Егерь

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Егерский полк»)
Перейти к: навигация, поиск

Е́герь (от нем. Jäger — охотник) — чин (звание-должность) и военнослужащий (рядовой) его имеющий, лёгкой пехоты вооружённых сил многих государств мира.





История

Название «егеря» впервые встречается в Тридцатилетнюю войну.

«Егерь» в переводе с немецкого Jäger означает «охотник». В прусской армии егеря (их набирали из сыновей лесничих и охотников) доказали свою эффективность в Семилетнюю войну. Для действий на пересечённой местности нужны были не стройные сомкнутые ряды, а небольшие отряды ловких и метких стрелков, способных действовать поодиночке. В русской армии по образцу европейских были созданы отделения лёгкой стрелковой пехоты. «Гренадеры и мушкетёры рвут на штыках, — говорил Суворов, — а стреляют егеря». В 1786 М.И. Голенищев-Кутузов разработал «Примечания о пехотной службе вообще и о егерской особенно».

Как постоянное войско, егеря, прежде всего, появляются в Пруссии при Фридрихе Великом.

В Австрии егерские полки получили постоянную организацию лишь с 1808 года. Во Франции они под названием «chasseurs à pied» (досл. рус. пешие охотники) возникли во время Семилетней войны. В Пьемонте — в 1842 году под именем «берсальеров». На вооружении егерей Австро-Венгрии состояли пневматические винтовки Windbüchse.

Появление егерских полков в России относится к 1765 году, когда командовавший финляндской дивизией граф Панин сформировал при ней егерский отряд из 300 человек.
Затем число егерских частей стало постепенно увеличиваться, а сам этот род оружия подвергался различным преобразованиям, последним словом которых являются стрелковые полки и батальоны.

В культуре

Русским егерям, участвовавшим в подавлении польского национального восстания 1830—1831 посвящена песня «В тридцать первом мы году…».

См. также

Напишите отзыв о статье "Егерь"

Примечания

Ссылки


Отрывок, характеризующий Егерь

Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.