Евфросиния Полоцкая

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Евфросиния Полоцкая
Имя в миру

Предслава (Предислава)

Рождение

1101(1101)
Полоцк, Полоцкое княжество

Смерть

1167(1167)
Иерусалим, Иерусалимское королевство

Монашеское имя

Евфросиния

Почитается

в Православной церкви, в Грекокатоличестве[1]

В лике

преподобных

Главная святыня

мощи в Полоцком Спасо-Евфросиниевом монастыре

День памяти

23 мая (5 июня) — в Православии, 5 июня — в Грекокатоличестве

Покровительница

женского монашества, Беларуси

Евфроси́ния По́лоцкая (также встречается форма Ефросинья, вероятное крестное имя Евпраксия или Параскева[2], мирское имя — Предсла́ва (Предисла́ва); между 1101 и 1105 — 23 мая или 25 мая 1167[3][4], Иерусалим) — дочь витебского князя Святослава Всеславича, внучка Всеслава Брячиславича, инокиня и просветительница периода Полоцкого княжества.

После достижения совершеннолетия (12 лет) отказалась от династического брака и ушла в монастырь. После поселилась в келье Полоцкого Софийского собора, где в храмовом скриптории переписывала, а возможно, и переводила книги, вела активную миротворческую и просветительскую деятельность. Построила на свои средства две церкви в Полоцке, основала под Полоцком женский и мужской монастыри, ставшие центром просвещения в Полоцком княжестве (работали учильни, библиотеки, скрипторий, богадельня, вероятно, иконописная и ювелирная мастерские). По её заказу Лазарь Богша сделал крест. Мужскому монастырю подарила замечательное произведение византийского искусства — икону «Богоматерь Одигитрия Эфесская». В 1167 году умерла в Иерусалиме, совершая туда паломничество, и была похоронена в монастыре Св. Феодосия.





Дата рождения

Не осталось никаких документальных свидетельств о точной дате рождения Евфросинии. В различных научных работах указываются разные даты рождения: начиная от 1100 года и кончая 1120 годом[5], некоторые исследователи уменьшают этот период 1101—1104 или 1110—1113 годами[6]. Известный исследователь жизни Е. Полоцкой А. Мельников считает 5 января 1104 года наиболее вероятной авторитетной датой рождения святой[7].

Семья

Предслава или Предислава (возможное значение имени — «давняя слава», — в память былого величия Полоцка) происходила из рода князей, происходившего от Изяслава — сына Владимира Крестителя и его жены — Рогнеды. Внук Изяслава князь-чародей Всеслав Брячиславович, отвоевавший своё право на великокняжеский престол, — был дедом Предиславы, а её отец «меньший» (возможно, младший) из семи сыновей Всеслава — Георгий. Традиционно считается, что Георгий — крестное имя Святослава Всеславича, но оно могло принадлежать и князю Ростиславу: судьбы братьев были очень похожи, а конкретных исторических сведений о них сохранилось чрезвычайно мало[8].

Предислава была старшей и долгожданной дочерью в семье[9]. Князь Георгий, отец Предиславы, был младшим из всех своих братьев, поэтому он не мог владеть Полоцким княжеством. Многие исследователи считают, что Георгию для княжения и несения христианского просвещения был выделен город Витебск, где, как полагают, возможно и была рождена Предислава[10].

По косвенным данным, мать была одной из старших дочерей Владимира Мономаха, и, возможно, звалась Софией[11]. Существует мнение, что через мать Предислава приходилось родственницей византийского императорского дома Комнина. Так, Лев Горошко заявляет, дядей Предиславы по матери, возможно, был Мануил I Комнин, однако не дает никаких ссылок и аргументов. Нынешняя историческая наука сведения о близком родстве с домом Комнинов считает маловероятными[12].

Предислава была не единственным ребенком в семье, кроме неё были еще младшие сестры и братья. В «Житие» агиограф называет их имена: младшая сестра Гордислава Святославовна и брат Давид. Летопись «Повесть временных лет» говорит еще о Васильке[13].

Монашеский постриг

Предслава получила сравнительно хорошее для того времени домашнее образование. В 12-летнем возрасте отец хотел выдать её замуж[14]. Княжна, однако, отказалась от брака и вообще от светской жизни, и тайно приняла постриг в Полоцком монастыре (исследователь «Жития» Алексей Мельников полагает, что это произошло 15 февраля 1116)[15]. Причины такого поступка неизвестны[16][15].

Игуменьей монастыря была вдова князя Романа Всеславича, тётя Предиславы. Та сначала критически отнеслась к решению девушки и, боясь гнева отца, отговаривала племянницу. Однако после просьб Предиславы, благословила её. Отец не одобрил выбора дочери, отговаривал дочь. Согласно «Житию» по Предиславе «скорбел весь дом»[17]. Исследователи обращают внимание, что Предислава была пострижена в ангельский чин не епископом (как требовали того монашеские Правила), а обычным священником. А. Мельников объясняет это тем, что тогдашний епископ Мина Полоцкий доживал свои последние дни и нельзя было в такой деликатной ситуации просить его о благословении[18].

Девушка получила при постриге имя Евфросиния. Возможно, что постриг состоялся 25 сентября, когда церковь отмечает день святой Ефросинии Александрийской[19].

Просветительская деятельность

Переписывание книг

Через некоторое время после пострига девушка переселилась (между 1118 и 1122 годами, возможно, что после военных действий 1119) с помощью епископа Илии в келью — голубницу Софийского собора, где начала переписывать книги («нача книгу писати своими руками») в скриптории при тамошней библиотеке. Переписка книг была, по-видимому, одним из её монашеских обетов.

Процесс письма был чрезвычайно сложный и медленный, это была нелегкая физическая работа, и ей занимались исключительно мужчины. Переписчик писал не на столе, а на ладони левой руки, которой упирался локтем в колено. Писали на пергаменте уставом — крупным и прямым, без наклона, каждая буква отделялась от соседней. Переписчик должен был не только хорошо знать грамматику, но и иметь художественные способности, так как начальные буквы и заголовки разделов надо было оформлять животным или растительным орнаментом. Кроме того книги часто украшались специально выписанными заглавными буквами, буквицами или инициалами и миниатюрами. За день можно было списать не более четырех страниц[20].

По устному преданию, некоторые историки (Борха и Ластовский) выдвинули гипотезу, что летопись Полоцкого княжества, которая находилась в Полоцкой библиотеке и которая не сохранилась до наших дней, была написана преподобной Евфросинией. Однако исследователи считают, что сведения о писание Ефросиньей Полоцкой летописи скорее всего легендарные, ничем не подтвержденные[21].

Строительство храмов и монастырей

«Житие» рассказывает, что однажды ангел во сне взял Евфросинию и привел её в Сельцо, за две версты от Полоцка, на берегу Полоты, и сказал: «Здесь надлежит тебе быть!» Сон повторился трижды. После этого полоцкий епископ Илья, призвав полоцкого князя Бориса, отца Святослава и других знатных полочан, объявил, что отдает монахиням Сельцо[22].

Там же, в Сельце Ефросинья инициировала строительство женского Спасского монастыря. Около 1133 года закончилось строительство Спасского собора[23], что стало одним из главных событий полоцкого зодчества того периода[24](заказчиком постройки мог быть князь Василько, который вернулся на родину из Византии[25]). Согласно «Житию» церковь была построена рекордно быстро по тем временам — 30 недель (один строительный сезон). Если у строителей закончился строительный материал — плинфа, то после молитвы Евфросинии назавтра в печи нашлась плинфа и в тот же день был вознесен крест[26](историк архитектуры и археолог М. Воронин считал, что нехватка кирпича была вызвана необычностью верхних частей храма, которые требовали большего количества строительного материала[27]). Строил церковь Святого Спаса известный зодчий Иоанн. Церковь в Сельце представляет собой трехнефный крестово-купольный храм размером 8x12 метров[28]. Построенный на берегу Палаты храм стоял на месте старой резиденции полоцких епископов (легендарное явление (знак) ангела и благословение епископа относятся, возможно, к ночи праздника Преображения Господня 6 августа 1126[29]), а Ефросинья тогда же была возведена в сан игуменьи этого монастыря. На сегодня — это единственный в Беларуси храм, где сохранились росписи XII века[24][30].

Призвание родных сестер к монашеству

Помощницами Евфросинии стали сестры: родная Гордислава и двоюродная Звенислава.

Евфросиния, которая в то время была игуменьей, попросила отца прислать к ней младшую сестру для обучения грамоте; а после тайно постригла её в монахини. Отец, узнав об этом, в большом отчаянии приехал в Сельцо, горько плакал и не хотел отдавать в монахини и вторую дочь. Постриг Гордиславы состоялся не позднее 1129 года[31].

В том же 1129, или может даже в 1128 году, вскоре после смерти своего отца, вслед за Гордиславой, в обитель вступает и двоюродная сестра Евфросинии Звенислава Борисовна. Звенислава сама пришла к Евфросинии и принесла своё богатое приданое в дар храму. Получив после пострига имя Евпраксия, она была особенно близка с Евфросинией — «яко един душа въ двою телесу». Позже Евпраксия заняла место Евфросинии и стала игуменьей, продолжая просветительскую деятельность сестры.

Перед самым отъездом вопреки воле своего брата постригла в монашество его дочерей: Ольгу и Кирияну. «Житие» утверждает, что Евфросиния имела от Бога дар: взглянув на кого, сразу видела, имеет ли тот человек дух добродетельный и может ли он стать Божиим избранником[32].

Образ Божией Матери Полоцкой

Основная статья: Торопецкая икона Божией Матери

С именем Евфросинии связывается приобретение Полоцким Софийским собором иконы Богородицы Эфесской. В то время существовали только три таких образа и считалось, что при жизни Девы Марии эти иконы были написаны евангелистом Лукой[33]. Ефросинья послала слугу Михаила к византийскому императору Мануилу (который мог приходиться родственником монахини) и патриарху Луке Хрисовергу в Константинополь за иконой святой Эфесской Богородицы для Богородицкого монастыря. Многих историков удивляет то, что посол был направлен не полоцким епископом, а самой игуменьей, и они считают, что в XII в. высшая церковная, а отчасти и светская власть принадлежала настоятельнице полоцких монастырей[34].

Большинство современных исследователей считают, что на самом деле в Полоцк были присланы копии цареградской (а не Эфесской) Одигитрии и реликвии[30], а само путешествие за иконой состоялось в период между 1156 и 1160 годом[35]. В средневековье в 1239 году (по другим сведениям в 16 в.) Икона была внесена в Воскресенскую церковь Торопца. Сейчас икона хранится в фондах Русского музея в Санкт-Петербурге[36].

Крест Евфросинии Полоцкой

Основная статья: Крест Ефросинии Полоцкой

К просветительской деятельности Ефросиньи Полоцкой относится и открытие иконописной и ювелирной мастерских[37]. В 1161 году Ефросинья заказала местному мастеру Лазарю Богше изготовление напрестольного креста с реликвиями, который позже стал известен как Крест Ефросинии Полоцкой. Реликвия стала белорусской национальной святыней и одновременно памятником старобелорусской письменности[38].

Крест был ковчегом для хранения христианских реликвий. Он был шестиконечный, высотой 52 см, длиной верхней поперечины — 12 см, нижней — 21 см, толщиной — 2,5 см. Основа креста — кипарисового дерева, покрыт золотом с драгоценными камнями.

Крест хранился в церкви Святого Спаса до начала XIII в., После сперва был перевезен в Смоленск, оттуда в 1514 году Иваном III в Москву, однако был возвращен на родину Иваном Грозным. Во время войны 1812 года крест был спрятан в стене Софийского собора в замурованной нише, а в 1841 году вновь возвращен в храм Спаса[39].

В 1921 году крест был изъят советскими властями. В 1928 году директор Белорусского государственного музея В. Ластовский вывез крест из Полоцка в Минск, а в следующем году передал его Белорусскому музею в Могилеве, о чем был составлен акт. Акт 1929 свидетельствует о больших художественных убытках креста: 13 образов святых были выломаны или испорчены, из драгоценных камней остались только два — аметист и гранат, из разных частей памятника исчезли кусочки золота и бусинки жемчуга, видны следы неудачных попыток ремонта[40].

Крест окончательно утрачен в 1941 году во время отступления Красной армии из Могилёва[41].

Послевоенные поиски креста были безуспешными, поэтому в 1997 году брестским мастером Николаем Кузьмичом сделано точная копия креста, которая хранится в Полоцке в церкви Ефросинии Полоцкой[42].

Паломничество в Иерусалим

В конце жизни Евфросиния собралась выехать в длинное путешествие в Иерусалим, что было с тревогой воспринято полочанами. На прощание с Ефросиньей прибывают в Полоцкий монастырь братья Василёк, Вячеслав и Давид. Любимый брат Вячеслав приезжает с двумя дочерьми — Кирьяной и Ольгой, которых представляет сестре и просит о благословении, что свидетельствует о большом почете, которой при жизни была вознаграждена Евфросиния, а после исполняет волю Евфросинии, чтобы две его дочери остались на послушание в монастыре. Игуменство над монастырями Евфросиния передает своей сестре Евдокии[43].

Получив благословение епископа Дионисия, она отправилась вместе с братом Давидом и двоюродной сестрой Евпраксией сначала в Константинополь, затем в святую землю. Возможно, что при этом Ефросинья выполняла и церковно-дипломатическую миссию, а на землях Руси, через которые проезжала — миротворческую миссию. Само путешествие было сухопутным, а не традиционным путём «из варяг в греки», иначе невозможна была бы встреча княжны с императором Мануилом[44].

На пути в Царьград она встретилась с императором Мануилом, который в то время шел на войну с венграми. Встреча Евфросинии с императором ставит под сомнение общепринятую дату паломничества и смерти святой — 1173 год. Византийский кесарь последний раз воевал с венграми в 1167 году, причем вышел в поход 8 апреля на Пасху, примерно в это время границ Византии достигли полоцкие паломники. В научной и церковной литературе обычно называется год смерти святой Евфросинии — 1173, но в этом году Мануил Комнин шел войной не на венгров, а на сербов[45]. Также племянниц Евфросинии — Ольгу и Кирияну перед отъездом постригал Дионисий, ставший полоцким епископом в 1166 году. Поэтому годом смерти святой, согласно новейшим исследованиям, считается 1167 год[46].

Вероятно, в конце апреля 1167 года Ефросиния достигла Иерусалима. Иерусалим принадлежал крестоносцам, царствовал им Амальрих I, который приходился Евфросинии дальним родственником — через жену французского короля Генриха I Анну, которая была дочерью Ярослава Мудрого[46]. В Иерусалиме Ефросинья направилась к Гробу Господню. Через несколько дней она заболела и послала брата с сестрой за святой водой на Иордан[47].

После появления Евфросиния начала подготовку к своей кончине. В древнюю Лавру Саввы Освященного она посылает с прошением, чтобы её похоронили в монастырском храме. Однако Лавра была мужским монастырем и там не принимали женщин. А. А. Мельников справедливо утверждает, что желание быть похороненной в монастыре Святого Саввы было результатом наследования Евфросиньей Полоцкой жизни Евфросинии Александрийской, которая прожила жизнь под видом инока Измарагда и была похоронена в мужском монастыре. Получив отказ, Ефросиния посылает слугу купить гроб в камере храма Пресвятой Богородицы в монастыре Феодосия Великого[48].

Болела Ефросинья 23 дня, она скончалась 23 мая 1167 года.

Влияние на общественную жизнь

Считается, что Ефросинья оказывала значительное влияние на политическую и общественную жизнь в Полоцке в середине 12 в. Она была своеобразным знаменем борьбы полочан за свою независимость[49].

В XII веке шел интенсивный процесс феодального разложения, образовывались новые княжества, руководители которых вели жестокую борьбу за власть. Князья Полоцкие, Витебские, князья Минские, Слуцкие враждовали не только между собой, но выступали и против своих киевских родственников. Евфросиния всем своим духовным складом была создательницей взаимопонимания между людьми и защитником мира[50]. На Рюриковом городище в Новгороде была найдена печать Евфросинии, которая подтверждала большую роль княжны-игуменьи в политической жизни княжества. Через вече она могла влиять на назначение епископов и на приглашение князей. В 1132 году Полоцк лишил власти киевского ставленника Святополка и выбрал князем родного брата монахини Василька. Княжна возможно имела отношение к событиям 1151 года, когда полоцкое вече отказало в доверии Рогволоду-Давиду; и до событий 1158, когда половчане вновь захотели видеть на своем посту Рогволода. Усобицы в Полоцком районе продолжались и в 1162, а затем и в 1167 году. «Житие» говорит, что Ефросинья никого не хотела видеть врагами: «Ни князя со князем, ни бояре с Боярин, ни служанина со служанином — но всех хотяше имети, яко един душю»[51].

После смерти

Церковное почитание

Ефросинья была похоронена в Феодосиевском Иерусалимском монастыре, а после захвата города мусульманами, в 1187 году гроб был перенесен и захоронен в Феодосиевой пещере Киево-Печерской Лавре[52]. По преданию, монахи собирались перенести святыню в Полоцк, однако им помешала вражда киевских и полоцких князей[53]. Существует другое мнение, что последней волей Евфросинии могло быть захоронение в монастыре Святого Феодосия, что и стало причиной того, что останки были оставлены в Киеве, в Феодосиевой пещере, а не возвращены в Полоцк[54]. Ещё одной причиной могло являться то, что просветительская деятельность Ефросиньи могла иметь не вполне канонический характер, а её церковная деятельность могла быть направлена, на основе её высокого происхождения, в обход церковной иерархии, на повышение самостоятельности Полоцка в церковных делах. Это могло быть причиной конфликтов между Ефросиньей и церковными властями, истинной причиной того, почему останки Евфросинии были оставлены в Киеве, а не возвращались в Полоцк[55].

Церковное почитание в Полоцкой земле началось уже в конце XII в. Уже в это время существовали церковная служба преподобной Евфросинии Полоцкой и агиографическое «Житие» (вероятно созданное в одном из основанных Ефросиньей монастырей). Церковное почитание к 16 в. имело только местный характер, и в Московской Руси, к включению в Макарьевские списки, имя Евфросинии почти не было известным[56]. Однако, и на Макарьевских соборах 1547 и 1549 годов официальной канонизации не произошло. Общая служба святой была утверждена РПЦ лишь относительно недавно — в 1893 году[57].

В начале ХХ в. в печати появились сведения о канонизации Ефросинии папой римским Григорием Х на втором Лионском соборе в 1274 году. Этому нет документального подтверждения, но по традиции Евфросинию признают святой и католическая, и униатская церкви[58].

Возвращение мощей в Полоцк

О переносе мощей в Полоцк начал в 1833 году ходатайствовать епископ Витебский и Минский Гавриил, однако Священный Синод остался безучастным к обращению архиерея. Через семь лет ходатайство безрезультатно повторил епископ Василий (Лужинский). На второе обращение епископа Василия в 1852 году власти также не дали положительного ответа[59].

В 1858 году во время правления императора Александра II о перенесении мощей Евфросинии ходатайствовали жители Полоцка, в 1864 году ходатайство поддержал генерал-губернатор Северо-Западного края Муравьёв. И только в 1871 году епископ Полоцкий Савва добился, чтобы в Спасский монастырь была доставлена часть мощей[60].

Разрешение на конечный перенос мощей было получено только от императора Николая II. Сами останки, за исключением символической части, были перенесены в Спасо-Ефросиньевский монастырь в 1910 году. Также была объявлена и целебность останков. Перенос происходил очень торжественно, мощи сопровождали известные религиозные и государственные лица России. В день смерти подвижницы — 23 мая (5 июня) — нетленные останки привезли в Спасский собор и положили в специально сделанную кипарисовую раку, обложенную серебром. Верующие пожертвовали на раку сумму в 12 тысяч рублей[60].

Рака была изготовлена московским фабрикантом Мешковым по проекту и чертежам художника Павла Зыкова. По углам раки находились капители, а на лицевой стороне точная копия старинного барельефа, который был на гробу Евфросинии в Киево-Печерской лавре. На гробу располагалась икона Евфросинии Полоцкой в полный рост в лежачем положении.

Рака Евфросинии Полоцкой исчезла в 20-е годы XX века. Восстановленная рака была изготовлена художником Николаем Кузьмичом (который восстановил и Крест Евфросинии Полоцкой) и освящена 5 июня 2007 года. После церемонии освящения митрополит Минский и Слуцкий Филарет наградил президента Беларуси Александра Лукашенко орденом Святого Владимира I степени[61].

Новая рака представляет небольшой ковчег и имеет размеры 210 х 120 х 90 см. Кленовая рама-каркас облицована серебряными пластинами и украшена бронзовыми золотистыми барельефами. Изображения отличаются от первоначального оригинала. Боковые барельефы изображают важнейшие моменты биографии игуменьи: момент закладки церкви Спаса и перенесение её останков из Иерусалима в Киев. На тыльной стороне показаны тринадцать белорусских святых и сама Евфросиния. В головах — отлит крест в сиянии и надпись «собеседница ангелов», в ногах — образ Полоцка XII в. По периметру пропущен орнамент из цветных эмалей и виноградной лозы. В верхней части раки Евфросиния показана в полный рост. Риза, мантия и схима святой выполнены из серебра. Новая рака является не копией бывшей раки, а самостоятельным авторским произведением М. Кузьмича[62].

Вскрытие мощей Евфросинии Полоцкой

Во время эвакуации в Первой мировой войне в 1915 году останки были перенесены в Ростовский Авраамиев монастырь. В феврале 1919 года Народный комиссариат юстиции СССР принял постановление, согласно которому проводилось организованное вскрытие святых мощей по всей стране[63]. Там, в Ростове в 1920 году гробница была вскрыта, а 13 мая 1922 года уже в Полоцке она была вскрыта повторно, останки были отосланы на атеистическую выставку в Москву, а оттуда — в экспозицию Витебского краеведческого музея. Все ценности, которые были при останках, в том числе 40-пудовая серебряная рака, были изъяты[64].

Во время немецкой оккупации верующие перенесли останки в Свято-Покровскую церковь, а после 23 октября 1943 г. останки были возвращены в Спасо-Евфросиньевский монастырь, где остаются и поныне[58].

Почитание

Местное почитание Евфросинии Полоцкой восходит к XIV в . Тексты иконописных подлинников лаконичны: «Оки Евдокии». Поясное изображение преподобной на иконе «Русские святые» (1814) находится в одном ряду с Евфросиньей Суздальской. Только в начале XX века древнерусская княжна и игуменья, основательница двух монастырей в Полоцке, получила настоящую славу. На столпах Владимирского собора в Киеве известный художник Виктор Васнецов разместил её напротив св. Евдокии[65].

В списках 16-18 вв. сохранились церковные песнопения о Евфросинии Полоцкой. Одна стихира известна из рукописи конца 12 в., что является уникальным памятником музыкальной культуры раннего Средневековья в Беларуси[66].

Православные храмы во имя Евфросинии Полоцкой существуют в Лондоне, Саус-Ривер (близ Нью-Йорка, США), Торонто. В Беларуси существовала Ивенецкая Свято-Евфросиниевская церковь (построена в 1914 году, разрушена в 1951 году), в 1990-х также была построена новая церковь того же имени. В Минске на улице Притыцкого в конце 1990-х годов была построена церковь в честь Евфросинии Полоцкой.

В 1992 году в Полоцке появилась улица Евфросинии Полоцкой, а в 2000 году был поставлен памятник знаменитой полочанке (скульптор Игорь Голубев)[67]. С 2010 года улица Евфросинии Полоцкой есть в Минске[68], в 2012 году улица Евфросинии Полоцкой появилась и в Слониме.

«Житие»

Основная статья: Житие преподобной Евфросинии Полоцкой

«Житие» было составлено, вероятно, монахом из монастыря Св. Богородицы. В произведении автор прославляет настойчивую и самоотверженную женщину, её стремление к знаниям и духовному совершенству, передает в строгой хронологической последовательности подлинные исторические факты, сведения о Полоцке, его культурная жизнь, быт княжеской семьи[69]. В «Житие преподобной Евфросинии Полоцкой» отсутствует обычный для агиографии рассказ о посмертных чудесах[70].

В искусстве

Образ Евфросинии воплотила Ольга Ипатова в повести «Предислава», также она является в романах Александра Осипенко «Святые и грешники» и Валентина Ковтуна «Призванные».

Свои стихи посвятили белорусской просветительнице многие белорусские поэты Владимир Орлов («Евфросиния»), Олег Бембель («Область Евфросинией»), Григорий Бородулин («В Полоцкой Спасо-Евфросиниевской церкви»), Данута Бичель-Загнетова («Евфросиния Полоцкая»), Наум Гальперович («Ресницы замружу, и выплывет вечер»), Лариса Гениюш («Евфросиния Полоцкая», «В горы я под твоими ранами»), Сергей Законников («Свет Евфросинии»), Александр Звонак («Тень Евфросинии»), Василий Зуенок («Последняя молитва Евфросинии Полоцкой», «Ищу Богше»), Олег Лойко («Евфросиния Полоцкая»), Валентин Лукша («Фрески святой Евфросинии»), Александр Рязанов («Предупреждение»), Людмила Рублевская («Евфросиния»), Виктор Шнип («Христова невеста»), Сергей Понизник («Исповедь»), Леонид Дранько-Майсюк («Евфросиния»)[71].

Знаменитая полочанка отражена на полотнах Нелли Счастной, Алексея Марочкина, Алексея Кузьмича, на графических листах Арлена Кашкуревича, на гобелене Симона Свистунович[72].

Напишите отзыв о статье "Евфросиния Полоцкая"

Примечания

  1. ↑ [news.ugcc.ua/calendar/2014-06/ Церковний календар Червень 2014 Інформаційний ресурс Української Греко-Католицької Церкви]
  2. ↑ Мельников, с. 32.
  3. ↑ Мельников, с. 99.
  4. ↑ Ранее существовало мнение о годе смерти — 1173, но сейчас эта дата считается маловероятной.
  5. ↑ Марцынович, с. 52.
  6. ↑ Авакян, с. 11.
  7. ↑ Мельников, с. 45-47.
  8. ↑ Мельников А., 1995, с. 10.
  9. ↑ Мельников, с. 35.
  10. ↑ Николюк, с. 19.
  11. ↑ А. А. Мельников со ссылкой на мнение В. Л. Янина считает, на основании тогдашней традиции придания монашеского имени, одинакового в первой буквe со светским, что та дочь Мономаха Софья, выданной за венгерского королевича и позже принявшей монашество, имела на самом деле имя Елена (церковнасл. Евфимия и Елена, см Мельников, с. 31-32
  12. ↑ Мельников А., с. 10.
  13. ↑ Николюк, с. 20.
  14. ↑ П.Брыгадзін. Матэрыялы па гісторыі Беларусі. — 1997.
  15. ↑ 1 2 Мельников, с. 42-48.
  16. ↑ Мельников, с. 40-41.
  17. ↑ Марцынович, с. 58.
  18. ↑ Николюк, с. 43.
  19. ↑ Авакян, с. 12.
  20. ↑ Николюк, с. 48.
  21. ↑ Мельников, с. 54-55.
  22. ↑ Арлоу У., с. 100.
  23. ↑ Мельников, с. 70-72.
  24. ↑ 1 2 Сяліцкі А. Загадкі Полацкага храма // Искусство. — 2008. — Вып. 2.
  25. ↑ Николюк, с. 58.
  26. ↑ Марцынович, с. 67.
  27. ↑ Штыков, с. 31.
  28. ↑ Авакян, с. 13.
  29. ↑ Мельников, с. 61-62.
  30. ↑ 1 2 Арлоу У., с. 109.
  31. ↑ Арлоу У., с. 98-99.
  32. ↑ Арлоу У., с. 103-104.
  33. ↑ Марцынович, с. 70.
  34. ↑ Николюк, с. 63.
  35. ↑ Мельников А., с. 19.
  36. ↑ Марцынович, с. 71.
  37. ↑ Беспалая, с. 9.
  38. ↑ Жакевич, с. 20.
  39. ↑ Арлоу У.А., с. 23.
  40. ↑ Баранойский.
  41. ↑ Арлоу У., с. 115.
  42. ↑ Марцынович, с. 75.
  43. ↑ Николюк, с. 66.
  44. ↑ Мельников А., с. 20.
  45. ↑ Мельников А., с. 21.
  46. ↑ 1 2 Арлоу У., с. 127.
  47. ↑ Марцынович, с. 85.
  48. ↑ Николюк, с. 95.
  49. ↑ Арлоу У., с. 122.
  50. ↑ Авакян, с. 15.
  51. ↑ Арлоу У., с. 123-124.
  52. ↑ Жакевич, с. 16.
  53. ↑ Арлоу У., с. 131.
  54. ↑ Мельников, с. 101.
  55. ↑ Гаранин.
  56. ↑ Николюк, с. 74.
  57. ↑ Мельников А., с. 22.
  58. ↑ 1 2 Арлоу У., с. 137.
  59. ↑ Марцынович, с. 95.
  60. ↑ 1 2 Марцынович, с. 96.
  61. ↑ Марцынович, с. 101.
  62. ↑ Пашковская Саркафаг для Ефрасінні. // Мастацтва. — 2007. — Вып. 11.
  63. ↑ Арлоу, с. 136.
  64. ↑ Арлоу, с. 137.
  65. ↑ Киселева.
  66. ↑ энциклопедия истории Беларуси.
  67. ↑ Арлоу У., с. 140.
  68. ↑ [minsk.gov.by/ru/normdoc/2890/ Аб прысваенні найменаванняў новым вуліцам і перайменаванні вуліцы Гандлёвай у г. Мінску]. Официальный сайт Минского городского исполнительного совета.
  69. ↑ энциклопедия.
  70. ↑ [epolotsk.com/page-al-alias3411.html Житие Евфросинии Полоцкой // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI — первая половина XIV в.].
  71. ↑ Марцынович, с. 105.
  72. ↑ Марцынович, с. 106.

Литература

  • Авакян Г. С. Палітычныя мысліцелі і гуманісты Беларусі. — Мн.: Элайда, 2002. — 96 с. — ISBN 985-6163-46-3.
  • Арлоў У.А. Еўфрасіння Полацкая.. — Мн.: Мастацкая Літаратура, 1992. — ISBN 5-340-01238-7.
  • Арлоў У.А. Таямніцы полацкай гісторыі. — Мн.: Папуры, 2008. — ISBN 978-985-15-0288-8.
  • Арлоў У.А. Хто выкраў крыж Еўфрасінні?. — Мн.: Універсітэцкае, 1995. — 259 с. — ISBN 985-09-0088-1.
  • Бараноўскі Я. Архіўны след крыжа Ефрасінні Полацкай. Асветніцтва і гуманістычныя каштоўнасці Беларусі ў рэтраспектыве часу: да 900-годдзя з дня нараджэння Еўфрасінні Полацкай: Матэрыялы міжнар. навук. канф. 30—31 мая 2002 г., г. Наваполацк.. — Мн.: Дэполіс, 2002. — 145 с.
  • Беларуская энцыклапедыя. — Мн.: БелЭн, 1998. — Т. 6. — 576 с. — ISBN 985-11-0106-0.
  • Бяспалая М. А. Духоўная спадчына Ефрасінні Полацкай (да 900-гадовага юбілею асветніцы). VIII Міжнародныя Кірыла-Мяфодзіеўскія чытанні, прысвечаныя Дням славянскага пісьменства і культуры: Матэрыялы чытанняў (Мінск, 23—26 мая 2002 г.). — Мн., 2003. — 257 с. — ISBN 985-6579-61-9.
  • Гаранин С. Л. Еўфрасіння Полацкая і епіскап Ілля: Гісторыя стасункаў і прычына канфлікту. — 2002. — 145 с.
  • Киселёва Л. А. Преподобная Ефросиния Полоцкая на Руси ХХ века. Асветніцтва і гуманістычныя каштоўнасці Беларусі ў рэтраспектыве часу: да 900-годдзя з дня нараджэння Еўфрасінні Полацкай: Матэрыялы міжнар. навук. канф. 30—31 мая 2002 г., г. Наваполацк.. — Мн.: Дэполіс, 2002. — 145 с.
  • Марцинович А. Святая Еўрасіння або Адкуль ёсць, пайшла Полацкая зямля.. — Мн., 2009. — ISBN 978-985-01-0825-8.
  • Еўфрасіння Полацкая (Жыціе Еўфрасінні Полацкай з каментарыямі А. А. Мельнікава.
  • Мельников А.А. «Жыціе» і жыціё Еўфрасінні, ігуменні Полацкай. Адраджэнне: Гіст. альманах.. — Мн.: Універсітэцкае, 1995. — 259 с. — ISBN 985-09-0088-1.
  • Николюк Д. Прападобная Еўфрасіння Полацкая. — ISBN 978-83-88325-30-4.
  • Штыков Г. В. Сучаснік Ефрасінні Полацкай дойлід Іаан. Асветніцтва і гуманістычныя каштоўнасці Беларусі ў рэтраспектыве часу: да 900-годдзя з дня нараджэння Еўфрасінні Полацкай: Матэрыялы міжнар. навук. канф. 30—31 мая 2002 г., г. Наваполацк.. — Дэполіс, 2002. — 145 с.
  • Э. Э. Жакевич. Мысліцелі і асветнікі Беларусі: Энцыкл. даведнік. — Мн.: Беларус. Энцыкл., 1995. — 671 с.
  • Г. П. Пашков (главный ред.) і інш.; Маст. Э. Э. Жакевич. Энцыклапедыя гісторыі Беларусі в 6 т.. — 1996. — Т. 3. — ISBN 985-11-0041-2.
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Авакян, Арлоу, Арлоу У., Арлоу У.А., Баранойский, Беспалая, Гаранин, Жакевич, Киселева, Марцынович, Мельников А., Штыков, энциклопедия, энциклопедия истории Беларуси
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Евфросиния Полоцкая

– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Евфросиния_Полоцкая&oldid=81275878»