Европейская валютная змея
Европейская валютная змея, змея в тоннеле (англ. European Currency Snake, Snake in the Tunnel) — соглашение о координации действий стран-членов Европейского экономического сообщества в отношении регулирования возможных колебаний валют этих стран относительно друг друга в период перехода от Бреттон-Вудской системы к Ямайской системе.[1]
Содержание
Предыстория
Совместное автономное «плавание» валют стран-членов ЕЭС возникло не случайно. Ещё в 1958 г. при образовании ЕЭС странами-учредителями был установлен особый режим для валют этих стран, предполагавший большую взаимную дисциплину, чем это было установлено в рамках Международного валютного фонда для всех государств-членов этой международной организации. В отличие от всех других стран-членов МВФ, допускавших отклонение курсов национальных валют от паритетов к доллару США в пределах ±1 % (т. н. «золотые точки»), шесть стран «Общего рынка» договорились ограничить колебания курсов своих валют в пределах ±0,75 %. Данная договорённость практически исключала валютные риски во взаимной торговле, что давало определённые преимущества в конкурентной борьбе.[2]
Змея в тоннеле
Крах Бреттон-Вудской валютной системы золото-валютного стандарта привёл к тому, что страны-члены ЕЭС расширили пределы взаимных колебаний курсов валют до ±1,125 %, то есть коридор взаимных колебаний валют расширился до 2,25 %. У всех стран-членов МВФ предельно допустимые отклонения валютных курсов по отношению к доллару США в соответствии со Смитсоновским соглашением должно было составлять ±2,25 %, то есть суммарный объём колебаний должен был быть не более 4,5 %. Этот суммарный диапазон получил название тоннеля. А диапазон колебаний в пределах 2,25 % получил название мини-тоннеля или змеи. А поскольку внутри мини-тоннеля колебания были меньше, чем внутри тоннеля, то змея могла колебаться внутри тоннеля. Это явление и получило название «змея в тоннеле».[2]
Для удержания курсов в рамках коридора вводился механизм валютных интервенций. При обесценении валюты национальный центральный банк скупал её, а при удорожании — продавал и скупал иностранную валюту. Финансирование этих операций осуществлялось посредством кредитов, которые центральные банки стран-членов предоставляли друг другу. Кредиты в форме своп выдавались сроком на 45 дней, а в исключительных случаях — на срок до 5 месяцев. Также для финансирования интервенций в апреле 1973 г. был образован Европейский фонд валютного сотрудничества (ЕФВС). Он объединил часть ресурсов национальных центральных банков и дополнительно получил средства от ЕЭС в виде уставного капитала[3].
Осуществление этого режима оказалось недолговечным, так как вызвало серьёзные трудности и противоречия. С самого начала на установление режима пошли лишь 6 стран ЕЭС (ФРГ, Франция, Италия, Нидерланды, Бельгия, Люксембург) из 9 тогдашних членов этой организации. В 1973 г. они отменили пределы колебаний курсов своих валют по отношению к доллару и другим валютам, то есть змея пробила тоннель и вышла из тоннеля. Одновременно были расширены пределы взаимного колебания валют стран ЕЭС до ±2,25 %. В этом обновлённом режиме не участвовали Великобритания, Италия и Ирландия. В связи с неустойчивостью валютного положения в 1974—1976 гг. дважды вынуждена была выходить из него Франция. Дальнейшие поиски новых форм валютной интеграции привели к созданию Европейской валютной системы (ЕВС).[4]
Напишите отзыв о статье "Европейская валютная змея"
Примечания
- ↑ Экономический словарь. Европейская Валютная Змея — mirslovarei.com/content_eco/EVROPEJSKAJA-VALJUTNAJA-ZMEJA-36768.html
- ↑ 1 2 Алмазова О. Л., Дубоносов Л. А. Золото и валюта: прошлое и настоящее. — М.: Финансы и статистика, 1988.
- ↑ [www.mgimo.ru/study/faculty/mo/kint/docs/document244236.phtml Европейская интеграция: учебник] / под ред. О. В. Буториной — М.: Издательский Дом «Деловая литература», 2011. С. 132—133.
- ↑ [www.finman.ru/articles/2001/1/577.html История введения единой европейской валюты и его последствия]
См. также
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Европейская валютная змея
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
