Еврейско-арабские диалекты
Поделись знанием:
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
(перенаправлено с «Еврейско-арабский язык»)
Еврейско-арабские диалекты (еврейско-арабский язык; лугат-аль-яхуд) — совокупность диалектов евреев арабских стран — от Магриба до Ирака и Йемена — относящихся к различным разновидностям арабского языка. До 1948 года были распространены в основном в традиционно арабских странах, позднее большая часть их носителей переселилась в Израиль, а также (в основном алжирские евреи) во Францию и другие страны. Молодежь переходит с еврейско-арабских диалектов на иврит, во Франции — на французский язык.
Средневековый еврейско-арабский язык является разновидностью среднеарабского языка, на котором говорили также мусульмане и христиане. Однако в языке евреев часто встречаются еврейские и арамейские слова и выражения, а письмо является еврейским. Так как число букв в еврейском алфавите меньше, чем в арабском, оно было увеличено путём введения диакритических знаков. На средневековом еврейско-арабском языке написана богатейшая религиозная, философская, научная и светская литература. Хотя многие евреи перешли на арабский с VII века н. э., первые письменные памятники относятся к IX в.
Современные еврейско-арабские диалекты как правило отличаются от соответствующих не-еврейских диалектов незначительно (например, диалекты евреев Сирии, Ливана, Йемена, Туниса), в основном лишь лексически (из-за наличия большого числа заимствований из древнееврейского и арамейского, обозначающих понятия религии и культуры: обычаи, праздники, еврейские профессии, реалии еврейского культа и еврейского образования и т. п.), хотя некоторые в силу поздних миграций отличаются более значительно (в Ливии, Ираке, частично в Египте). Они выражаются в существовании многочисленных языковых черт, свойственных часто только еврейско-арабским диалектам данных районов, на всех уровнях языка — в фонетике, морфологии, синтаксисе и семантике.
Выделяются следующие современные еврейско-арабские диалекты:
- еврейско-марокканский — варианты нескольких арабских диалектов, в основном оседлой (старомагрибских) группы диалектов магрибско-арабского языка; до 250 тысяч в Израиле, около 8 тысяч в Марокко (Касабланка, Фес, Марракеш); часть марокканских евреев говорит по-берберски
- еврейско-алжирский — варианты нескольких арабских диалектов, в основном оседлой (старомагрибских) группы диалектов, но также городских бедуинских диалектов магрибско-арабского языка; практически исчез ныне: около 140 тысяч алжирских евреев (из которых значительная часть говорила по-сефардски, а некоторые по-берберски) после 1962 года выехало во Францию и перешло там на французский.
- еврейско-тунисский — варианты тунисских диалектов оседлого наречия магрибско-арабского языка, сильно отличаются от диалектов мусульман, хотя те также (частично) принадлежат к оседлому типу. Из 105 тысяч евреев, бывших к 1948 году в Тунисе, в 2004 году оставалось 1,5 тысячи евреев, большинство которых уже перешло на французский. Причем часть из них изначально говорит на берберском языке джерби. Остальные выехали во Францию и Израиль (45 тысяч), а также в Италию, Испанию, США.
- еврейско-триполитанский (еврейско-ливийский, Tripolita’it, Yudi) — остаток оседлого наречия магрибско-арабского языка (так же другие еврейско-магрибские диалекты) — продолжение арабского языка первой волны заселения, в то время как все остальное население Ливии говорит только на бедуинском наречии позднее пришедших кочевников; в начале века около 21 тысячи евреев (города Триполи, Бенгази), которые потом выехали в Италию, Израиль (30 тысяч) и США. На 2002 год в Ливии оставалась одна женщина.
- еврейско-египетский — предположительно относится к (или имеет сильное влияние) ливийским диалектам, сильно отличающимся от арабских диалектов остальной части страны. Впрочем значительная часть евреев страны к началу XX века (около 100 тысяч) говорило на сефардском, английском или французском языках, что было следствием приезда многих евреев в Египет в последние несколько веков. По данным переписи 1947 г., в Египте жили 65 тыс. евреев (64 % в Каире, 32 % в Александрии). Затем большинство выехало в Израиль (35 тыс.), Бразилию (15 тыс.), Францию (10 тыс.), США (9 тыс.) и Аргентину (9 тыс.). В Египте осталось около 100 евреев.
- еврейско-сирийский вариант сирийских диалектов, весьма близок еврейско-ливанскому, так как оба относятся к ливанско-сирийскому диалекту сиро-палестинского наречия сиро-месопотамского арабского языка. Включают две группы: арабоязычные евреи (муста‘раби), жившие в Сирии с давних времён, и сефарды, прибывшие после 1492 года, но впоследствии перешедшие на арабский язык. В начале XX века много сирийских евреев выехало в США, Бразилию, Аргентину, Великобританию и Палестину. В 1947 г. Сирии оставалось 15-16 тысяч евреев, из них около 10 тысяч жили в Дамаске, около 5 тысяч — в Халебе (Алеппо), несколько сотен — в Камышлы (арамеоязычные лахлухи). В начале 2000-х гг. в Сирии оставалось менее 100 евреев, в основном люди пожилого возраста.
- еврейско-ливанский вариант ливанских диалектов, весьма близок еврейско-сирийскому, так как оба относятся к ливанско-сирийскому диалекту сиро-палестинского наречия сиро-месопотамского арабского языка. 9 тысяч в 1951 г., затем большинство выехало во Францию и США, в 2006 оставалось около 40 евреев.
- еврейско-иракский — несколько городских диалектов, относящихся к ранне-месопотамским диалектам (тип qəltu) сиро-месопотамского языка в отличие от большинства арабских диалектов Ирака (в том числе диалекта арабов Багдада), относящихся к северовосточному наречию аравийско-арабского языка (тип gilit). Диалекты евреев Ирака, как и другие ранне-месопотамские диалекты, являются прямым продолжением арабского языка, на котором разговаривали в городах Ирака ещё в VIII в. и который сменил там арамейский язык, бывший общим языком христиан и евреев. Диалект же мусульман Багдада принадлежит к группе диалектов кочевников, заселивших этот район сравнительно недавно. Различаются северные диалекты (города Мосул, Тикрит, Ана и Хит) и южный диалект евреев Багдада (en). Из 150 тысяч евреев, живших в Ираке в 1948 году, около 20 тысяч говорило по-арамейски. В 2003 году в Ираке оставалось 11 евреев. Большинство выехало в Израиль, часть также в Великобританию и другие страны. Некоторые издавна обосновались в Индии — т. н. багдадские евреи (в 1948 году — 6 тысяч).
- еврейско-йеменский — представляет собой совокупность еврейских вариантов соответствующих диалектов йеменского наречия аравийско-арабского языка: городов Сана, Аден, Хаббан и Эль-Бейда. Около 50 тысяч носителей живут в Израиле и около 200 в Йемене, в основном на севере страны в городе Саада.
Существует также и еврейско-арабское арго, называемое лашон («язык»).
В еврейско-арабском языке много древнееврейско-арамейских заимствований, особенно в сфере абстрактных понятий, не относящихся к обозначению конкретных реалий и быта. На этом смешанном языке произносились проповеди, осуществлялось религиозное обучение, формулировались решения раввинских судов и общинных советов. В отличие от еврейских языков, распространенных в христианских странах, еврейско-арабские диалекты использовались также в комментариях к текстам еврейского религиозного канона и в трактатах религиозного и религиозно-философского характера. Это объясняется тем, что в арабских странах евреи ранее использовали и как разговорный язык, и как язык религиозной литературы арамейский язык, общий для евреев и неевреев. Поэтому, перейдя, как и их соседи-неевреи, на арабский язык, евреи стали использовать его в тех же ситуациях, что ранее — арамейский. Однако языком поэзии оставался для них древнееврейский язык. В новейший период появилась и поэзия на еврейско-арабском языке (в Йемене, Марокко и других странах).
Особой разновидностью еврейско-арабского является караимо-арабский диалект, которым пользовались караимы, жившие в арабских странах. Помимо возможных различий в словарном составе этих языков, интересен факт использования в караимо-арабских рукописях X—XII вв. арабского письма, что противоречит общей тенденции использования в еврейских языках той эпохи только еврейского письма. Возможно, караимы подверглись более интенсивному влиянию арабской культуры, чем их сравнительно бедные современники — раббаниты.
Средневековый еврейско-арабский язык как язык науки и религии оказал значительное влияние на древнееврейский (например, арабская грамматическая терминология широко использовалась при составлении грамматик древнееврейского в арабских странах).
См. также
Напишите отзыв о статье "Еврейско-арабские диалекты"
Литература
- Blau, Joshua, The Emergence and Linguistic Background of Judaeo-Arabic: OUP, last edition 1999
Ссылки
- [www.eleven.co.il/article/11519 Еврейско-арабский язык] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
- [www.uwm.edu/~corre/judeo-arabic2.html Alan Corré's Judeo-Arabic Literature site]
- [shekel.jct.ac.il/~green/judeo-arabic.html Judeo-Arabic Literature]
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Еврейско-арабские диалекты
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
