Еврейская свадьба

Еврейская свадьба — свадебная церемония согласно еврейской традиции. Основной составляющей свадьбы является нисуин — второй этап еврейского бракосочетания. Для совершения нисуина пара должна встать под хупой, хотя еврейский брак считается действенным и в отсутствие хупы. Существуют, однако, и другие взгляды

Для традиционной хупы, особенно в каноне ортодоксального иудаизма, рекомендуется, чтобы непосредственно над ней имелось открытое небо. Если церемония бракосочетания проводится в помещении, в зале, то иногда сооружается специальное отверстие, чтобы можно было открыть его во время церемонии. Многие хасиды предпочитают проводить всю церемонию на открытом воздухе. Говорят, что на церемонии хупы присутствуют предки новобрачных.

История

Слово хупа первоначально появляется в Еврейской Библии (как то, Иоиль 2:16; Псалмы 19:5). Абрахам П. Блох утверждает, что связь между термином хупа и церемонией бракосочетания «может быть прослежена до Библии», однако «физический внешний вид хупы и её религиозное значение претерпели с тех пор множество изменений».

В библейские времена пара консуммировала свой брак в комнате. В талмудические времена комната, в которой консуммировался брак, называлась хупа. В Вавилонском Талмуде имеется, однако, упоминание о свадебном балдахине (Гиттин 57a): «В обычае было, когда рождался мальчик, сажать кедр, и когда рождалась девочка — сажать сосну, а когда они женились, дерево срубали и из ветвей делали балдахин».

Еврейские бракосочетания состоят из двух частей: церемония обручения, известная как эрусин или киддушин, и собственно церемония бракосочетания, известная как нисуин. Первая церемония (обручение, которое сегодня совершается, когда жених вручает невесте обручальное кольцо) запрещает невесту всем остальным мужчинам и не может быть аннулирована без религиозного развода (гет). Вторая церемония разрешает невесту её мужу. Изначально две церемонии обычно совершались по отдельности. После первоначального обручения невеста жила со своими родителями вплоть до дня проведения церемонии фактического бракосочетания; церемония свадьбы происходила затем в комнате или шатре, который оборудовал для невесты жених. После церемонии невеста и жених проводили час вместе в обычной комнате, а затем невеста входила в хупу, и после получения её разрешения жених присоединялся к ней.

В Средние века эти два этапа всё более объединялись в одну церемонию (которая, начиная с XVI в., стала «практически повсеместной еврейской традицией»), и хупа утратила своё первоначальное значение, будучи заменена иными различными обычаями. Действительно, в послеталмудические времена использование покоя хупы сошло на нет; традиция, которая приобрела наибольшую распространённость вместо этой, состояла в «выполнении всей объединённой церемонии под балдахином, к которому тогда стал применяться термин Хупа, и в восприятии вхождения невесты под балдахин как символа консуммации брака». Балдахин «вызывал ассоциацию с комнатой».

Символика

Хупа олицетворяет еврейский дом, символизируемый тканевым балдахином и четырьмя столбами. Точно как хупа открыта со всех четырёх сторон, так и шатёр Авраама был открыт в знак гостеприимства. Таким образом хупа олицетворяет радушие по отношению к гостям. Этот «дом» изначально лишён мебели, в напоминание о том, что основа еврейского дома — это живущие в нём люди, а не имущество. В духовном смысле покрывало хупы олицетворяет то, что брачный обет осенён Богом. Как кипа служила напоминанием о присутствии Бога надо всем сущим (а также символом отделённости от Бога), так хупа была воздвигнута с тем, чтобы обозначить, что церемония и институт брака имеет божественные истоки.

Жених первым входит в хупу; это означает, что он владеет домом от имени пары. Когда в хупу после этого заходит невеста, это означает, что жених как бы даёт ей кров или одежду, тем самым показывая свои новые обязанности по отношению к ней.

Этапы обряда

Покрывание невесты, унтерфиреры и обход жениха

В ашкеназских сообществах перед тем, как войти под хупу, жених закрывает лицо невесты (обычно вуалью, известной под названием бадекен на идиш или хинума на иврите). Часто для невесты читается молитва, в основе которой лежат слова, сказанные Ребекке в Быт. 24:60. Происхождение этой традиции и её изначальная цель оспариваются. Существует мнение, что хупа означает «укрывание листа невесты» и, таким образом. укрывание брачущейся пары. Другие предполагают, что целью было дать окружающим возможность наблюдать акт закрывания, формализуя тем самым дом семьи в сообществе, так как этот обряд является публичной частью свадьбы. Общепринятой считается версия о том, что это напоминает еврейскому народу, как Лаван обманом заставил Иакова жениться на Лее прежде Рахили, так как лицо невесты было закрыто вуалью (см. Ваеце (недельная глава)). В сефардских сообществах хинума не практикуется. Вместо этого под хупой пару вместе оборачивают в таллит.

Во многих сообществах жениха ведут под хупу двое отцов, а невесту — двое матерей, которых называют унтерфиреры (букв. «те, кто ведёт под»).

Войдя под хупу, невеста по традиции три или семь раз обходит вокруг жениха. Эта традиция может вести своё начало от Иер. 31:22: «Женщина мужчину пусть окружит». Три круга могут представлять три добродетели брака: праведность, справедливость и любящую доброту (см. Ос. 2:21). Семь кругов происходят от библейского концепта, что число семь означает совершенство или завершённость. Сефардские евреи не совершают эту церемонию.

Вручение кольца (обручение)

На традиционных свадьбах перед обручением читаются два благословения: благословение над вином и обручальное благословение, указанное в Талмуде. Затем пара пробует вино. Жених вручает невесте кольцо — традиционно, плоский свадебный ободок — и торжественно провозглашает: Вот, с этим кольцом ты посвящаешься мне согласно закону Моисея и Израиля. Жених надевает кольцо на правый указательный палец невесты. Согласно традиционному еврейскому закону, два правомочных свидетеля должны видеть, как он надевает кольцо.

Во время некоторых эгалитарных свадеб невеста также преподносит кольцо жениху, часто с цитатой из Песни Песней: «Ани ль’доди, вэ доди ли» (я принадлежу возлюбленному моему, и мой возлюбленный принадлежит мне), — которая может также быть выгравирована на самом кольце. Иногда это кольцо преподносится вне хупы, чтобы избежать конфликтов с еврейским законом.

Семь благословений

Шева брахот, или семь благословений, читаются хаззаном или раввином, или избранными гостями, каждый из которых вызывается по отдельности. Быть вызванным для оглашения одного из семи благословений считается честью. Жениху дают бокал вина, из которого он пьёт после семи благословений. Невеста также пьёт вино. В некоторых традициях бокал подносится к губам жениха его тестем, а к губам невесты — её свекровью. Касательно того, поются ли дополнительно песни перед семью благословениями, традиции различаются.

Разбивание стакана

Одним из характерных и эпизодов иудейской свадебной церемонии, используемых в различных общинах, является разбивание после надевания кольца на палец невесте либо в конце свадьбы стакана. Стакан, как правило (для безопасности), оборачивается тканью или фольгой; жених разбивает/раздавливает его правой ногой, при этом гости кричат «Мазл тов!» («Счастливой судьбы!»). При современном использовании стакан зачастую заменяется лампой накаливания подходящего размера, которая легче бьётся из-за более тонкого стекла, при этом производит более громкий звук.

Происхождение этой части обряда точно не известно, однако её обычно объясняют как привнесение в радость свадьбы умеренности и памяти о трагедиях истории еврейского народа. Это «осмысление» обычно отсылает к двум эпизодам Талмуда о раввинах, которые разбивали предмет посуды на бракосочетаниях своих сыновей, чтобы умерить пыл празднования. Более известной является версия о том, что стакан разбивается в память о продолжающемся трауре по разрушению Иерусалимского Храма; это подчеркивается тем, что жених при этом произносит (на древнееврейском или родном языке) стихи 5-6 из 136/137-го псалма ТАНАХа, известные по строке «… Если забуду тебя, о Иерусалим, пусть забудет меня десница моя…». Известны и другие объяснения обряда.

Бывший главный сефардский раввин Израиля Овадья Йосеф критиковал то, как этот обряд обычно проходит при «полутрадиционных» свадьбах: «Многие люди, не наделённые знанием, смеются и кричат „Мазл тов!“ при разбивании стакана, превращая красивый обычай, созданный для выражения нашей печали о разрушении Иерусалимского Храма, в объект легкомыслия». По его мнению, во многих случаях лучше было бы обойтись без него, чем следовать обычаю, разрушая его смысл.

Танцы на еврейской свадьбе

Танцы — одна из самых главных традиций Хупы. Гости традиционно танцуют перед сидящей парой и развлекают её Существуют разные виды танцев:

• «Мицва», в котором члены семьи и уважаемые раввины приглашаются на танец перед невестой (или с невестой, если танцуют отец или дед), часто держа специальные ремни, а потом танцуют с женихом. В конце жених и невеста танцуют вместе.
• «Крензл», в котором мать невесты коронуется венком из цветов, в то время как её дочери танцуют вокруг неё (по традиции, на свадьбе последней незамужней дочери).
• «Мицинке», танец для родителей жениха или невесты, когда сочетается браком их последний ребёнок.
• «Хора», ближневосточный/израильский танец, обычно исполняется в качестве второй танцевальной последовательности.
• "Увеселение невесты, в котором гости танцуют вокруг невесты; может включать в себя использование «штиков» — дурашливых аксессуаров, как-то: значков, флагов, костюмов, конфетти и скакалок, сделанных из столовых салфеток.

Биркат Хамазон и шева брахот

После еды читается Биркат Хамазон (Благословение после еды), а после него шева брахот. На свадебном банкете текст благословений, предшествующих Биркат Хамазон, слегка отличается от повседневной версии. Гостям могут раздаваться молитвенные книжечки, называемые бенчеры. После молитв читается благословение над вином, при этом два бокала вина сливаются воедино в третий бокал, что символизирует порождение новой совместной жизни.

Ссылки

• [sinagoga.jeps.ru/iudaizm/praktika-evrejskoj-zhizni/xupa/ Еврейская свадьба — хупа]

Отрывок, характеризующий Еврейская свадьба

– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.