположение церкви не известно[47];
  • построенная, согласно Федору Чтецу, в правление императора Аркадия (395—408) и при патриархе Аттике (406—425), то есть примерно в 406—408 годах, церковь для хранения мощей пророка Самуила. Эта церковь была разрушена во время сильного землетрясения 14 декабря 557 года и, вероятно, не была восстановлена, поскольку более не упоминается в источниках[48];
  • в честь мучеников Вениамина, Бении и Бинаии (память 29 или 30 июля). Их происхождение и время мученичества неизвестны. Храм располагался поблизости от императорского дворца[49];
  • в честь святых Мины и Миная[50]. Про эту церковь ничего не известно, и никаких её следов не сохранилось[51];
  • в честь святого Вавилы у др.-греч. ἐν τοῖς Σαλλουστίου. Не известно, имеется в виду тот мученик Вавила, который был учителем в Никомедии, захороненным вместе с телами его 84 учеников в северной части Византия, или же епископ Вавила Антиохийский. В трактате «О церемониях» эта церковь называется «младенцев» (др.-греч. τῶν Νηπίων)[52].

Раскопки

С началом Первой мировой войны, в августе 1914 года в Османской империи началась мобилизация, и в деревне Макрикёй началось строительство больших казарм. В поисках материалов для постройки солдаты начали раскапывать небольшой заросший кустарником холм. Несколько дней спустя они обнаружили там широкий колодец, сообщающийся с подземными переходами. О находке тут же было сообщено военному руководству, которое поставило в известность директора[de] Археологического музея Стамбула, который направил для проведения исследований своего сотрудника Т. Макриди. С разрешения военных Т. Макриди произвёл первоначальный осмотр постройки, которая оказалась в прекрасном состоянии, однако исследования смогли начаться только после заключения перемирия. После визита директора Французской школы в Афинах (фр. Ecole française d'Athènes) известного археолога Ш. Пикара[fr] с разрешения коменданта французских оккупационных войск генерала Ш. Шарпи в июле 1921 года раскопки были возобновлены[53][54]. В ходе осмотра территории было обнаружено множество античных обломков, в том числе остатки рухнувшей в результате землетрясения колонны с латинской надписью, упоминающей императора Феодосия II[55].

Основные исследования были связаны с обнаруженным подземным сооружением, расположенным в 1½ километрах к северо-востоку от вокзала Макрикёй, рядом с казармами, где теперь разместились французские войска. Подземелье, скрытое наслоениями известковых пород, представляло в плане круг диаметром 15,35 м, разделённый греческим крестом на четыре равные части. Между перекладинами креста установлены четыре массивные вделанные в стены колонны. Внутренняя поверхность стены до высоты 1,5 м выложена обтёсанным камнем местного происхождения. Затем идёт слой кирпичной кладки, доводящей высоту стены до 3,5 м, выше лежат слои из необработанного камня[56]. Каждый их четырёх нефов подземелья перекрыт своим цилиндрическим сводом[en][57], а в каждой из четырёх массивных внутренних колонн находятся углубления для саркофагов. Каждый из саркофагов был пронумерован греческими буквами. Согласно надписи на третьем из них, он принадлежал некоему Епифанию. Саркофаги несут следы давнего разграбления, двух из них нет на положенных местах[58]. Рассматривая гипотезу о возможности того, что в этом подземелье мог ранее находиться саркофаг императора Василия II Болгаробойцы, Т. Макриди отмечает, что, согласно источникам, саркофаг императора находился в церкви, разрушенной уже к 1260 году, и это описание не может быть отнесено к обнаруженной подземной гробнице. При этом, другие известные императорские саркофаги имеют другие размеры, и они бы не поместились в ниши этого подземелья[59].

Постепенно, ввиду сложностей ведения раскопок в центре агломерации, опасности оползней, сопротивления местных жителей, раскопки были свёрнуты. После отбытия французских войск летом 1923 года они прекратились окончательно. На вход в подземелье была установлена железная дверь, которая к 1940 году была засыпана до уровня свода[60].

Исследования 1930-х годов позволили выявить наземные структуры, идентифицированные как остатки Трибунала[61] и церкви Иоанна Крестителя с сохранившимися фрагментами мозаичного пола[62]. Также был обнаружен и исследован 11-метровый фрагмент колонны Феодосия II[63].

Напишите отзыв о статье "Евдом"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ О самом событии рассказывает Аммиан Марцеллин, называя место её проведения просто предместьем[15].
  2. ↑ Согласно Пасхальной хронике[41].
  3. ↑ Не известно точно, какое нашествие имелось в виду. Возможно, это было аварское нашествие 617 года[44].
Источники и использованная литература
  1. ↑ Феофилакт Симокатта, История, 8, X, 1
  2. ↑ Millingen, 1899, p. 316.
  3. ↑ Millingen, 1899, p. 318.
  4. ↑ 1 2 Созомен, Церковная история, VII, 24
  5. ↑ 1 2 Беляев, 1906, с. 58.
  6. ↑ Millingen, 1899, pp. 319—320.
  7. ↑ Беляев, 1906, с. 59.
  8. ↑ Millingen, 1899, p. 317.
  9. ↑ Unger, 1878, pp. 113—114.
  10. ↑ Беляев, 1906, с. 62—63.
  11. ↑ 1 2 Janin, 1950, p. 409.
  12. ↑ Millingen, 1899, p. 328.
  13. ↑ Thibaut, 1922, p. 32.
  14. ↑ Millingen, 1899, pp. 328—329.
  15. ↑ Аммиан Марцеллин. Деяния, кн. XXVI, ч. 4, § 3.
  16. ↑ 1 2 Millingen, 1899, p. 331.
  17. ↑ 1 2 Janin, 1938, p. 317.
  18. ↑ Беляев, 1906, с. 66.
  19. ↑ MacCormick, 1986, p. 155.
  20. ↑ Феофилакт Симокатта, История, 5, XVI
  21. ↑ Беляев, 1906, с. 72.
  22. ↑ Millingen, 1899, pp. 329—330.
  23. ↑ Феофан Исповедник, Хронография, л. м. 5896
  24. ↑ 1 2 Феофан Исповедник, Хронография, л. м. 6165
  25. ↑ Millingen, 1899, p. 325.
  26. ↑ Феофилакт Симокатта, История, 1, I, 2
  27. ↑ Janin, 1950, p. 138.
  28. ↑ Прокопий Кесарийский, О постройках, книга I, XI, 17
  29. ↑ Janin, 1950, p. 139.
  30. ↑ 1 2 Millingen, 1899, p. 335.
  31. ↑ Demangel, 1945, pp. 49—50.
  32. ↑ Прокопий Кесарийский, О постройках, книга IV, VIII, 4
  33. ↑ Millingen, 1899, p. 327.
  34. ↑ Чекалова, 1997, с. 206.
  35. ↑ Яхья Антиохийский, 1883, с. 69.
  36. ↑ Kazhdan, 1991, p. 1475.
  37. ↑ Janin, 1969, pp. 267—268.
  38. ↑ Thibaut, 1922, pp. 41—43.
  39. ↑ Janin, 1969, pp. 268—269.
  40. ↑ Janin, 1969, p. 269.
  41. ↑ Janin, 1938, p. 315.
  42. ↑ Прокопий Кесарийский, О постройках, книга I, VIII, 12—14
  43. ↑ Janin, 1938, pp. 313—315.
  44. ↑ MacCormick, 1986, p. 75.
  45. ↑ Janin, 1938, pp. 315—316.
  46. ↑ Прокопий Кесарийский (память 29 июля), О постройках, книга I, IV, 28
  47. ↑ Janin, 1969, p. 146.
  48. ↑ Janin, 1969, pp. 450—451.
  49. ↑ Janin, 1969, p. 62.
  50. ↑ Прокопий Кесарийский, О постройках, книга I, IX, 16
  51. ↑ Janin, 1969, p. 335.
  52. ↑ Janin, 1969, pp. 55—56.
  53. ↑ Macridy-Bey, Ebersolt, 1922, pp. 363—365.
  54. ↑ Demangel, 1945, p. 2.
  55. ↑ Diehl, 1922, pp. 198—199.
  56. ↑ Macridy-Bey, Ebersolt, 1922, pp. 366—367.
  57. ↑ Macridy-Bey, Ebersolt, 1922, p. 369.
  58. ↑ Macridy-Bey, Ebersolt, 1922, pp. 375—386.
  59. ↑ Macridy-Bey, Ebersolt, 1922, p. 387.
  60. ↑ Demangel, 1945, pp. 3—4.
  61. ↑ Demangel, 1945, pp. 5—16.
  62. ↑ Demangel, 1945, pp. 17—32.
  63. ↑ Demangel, 1945, pp. 33—43.

Ссылки

Литература

Первичные источники

Исследования

на английском языке
на немецком языке
  • Unger F. W. [archive.org/details/quellenderbyzan00ungegoog Quellen der byzantinischen kunstgeschichte]. — Wien, 1878. — 334 p.
на русском языке
  • [tvereparhia.ru/biblioteka-2/b/679-belyaev-d-f/10202-belyaev-d-f-byzantina-ocherki-materialy-i-zametki-po-vizantijskim-drevnostyam-kniga-3-bogomolnye-vykhody-vizantijskikh-tsarej-v-gorodskie-i-prigorodnye-khramy-konstantinopolya-1906 Беляев Д. Ф. Богомольные выходы византийских царей в городские и пригородные храмы Константинополя. — Byzantina. Очерки, материалы и заметки по византийским древностям. — СПб.: Типография И. Н. Скороходова, 1906. — Т. III. — 189 с.]
  • Чекалова А. А. Константинополь в VI веке. Восстание Ника. — 2 изд.. — Спб.: Алетейя, 1997. — 328 с. — 1800 экз. — ISBN 5-89329-038-0.
на французском языке
  • Demangel R. [www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/bch_0007-4217_1939_num_63_1_2685 Au Tribulal de l'Hebdomon] // Bulletin de correspondance hellénique. — 1939. — Т. 63. — С. 275—284. — DOI:10.3406/bch.1939.2685.
  • Demangel R. [persee.fr/web/revues/home/prescript/article/bch_0007-4217_1942_num_66_1_2654 À propos du tribunal de l'Hebdomon] // Bulletin de correspondance hellénique. — 1942. — Т. 66-67. — С. 346—347. — DOI:10.3406/bch.1942.2654.
  • Demangel R. [cefael.efa.gr/detail.php?site_id=1&actionID=page&serie_id=Horscoll&volume_number=4&x=13&y=10&ce=hj84v9fn718shbpb0nplpo76trr53she&sp=1 Contribution à la topographie de l’Hebdomon] // Recherches françaises en Turquie. — Paris, 1945. — Т. 3.
  • Diehl Ch. [persee.fr/web/revues/home/prescript/article/crai_0065-0536_1922_num_66_3_74620 Les fouilles du corps d'occupation français à Constantinople] // Comptes rendus des séances de l'Académie des Inscriptions et Belles-Lettres. — 1922. — Т. 66e année, № 3. — С. 198-207. — DOI:10.3406/crai.1922.74620.
  • Janin R. [persee.fr/web/revues/home/prescript/article/rebyz_1146-9447_1938_num_37_191_3000 Les églises byzantines du Précurseur à Constantinople. In: Échos d'Orient, tome] // Échos d'Orient. — 1938. — Т. 37, № 191-192. — С. 312-351. — DOI:10.3406/rebyz.1938.3000.
  • Janin R. Constantinople Byzantine. — Paris, 1950. — 482 p.
  • Janin R. La géographie ecclésiastique de l'Empire Byzantin: Le siège de Constantinople et le patriarcat oecuménique. Les églises et les monastères. — Paris, 1969. — Т. III. — 605 p.
  • Macridy-Bey Th, Ebersolt J. [www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/bch_0007-4217_1922_num_46_1_3037 Monuments funéraires de Constantinople] // Bulletin de correspondance hellénique. — 1922. — Т. 46. — С. 356-393. — DOI:10.3406/bch.1922.3037.
  • Thibaut J.-B. [persee.fr/web/revues/home/prescript/article/rebyz_1146-9447_1922_num_21_125_4313 L'Hebdomon de Constantinople : Nouvel examen topographique] // Échos d'Orient. — 1922. — Т. 21, № 125. — С. 31-44. — DOI:10.3406/rebyz.1922.4313.

Аврелианы • Акрополис • Амастриана • Аргиропратея • Аркадианы • Артополея • Базилики  • Большой императорский дворец • Влагна • Влахерны • Галата • Гептаскалон • Деутерон • Евдом • Зевгма • Кайнополис • Керополея • Кинегион • Константинианы • Космидион • Ксеролофос • Леомакелон • Мангана[en] • Пемптон • Пера • Петра • Петрион • Пиги • Платея • Псаматия[en] • Стаурион • Стратегион • Студион • Тептаскалон • Тритон • Фанар • Филопатеон[en] • Халкопратея • Хеленианы • Эксокионий

Отрывок, характеризующий Евдом

– Dieu, quelle virulente sortie [О! какое жестокое нападение!] – отвечал, нисколько не смутясь такою встречей, вошедший князь, в придворном, шитом мундире, в чулках, башмаках, при звездах, с светлым выражением плоского лица. Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состаревшемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую лысину, и покойно уселся на диване.
– Avant tout dites moi, comment vous allez, chere amie? [Прежде всего скажите, как ваше здоровье?] Успокойте друга, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
– Как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойною в наше время, когда есть у человека чувство? – сказала Анна Павловна. – Вы весь вечер у меня, надеюсь?
– А праздник английского посланника? Нынче середа. Мне надо показаться там, – сказал князь. – Дочь заедет за мной и повезет меня.
– Я думала, что нынешний праздник отменен. Je vous avoue que toutes ces fetes et tous ces feux d'artifice commencent a devenir insipides. [Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.]
– Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, – сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.
Vicomte [Виконт] рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m lle George, [мадмуазель Жорж,] и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которой герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это то великодушие и отмстил смертью герцогу.
Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказала Анна Павловна, оглядываясь вопросительно на маленькую княгиню.
– Charmant, – прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть рассказа мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, стал продолжать; но в это время Анна Павловна, все поглядывавшая на страшного для нее молодого человека, заметила, что он что то слишком горячо и громко говорит с аббатом, и поспешила на помощь к опасному месту. Действительно, Пьеру удалось завязать с аббатом разговор о политическом равновесии, и аббат, видимо заинтересованный простодушной горячностью молодого человека, развивал перед ним свою любимую идею. Оба слишком оживленно и естественно слушали и говорили, и это то не понравилось Анне Павловне.
– Средство – Европейское равновесие и droit des gens [международное право], – говорил аббат. – Стоит одному могущественному государству, как Россия, прославленному за варварство, стать бескорыстно во главе союза, имеющего целью равновесие Европы, – и она спасет мир!
– Как же вы найдете такое равновесие? – начал было Пьер; но в это время подошла Анна Павловна и, строго взглянув на Пьера, спросила итальянца о том, как он переносит здешний климат. Лицо итальянца вдруг изменилось и приняло оскорбительно притворно сладкое выражение, которое, видимо, было привычно ему в разговоре с женщинами.
– Я так очарован прелестями ума и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел еще подумать о климате, – сказал он.
Не выпуская уже аббата и Пьера, Анна Павловна для удобства наблюдения присоединила их к общему кружку.


В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Князь Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Всё в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно. Из всех же прискучивших ему лиц, лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С гримасой, портившею его красивое лицо, он отвернулся от нее. Он поцеловал руку Анны Павловны и, щурясь, оглядел всё общество.
– Vous vous enrolez pour la guerre, mon prince? [Вы собираетесь на войну, князь?] – сказала Анна Павловна.
– Le general Koutouzoff, – сказал Болконский, ударяя на последнем слоге zoff , как француз, – a bien voulu de moi pour aide de camp… [Генералу Кутузову угодно меня к себе в адъютанты.]
– Et Lise, votre femme? [А Лиза, ваша жена?]
– Она поедет в деревню.
– Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
– Andre, [Андрей,] – сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась к посторонним, – какую историю нам рассказал виконт о m lle Жорж и Бонапарте!
Князь Андрей зажмурился и отвернулся. Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей, не оглядываясь, морщил лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его за руку, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся неожиданно доброй и приятной улыбкой.
– Вот как!… И ты в большом свете! – сказал он Пьеру.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Евдом&oldid=81517022»