Еврейская община Аугсбурга

Еврейская община Аугсбурга (нем. Israelitische Kultusgemeinde Schwaben-Augsburg) — еврейская община, расположенная на территории баварского города Аугсбург, Германия.

Появление еврейского населения в Аугсбурге

Первое упоминание о евреях в городе Аугсбурге относится к 1212 году. Историки считают, что в 1230—1235 годах в Аугсбурге уже существовала небольшая, численностью в несколько десятков семей, еврейская община. Еврейское кладбище упомянуто под 1231 годом. Уже под 1240-м годом в документах упомянуты несколько зданий, находящихся в собственности общины. Под 1259 годом упоминается синагога, и здание управления еврейской общиной. А в 1290 году евреи попросили у городского совета разрешение на строительство своей бани, мотивируя это прошение религиозными соображениями. Спустя некоторое время в Аугсбурге в комплекс зданий еврейской общины уже входили не только синагога, управление и баня, но и своя пекарня, дом для танцев и дом для занятий.

Средние века

Раввин аугсбургской общины описывается в хрониках как «Judenmeister» («Главный еврей»), «Grossjude» или «Judenbischof» («Еврейский епископ»). В его обязанности входило следить за соблюдением членами общины не только религиозных, но и светских предписаний, под которыми можно понимать и указания совета общины, и указания Аугсбурского городского совета. В средневековой Европе это было очень похоже на власть католических епископов на подвластных им землях, поэтому раввина и называли тогда «еврейским епископом». Самым выдающимся из аугсбургских раввинов считается Яков Вайль, бывший главой общины в 1412—1438 годах. Именно он в 1433 году вёл в Базеле переговоры с императором Сигизмундом о величине уплачиваемого евреями коронационного налога.

Постепенно, за счёт активного участия в торговле и ростовщических операциях, благосостояние верхушки еврейской общины стало расти. Это было связано с существовавшим в Средние века церковным запретом для христиан заниматься финансовыми операциями. Но рост зажиточности части еврейской общины вызывал резко отрицательную реакцию у наиболее агрессивно настроенных горожан. Не в последнюю очередь это было связано с желанием влиятельных должников избавиться от необходимости отдавать долги.

Эпидемия чумы и изгнание евреев из Аугсбурга

В 1348—1349 годах в Европе разразилась страшная эпидемия чумы, уничтожившая в итоге от четверти до трети населения во многих странах. Масштабы эпидемии были тесно связаны со скученностью и теснотой в средневековых городах и пренебрежением правилами гигиены. Между тем религиозные предписания евреев диктовали им постоянное соблюдение гигиенических правил — в результате этого потери от чумы среди еврейского населения были относительно невелики. Обычный при массовых бедствиях психоз на этот раз нашёл свою цель в еврейских общинах. Их относительная неуязвимость в условиях повальной эпидемии и сама по себе вызывала подозрение в том, что здесь не обошлось без колдовства. А традиционная неприязнь к чужакам толкала к выводам, что, помимо колдовства, евреи занимаются и порчей, насылая чуму на христиан и отравляя источники. Евреи были убиты или изгнаны из городов Германии во многих местах в то время, в том числе и в Аугсбурге. И хотя в хрониках под 1355 годом снова отмечены в Аугсбурге 18 еврейских семей, ненависть и подозрительность со стороны других горожан делали их пребывание в городе очень опасным.

Евреи были обложены очень высоким налогом, их дома снова поджигались, а имущество подвергалось разграблению. В 1434 году городской совет Аугсбурга обязал всех евреев носить на своё одежде жёлтый круг, как символ своего чужеродства. В 1438 году решением городского совета все евреи были изгнаны из Аугсбурга, как оказалось, на несколько столетий. Жилища евреев были конфискованы, синагога и другие общественные здания превратились в дома для горожан, а надгробные камни на еврейском кладбище — в стройматериал. Вплоть до рубежа 18 и 19 веков евреев не пускали на постоянное место жительства в Аугсбург.

Восстановление общины

Следующая глава истории евреев в Аугсбурге началась на закате существования Аугсбурга как свободного имперского города. В 1806 году Аугсбург потерял свою независимость и вошёл в состав Баварии. С этого года появление в городе еврейского населения уже не зависело от воли городских советников. К тому же именно в этот период Аугсбургу для развития понадобились деньги еврейских банкиров: для широко развернувшегося строительства. Здесь, прежде всего, надо назвать имена аугсбургского банкира Арнольда Селигмана и его брата Симона, жившего в Мюнхене. Они были соучредителями Баварского ипотечного и учётного банка, чьи кредиты и ссуды под учётные векселя стали финансовой основой для развития рынка недвижимости в Аугсбурге.

С самого начала XIX века еврейское население в Аугсбурге непрерывно увеличивалось. Это были люди самых разных профессий: ремесленники, торговцы, врачи, адвокаты. Естественно, что рост численности еврейской общины вызвал и объективную потребность в синагоге. Она появилась в 1858 году в Зимнем переулке (Wintergasse), а уже в 1863 году была расширена. Но так как еврейское население продолжало расти, к началу XX века и это здание стало слишком маленьким. В 1911 году уже был составлен архитектурный план строительства на Halderstrasse целого комплекса, состоящего из синагоги и соседних зданий. Строительство началось в 1914 году, незадолго до начала Первой мировой войны, и было закончено, несмотря на события войны, в 1917-м. В это время еврейское население составляло всего около одного процента жителей Аугсбурга (1200 человек), но среди него была значительная прослойка обеспеченных, зажиточных людей. Еврейские банкиры полностью или частично владели около 20 банками в Аугсбурге, доля еврейского капитала в системе оптовой и розничной торговли была существенной, и многие евреи были, в свою очередь, трудоустроены в фирмах своих единоверцев. Кроме того, многие евреи трудились в текстильной и химической промышленности, развитой в то время в Аугсбурге. Среди евреев было немало известных и уважаемых в городе врачей, адвокатов, художников и музыкантов.

Времена нацизма

Грозовые тучи над еврейским населением Аугсбурга начали сгущаться ещё до прихода Гитлера к власти. Осквернения еврейского кладбища нацистами на Хаунштеттерштрассе неоднократно случались в 1924—1930 годах. Однако тогда это были только экстремистские выходки, не имеющие отношения к государственной политике и расследовавшиеся полицией. Всё изменилось в 1933 году, когда Гитлер пришёл к власти. Напряжение нарастало с каждым годом, пока не настала «Хрустальная ночь» 10 ноября 1938 года. В эту ночь нацисты подожгли аугсбургскую синагогу. Пожар был вскоре потушен, так как синагога прилегает вплотную к соседним зданиям и пламя могло распространиться на всю улицу. Но атмосфера разорения и запустения с тех пор стала реальностью для еврейской общины Аугсбурга. Из 1030 евреев, живших в Аугсбурге, около половины сумели уехать из Германии. Оставшиеся были собраны в одно здание и в 1942 году депортированы в концлагеря. После окончания войны в Аугсбург вернулись только 25 человек, а в целом в Швабию — около 300 человек.

После Второй мировой войны

Тем не менее, первым послевоенным бургомистром Аугсбурга стал назначенный американскими оккупационными властями еврей Людвиг Дрейфус. Так или иначе, еврейская община стала восстанавливаться. В 1946 году была основана новая община Аугсбурга-Швабии. В 1963 году в аугсбургской синагоге уже прошли первые службы. До начала массовой эмиграции из стран бывшего Советского Союза численность еврейской общины в городе росла очень медленно. В 1987 году в ней состояли только 247 человек. Ситуация начала меняться в 1990 году, когда рухнул железный занавес. С 1994 года в Аугсбург стали приезжать еврейские эмигранты из бывшего СССР. В настоящее время в общине насчитывается более 1000 членов, из которых 90% составляют выходцы из бывшего СССР.

См. также

• Иудаизм в Германии

Литература

•  (нем.) Книга «Das Jüdische Kulturmuseum Augsburg»

Ссылки

• [www.ikg-augsburg.com/ Сайт общины]
• Артур Гутман. [www.proza.ru/2010/01/05/571 История одной общины].

Отрывок, характеризующий Еврейская община Аугсбурга

Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.