Еврейское демократическое государство

Еврейское демократическое государство — определение характера Государства Израиль, данное ему в Декларации независимости и в Основных законах государства. Этот юридический и политологический термин является предметом широкой политической дискуссии.

Предыстория

Евреи были народом в изгнании. В любой стране они составляли меньшинство, а в некоторых странах подвергались жестоким гонениям. Еврейский народ нигде не обладал национальным суверенитетом, кроме как в Эрец-Исраэль. К этой земле евреи всегда хранили глубокую религиозную и культурную привязанность. Всё это отличало их отношение к Эрец-Исраэль от притязаний других народов, например, от стремления некоторых европейцев переселиться в Новый Свет.

Израиль является государством, имеющим, согласно Теодору Герцлю, предназначение быть «защитником евреев». То есть быть еврейским государством, чьи законы, институты и политические структуры призваны способствовать реализации интересов и устремлений евреев как народа. Предназначение «защищать еврейский народ» имеет тройной смысл: во-первых, уменьшить дискриминацию, которой подвергались евреи в странах изгнания; во-вторых, привести к формированию еврейской национальной культуры; и в третьих, помочь евреям выработать национальный характер, подобающий независимому и уверенному в своих силах народу.

Право еврейского народа на своё национальное государство получило международное признание в Декларации Бальфура, в мандате, полученном Британией от Лиги Наций, и в резолюции о разделе, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 29 ноября 1947 года и отвергнутой арабской общиной. В решении Лиги Наций говорится о правах еврейского народа на восстановление своего национального дома, причём речь идёт не о создании новых, а о признании уже существующих прав. В резолюции ООН, среди прочего, говорится о том, что образование еврейского государства призвано обеспечить евреям контроль над въездом иммигрантов в их страну.

В современном израильском праве

Статус Израиля как «еврейского и демократического государства» был закреплён в Декларации независимости Израиля, в судебных постановлениях и с 1992 года в Основном законе о достоинстве и свободе человека и в Основном законе о свободе деятельности. Как еврейское государство Израиль предоставляет всем евреям право иммиграции, установленное в Законе о возвращении. Являясь демократическим государством, Израиль в соответствии с Основным законом о достоинстве и свободе человека стремится «защитить жизнь, физическую неприкосновенность и достоинство каждого человека независимо от расы, этнического происхождения, пола или вероисповедания».

Поскольку значительное и устойчивое большинство граждан Израиля хотят жить в еврейском государстве, принципы демократии обязывают государство сохранять его еврейский характер. Государство также обязуется соблюдать права всех своих граждан, в том числе принадлежащих к нееврейским меньшинствам. Меньшинство не может препятствовать реализации интересов большинства, пока соблюдаются основные права меньшинств. Еврейский характер Государства Израиль сам по себе не противоречит соблюдению основных прав нееврейских жителей и не отрицает демократическую сущность государства. «Верно, что нееврейские граждане не могут ощущать полную причастность к культуре большинства. Но это скорее не право, а интерес, то есть нечто, на что национальные или этнические меньшинства не могут претендовать почти по определению». Различия между евреями и арабами в Израиле не отличаются существенным образом от различия между доминирующей нацией и этническими меньшинствами в других государствах.

Государство имеет право на действия, способствующие сохранению его еврейской сущности, и это не может служить основой для подрыва его права на существование как изнутри, так и извне. «Цели, преследуемые еврейским национальным движением, в некоторых случаях оправдывают наложение ограничений на арабских жителей страны, в особенности в таких областях, как безопасность, распределение земельных ресурсов, рассредоточение населения и образование». Однако такая политика должна учитывать основные права арабов и проводится посредством диалога с представителями их общины с тем, чтобы не только обеспечить сохранение еврейского характера государства, но и способствовать благополучию израильских арабов.

Определение Государства Израиль как еврейского и демократического широко обсуждается как в Израиле, так и за рубежом. Среди израильских юристов существует широкий диапазон мнений по данному вопросу — от политика Шуламит Алони до адвоката Йорама Шефтеля, — однако, судя по публикациям, большинство израильских правоведов, специалистов в области конституционного права, не видят противоречия в том, что государство может быть и «еврейским» и «демократическим».

Согласно судье Хаиму Коэну, смысл термина «еврейское и демократическое государства» не в том, что еврейский и демократический характер государства находятся в серьёзном конфликте между собой и в связи с этим ведутся постоянные идеологические или политические споры. Если бы это было так, то законодателю не нужно было закреплять это положение в основных законах. Дело в том, что после закрепления этого конституционно-правового принципа те, кто будут толковать его, обязаны принимать во внимание обе его дополняющие друг друга стороны. Судья Коэн также отметил, что некоторые еврейские ценности, такие как, например, еврейская репатриация и халуцианство (освоение и заселение Эрец-Исраэль) зародились не в библейские времена, а уже после возникновения сионизма.

Министерство иностранных дел Израиля сочло необходимым ответить на попытки некоторых авторов использовать данную тему для делегитимации Израиля. Специалисты министерства опровергают утверждения о том, что в Израиле существует режим теократии. В Израиле соблюдаются основные принципы демократии: выборность законодательных и исполнительных органов власти, разделение властей, верховенство закона, независимая судебная система, уважение прав человека и гражданина (включая свободы религии), свобода прессы. Тем, кто полагает, что евреи не представляют собой единый народ, так как их объединяет только общая религия, министерство отвечает, что еврейский народ является нацией, все представители которой имеют общее происхождение, историю, религию, язык и культуру.

В свете попыток преуменьшить конституционную сущность Израиля как «еврейского демократического государства» — или даже провозгласить Израиль «государством всех его граждан» — Институт сионистской стратегии в своём проекте формальной Конституции Израиля предложил следующую формулировку первой статьи Конституции: «Государство Израиль является еврейским государством и национальным домом еврейского народа, в котором еврейский народ осуществляет своё самоопределение в соответствии со своим историческим и культурным наследием». Демократия Израиля определена в этом документе таким образом: «Государство Израиль является демократическим государством, которое уважает права человека в соответствии с принципами свободы, справедливости, равенства и мира, заложенными в еврейском наследии».

В правоприменительной практике

Некоторые арабские избирательные списки и кандидаты в депутаты Кнессета требовали отказаться от еврейского характера Государства Израиль и ставили своей целью превратить страну из еврейского демократического государства в «государство для всех своих граждан» или двунациональное государство. Уже в постановлении по делу Каадан о еврейском характере общинного поселения Кацир в Галилее судья Аарон Барак косвенно высказался за модель «государства всех своих граждан», чем вызвал резкую критику против этой идеи. Впоследствии в другом постановлении судья Барак отметил, что требование «государства всех своих граждан», не ставящее своей целью подрыв основ Израиля как государства еврейского народа, а лишь стремящееся обеспечить равенство всех граждан, не может быть поводом для лишения права баллотироваться в Кнессет. В этом постановлении Верховный суд большинством в семь голосов против четырёх отменил решение Центральной избирательной комиссии об отстранении Азми Бишары от участия в выборах в Кнессет на том основании, что суду не было представлено достаточно доказательств того, что Бишара поддерживает вооруженную борьбу против Израиля, и того, что его требование «государства всех своих граждан» имеет достаточно опасный характер.

Критика определения «Еврейское демократическое государство»

По мнению раввина Меира Кахане, в применении к существующему положению в государстве Израиль термин «еврейское демократическое государство» содержит внутреннее противоречие. В книге, изданной в 1987 году, Кахане писал: «...Кахане может задать евреям простой вопрос: согласны ли вы с тем, что у арабов есть право демократично, мирно, спокойно и ненасильственно стать в Израиле большинством и проголосовать за то, чтобы еврейского государства не стало?».

Ссылки

• Рут Габизон. Статья «О праве еврейского народа на суверенное государство» // сборник «Еврейское государство в начале XXI века: антология современной израильской общественно-политической мысли» под редакцией Алека Эпштейна. — Иерусалим, Москва: издательства «Гешарим», «Мосты культуры», 2008. — С. 52-102. — ISBN 978-5-93273-269-5.
• Хаим Коэн. Религия и право (ивр.) / предисловие и редакция Даниэля Фридмана. — Израиль: Издательство Кинерет, Змора-Бейтан, Двир, 2009. — С. 761-771.

Отрывок, характеризующий Еврейское демократическое государство

– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.