Еврейский квартал (Тршебич)

Еврейский район и базилика Св. Прокопа в городе Тршебич*
Jewish Quarter and St Procopius' Basilica in Třebíč**
Всемирное наследие ЮНЕСКО
Тип	Культурный
Критерии	ii, iii
Ссылка	[whc.unesco.org/en/list/1078 1078]
Регион***	Европа и Северная Америка
Включение	2003  (27 сессия)
* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке] ** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке] *** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Еврейский квартал в Тршебиче (чеш. židovská čtvrť v Třebíči) — памятник мирового наследия ЮНЕСКО на территории Чешской Республики. Один из наиболее сохранившихся еврейских кварталов в Европе. Тршебичевский еврейский квартал единственный еврейский памятник, кроме Израиля, объявленный памятником ЮНЕСКО. Квартал является ценным в целом, особенно оригинальной исторической планировкой. Находится в городе Тршебич края Высочина Чехии на левом берегу реки Йиглава.

Застройка квартала является примером максимально застроенной площади. Дома, как правило, не имеют двориков, и хозяйственных построек, отсутствуют сады. Исключением является бывший Субаков сад (чеш. Subakova zahrada), который возник на месте одного из снесенных домов. Дома в плотную прилегают к друг другу, между ними узкие темные пространства для прохода, в том числе проход на другую улицу может пролегать через нижнюю нежилую часть дома. Извилистые улочки, оригинальные здания, арки и многие другие элементы эпохи Возрождения и барокко составляют уникальный архитектурный памятник. Ратуша, раввинат, больница и большинство других памятников сегодня не служат своим первоначальным целям.

История

Первое упоминание о еврейском квартале появилось в 1410 году в краевой книге Йиглавы. В документах упоминалось о нескольких еврейских семьях. Еврейская община задокументирована в XVI веке. С конца XVIII века, еврейский квартал был один из крупнейшей еврейской общины в Моравии. В 1799 году насчитывалось 1770 жителей, в 1848 году — 1612 человек иудеев, в 1900 году только лишь 663 человек, в 1930 году всего 300 человек.

После Второй мировой войны в еврейском квартале в Тршебиче жило только несколько евреев.

В 1556 году в еврейском квартале было 19 домов, после более чем 120. В 1639-1642 годы была построена Старая синагога, также известная как Передняя. Новая (Задняя) синагога датируется 1669 г. Примерно в то же время была заложено местное еврейское кладбище над Тынском потоком (документально оформлено в 1636 году).

Еврейский квартал страдал от частых наводнений и пожаров, при большом потопе в 1775 году, вода доходила до вторых этажей. Ощутимым свидетельством чего в настоящее время являются канавки в камнях кладки дверей некоторых домов. Большой потоп ещё был в 1985 году. В 1923 г была сделана реконструкция набережной, которая выдержала до 2010 года. В 2010 году проводилась реконструкция берега Йиглавы и установлены мобильные дамбы против наводнения. Во время большого пожара в 1821 году (3 мая) сгорели сотни домов и даже крыши двух синагог. Следующий большой пожар в 1873 году уничтожил 23 дома, а последний большой пожар состоялся в 1944 году в кожевенном заводе Субакова.

В 1528 году евреи были изгнаны из своих домов Яном Йетржихом. В 1547 город вернулся во владение Яну IV из Пернштейна и он продолжил действие данного закона, устраняя тем самым конкуренцию с их стороны в торговле. При следующем владельце (Burian Osovský z Doubravice) евреи не выгонялись, а в 1561 году евреи получили свлю землю в наследственное владение. В следующем году получили разрешение на торговлю в Тршебиче в самом городе, то есть за пределами еврейского города. Последующие годы должны были стать для евреев процветающими, но помешал пожар в 1599 году, вероятно начавшийся в еврейском квартале. Екатерина из Вальдштейна (чеш. Kateřina z Valdštejna) — следующая владелица поддерживала с новым мэром еврейского города (Моисей Налейте, избранного в р. 1638 г.) хорошие корреспондентские отношения. Позже происходили нападения на евреев Тршебиче, в 1663 году несколько домов было разграблено турецкими войсками. В более поздние годы, евреи были снова ограничены в правах, ограничения снял Иосиф Иосифович в 1708, установив ряд выгодных и невыгодных правил для тршебических евреев. В частности евреи были вынуждены сократить высоту синагоги, так как праздничные огни могли оскорбить жену тршебического владельца. 30 мая 1759 в Доме купца Бауэр в еврейском городе возник большой пожар, который распространился на дома в самом городе Тршебич. В 1799 году постановили, что каждый еврей должен получить фамилию.

В 1805 году евреи были атакованы снова, они должны были заплатить огромный выкуп французским войскам продвигающимся через Тршебич к Аустерлице. В 1811 году произошло национальное банкротство, которое для евреев «было не катастрофа, а прибыль.» В 1821 году снова почти весь еврейский квартал сгорел в большом пожаре, а в 1830 году случился большой потоп — оба этих события быстро уничтожили денежные накопления и различные фонды состоятельных евреев. В 1848 году евреям были предоставлены равные права с христианами. Годом позднее еврейский квартал стал независимым еврейским городом со своим собственным мэром. Евреи могли переехать в дома на площади Тршебич — уроженцы города возмущались и часто происходили насильственные действия. Были также и антиеврейские выступления, стычки накалились в 1850 году с открытием первого еврейского магазина на Карловой площади Тршебича, где богатые евреи скупили дома. Окна этого дома были разбиты, товары выброшены, не избежали этой участи и другие дома на площади. К 1861 г. евреи получили полное равенство с христианами и начали смешиваться с ними в бывшем еврейском городе. Дома в еврейском квартале стали продаваться рабочим Тршебича.

После Второй мировой войны еврейский квартал практически обезлюдел. Все тршебические евреи были отправлены в Терезин, 18 мая 1942 года 720 человек, и 22 мая 1942 года 650 человек. Многие отправлены в концентрационные лагеря, в основном в Освенцим. Некоторые жители смогли уехать в испанский города Сагунто. После войны в Тршебич вернулось примерно десять бывших жителей.

Объекты и памятники

Дом № 2 на улице Леопольда Покорнего

При входе в еврейский квартал стоит сохранившиеся здание в ренессансном стиле и небольшой аркадой на трех каменных столбах. Этот дом создавал ворота между еврейским кварталом и христианским районом города. Ворота с цепями, растянутых по улицам Blahoslavova, Na Výsluní a Pomezní закрывали гетто в ночное время, по субботам, воскресеньям и во время религиозных праздников обеих религий.

Дом № 5 на улице Леопольда Покорнего

Это типичный дом еврейского квартала с характерной чертой застройки моравских гетто — угловой аркадой с колонной. Ренессансное здание со сводами и опорной колонной ходится на северной стороне в живописном месте. Первые этажи в большинстве еврейских домов служили в качестве торговых палаток и ремесленных мастерских, жильем служили верхние этажи. Прекрасно отремонтированный дом был справедливо объявлен памятником культуры.

Ратуша

С XVII века ратуша была резиденцией администрации политически независимой еврейской общины. Дом в стиле барокко, с цилиндрическим сводом и люнетами. Исторический фасад возник в 1899 году во время реконструкции по проекту архитектора Ярослава Эрзана (чеш. Jaroslav Herzán).

Раввинат

Раввинат служил жильем и рабочим местом раввина и находился напротив входа в Переднюю синагогу. Дом XVII века, с элементами барокко, о котором говорят своды интерьера и массивная опорная колонна фасада. Когда-то здесь были две торговые лавки, одна из них была пекарней мацы. Первым раввином тршебического гетто был Арон Неполь (чеш. Aron Nepole), о чём есть документальное подтверждение конца XVI столетия. После него на посту раввину сменилось 13 ученых мужей. При содействии раввина Иоахима Йозефа Полака (чеш. Joachim Josef Pollaka) в середине XIX века существовала тршебическая ешива.

Передняя синагога

Синагога, также носящая название Старая, располагается в западной части еврейского квартала. Здание в стиле барокко построено в 1639-1642 на месте деревянной старой святыни. Современнй неоготический облик предан во время реконструкции в 1856-1857 годах. Синагога традиционно включала 114 мест в зале для мужчин и 80 мест для женщин на галереи. В 1953-1954 годах по проекту архитектора Мачела здание синагоги получила чехословацкая гуситская церковь и использует его по сей день. В вестибюле после войны была установлена памятная доска, описывающая прошлое синагоги и содержащая список жертв нацистского преследования в Тршебиче.

Дом № 25 на улице Леопольда Покорнего.

Исключительно сохранившийся дом дает нам яркое представление о первоначальном облике зданий еврейского квартала. Здание с барочной архитектурой, с балконом на каменном карнизе и на редкость хорошо сохранившемся ампирным фасадом с пилястрами, занимательным декором и фигурными мотивами. На первом этаже сохранилась кованая дверь и каменная ошибка портала с углубленными канавками по бокам. В этих канавкам долгое время были доски, чтобы предотвратить просачивание воды внутрь во время наводнения. В этом доме жил легионер Леопольд Покорный (чеш. Leopold Pokorný), по его имени названа улица.

Кожевенный завод Субакова

С конца XVIII столетия и до тридцатых годов XX века, в постепенно возникающем комплексе зданий, умещен кожевенный завод рода Субаковых. В течение XIX столетия развившийся с небольшой мануфактуры до большого завода. Предприятие было закрыто в 1931 году, а помещение завода переделано в малометражные квартиры.

Задняя синагога

Называемая сейчас Новой, синагога была поставлена в 1669 году. В 1837 году к её северной стороне была пристроена женская галерея (так как по еврейским традициям женщины и мужчины не находились в синагоге вместе). В 1926 году синагога была закрыта и служила складом. Пренебрежение её основным целям привело к её плачевному состоянию в 80-е годы XX столетия. Сложный и дорогой капитальный ремонт был завршен в 1997 году торжественным открытием синагоги. В интерьере примечательны интересные фрески XVIII века. Сегодня синагога открыта и используется для выставок, концертов и других культурных мероприятий. В помещении женской галереи находится постоянная экспозиция посвященная еврейской культуре и содержащая ценные предметы повседневной и религиозной жизни, оборванной холокостом.

Богадельня

Это здание, изначально выполненное в стиле барокко, со сложной планировкой, имеющие несколько входов и выходов на различной высоте, документировано является так называемым кондоминиумом, горизонтально и вертикально разделенный на несколько владельцев. Дом служил богадельней еврейской общине, которая существовала на протяжении XIX века.

Больница

Больница появилась в еврейском квартале в новое время. В начале XIX века лечились в муниципалитете (чеш. obecní dům). Одноэтажной здание на 24 пациента еврейская община позволила поставить в 1852 г. Больница в то время имела современное оборудование и инструменты. От здания больницы ведут вниз сохранившиеся ступеньки, выложенные брусчаткой.

Отрывок, характеризующий Еврейский квартал (Тршебич)

Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.