Евреинов, Сергей Дмитриевич

Сергей Дмитриевич Евреинов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Самарский губернатор (и. д.)
16 августа 1915 — 11 ноября 1915
Предшественник:	Владимир Васильевич Якунин
Преемник:	Андрей Афанасьевич Станкевич
Ярославский губернатор (и. д.)
11 ноября 1915 — 16 октября 1916
Предшественник:	Дмитрий Николаевич Татищев
Преемник:	Николай Леонидович Оболенский
Рождение:	10 октября 1869(1869-10-10) Тульская губерния
Смерть:	1931(1931) Москва

Сергей Дмитриевич Евреинов (10 октября 1869, Тульская губерния — 1931, Москва) — самарский и ярославский губернатор.

Биография

Родился 10 октября 1869 года в старинной дворянской семье. Детство Сергея прошло в родовом имении матери, которое находилось в Богородицком уезде Тульской губернии (250 десятин).

В 1889 году поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию и окончил её в 1893 году со званием действительного студента.

Служба

14 января 1893 года поступил на службу в Государственную канцелярию в чине губернского секретаря, с причислением к департаменту гражданских и духовных дел. 10 марта того же года был назначен для участия в работе комиссии по сбору материалов, освещающих историю Государственной канцелярии за 1820—1892 годы.

Карьера чиновника в Государственной канцелярии у Сергея Дмитриевича началась с замещения должности библиотекаря по случаю его отсутствия в канцелярии с 17 сентября 1893 года. 1 февраля 1894 года был назначен помощником делопроизводителя 1-го департамента канцелярии. 13 февраля 1896 года «за выслугу лет» Евреинов получил чин коллежского секретаря одновременно с серебряной медалью в память об императоре Александре III.

8 апреля 1896 года был командирован в состав временного отделения Министерства юстиции, образованного в Москве по случаю коронования Николая II и Александры Фёдоровны. За эту работу он был награждён памятной медалью.

8 июля 1896 года Евреинову позволили принять и носить орден Бухарской золотой звезды 3-й степени.

1 июня 1897 года получил назначение на службу младшим делопроизводителем канцелярии Варшавского генерал—губернатора и 600 рублей на переезд. 2 апреля 1899 года «за выслугу лет» получил чин титулярного советника. С 1 октября 1899 года Евреинов стал чиновником без содержания (но со служебными правами и с прикреплением к 1-му делопроизводству канцелярии) при Варшавском генерал-губернаторе.

В 1898 году Евреинов был награждён орденом св. Станислава 3-й степени.

В 1900 году женился на Екатерине Ивановне Унковской (1873—1935) была дочерью адмирала. Состояние отца позволило ей купить небольшое имение в Тарусском уезде Калужской губернии площадью в 400 десятин.

Получив 1 апреля 1902 года «за выслугу лет» чин коллежского асессора, уволился из Варшавского генерал-губернаторства и 17 июня 1902 года был назначен кандидатом к земским начальникам при Тарусском уездном съезде Калужской губернии.

1 июля 1904 года Сергей Дмитриевич был оставлен «за штатом» и жил в своем имении, а с 22 января был причислен к министерству внутренних дел.

22 апреля 1906 года «за выслугу лет» был произведен в надворные советники. С 5 февраля по 7 мая 1908 года состоял в московском отделении Крестьянского поземельного банка с причислением к министерству финансов.

Ввиду утверждения Евреинова 8 февраля 1908 года калужским губернатором в должности уездного предводителя дворянства, он уволился из банка.

6 декабря 1909 года Сергей Дмитириевич получил орден св. Владимира 4-й степени.

10 ноября 1911 года решением уездного тарусского дворянства срок пребывания Евреинова на посту уездного предводителя дворянства был продлён на три года. На этом посту он был награждён светло-бронзовыми медалями в честь 100-летия Отечественной войны 1812 года, а также в честь 300-летия дома Романовых, которую он получил 21 февраля 1913 года.

9 января 1914 года назначен бессарабского вице-губернатора. На этом посту приложил немало трудов по сооружению памятника императору Александру I в Кишинёве. За этот памятник он получил Высочайшее благоволение 3 июня 1914 года и одновременно был награждён придворным званием камер-юнкера. Стал коллежским советником 16 июня 1914 года.

С началом Первой мировой войны 30 августа 1914 года был откомандирован бессарабским губернатором в распоряжение главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта и военного генерал-губернатора. На плечи Сергея Дмитриевича были возложены серьёзные заботы по обеспечению армии, проведение мобилизации и эвакуации жителей.

Губернатор

В 1914—1915 годах Евреинов исполнял обязанности черновицкого и перемышльского губернатора, на австро-венгерской территории, занятой русскими войсками в ходе наступления. Прекрасно справившегося с такими нелёгкими поручениями Евреинова произвели 1 января 1915 года «за отличие» в чин статского советника.

12 февраля 1915 года Евреинова наградили светло-бронзовой медалью за успешные труды по проведению мобилизации в 1914 году.

6 июля 1915 года Сергей Дмитриевич получил назначение на пост «исправляющего должность» самарского губернатора. До получения чина действительного статского советника он мог только исполнять обязанности губернатора, официально таковым не считаясь. На этой должности Евреинова утвердил министр внутренних дел Н. Г. Щербатов. Новый самарский губернатор прибыл 16 августа в Самару пароходом акционерной компании «Самолёт» (одной из трёх самых крупных на Волге).

В Самаре он ничего особенного сделать не успел, так как был губернатором всего 2 месяца. Уход Евреинова с должности мотивировался тяжёлой болезнью. Он уехал 19 октября 1915 года в Санкт-Петербург и в Самару уже не вернулся. Чем, на самом деле, вызвано удаление из Самары, неизвестно. 20 октября, как сообщила газета «Русское слово», он, прибыв в Петроград, просил министра внутренних дел А. Н. Хвостова о «продолжительном отпуске». Вскоре, однако, приказом от 13 ноября 1915 года Евреинова назначили на должность исполняющего дела ярославского губернатора, которую он занимал до 16 октября 1916 года.

Последние годы

Будучи по своим убеждениям был монархистом, революцию встретил без энтузиазма. Он должен был эмигрировать, как и его брат и две сестры, но по каким-то обстоятельствам задержался и остался в армии до октябрьской революции. Как бывшего офицера и к тому же губернатора, его арестовали и должны были судить. Сидя в Бутырской тюрьме в 1918 году, он перенёс инсульт, в результате чего стал полным инвалидом. Его судили, но по состоянию здоровья освободили и отпустили. Его жена, Екатерина Ивановна, в это время уже жила у бабушки, в Малом Успенском переулке, куда из Бутырок перебрался и Сергей Дмитриевич.

Умер в 1931 году в возрасте шестидесяти трех лет.

Литература

• Алексушин Г.В. Самарские губернаторы. — Самара: Самарский дом печати, 1996 г. — 320 с., ил.
• Волжское дело. 7 ноября 1915.
• Волжское дело. 3 декабря 1915.

Ссылки

• [info.samara.ru/press/41/03.11.2006/113059/ Шестнадцатый самарский губернатор Сергей Дмитриевич Евреинов]
• [pkk.memo.ru/letters_pdf/001625.pdf ЕВРЕИНОВ С. Д. — в МПКК, О ЕВРЕИНОВЕ С. Д. — … Н. К. и в ГПУ]
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=12182 Раевский С. П. Пять веков Раевских. - М. : Вагриус, 2005 – 592 с. : портр., ил.]

Отрывок, характеризующий Евреинов, Сергей Дмитриевич

Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.