Воздушно-десантные силы вермахта

Воздушно-десантные силы вермахта нем. Fallschirmjäger
Fallschirmschützenabzeichen der Luftwaffe
Годы существования	29 января 1936 — 8 мая 1945
Страна	Третий рейх
Подчинение	люфтваффе
Тип	воздушно-десантные войска, пехота
Участие в	Вторая мировая война
Командиры
Известные командиры	Курт Штудент

Воздушно-десантные силы вермахта (нем. Fallschirmjäger, от Fallschirm  — «парашют» и Jäger  — «охотник, егерь») — немецкие воздушно-десантные силы вермахта оперативно-тактического развертывания во вражеском тылу, являлись элитным родом войск, из числа добровольцев в них набирались лишь лучшие из лучших солдат Германии. Формирование частей началось в 1936 году, после чего в годы Второй мировой войны, в период с 1940 по 1941 годы они использовались в крупных воздушно-десантных операциях в Норвегии, Бельгии, Нидерландах и Греции. В последующие годы были еще более крупномасштабные операции с их участием, но в основном уже лишь в качестве регулярных пехотных соединений, для поддержки основных сил. От союзников они получили прозвище «Зелёные дьяволы» (англ. Green devils). В течение всей Второй мировой войны бессменным командиром Fallschirmjäger был их основатель генерал-полковник Курт Штудент.

Зарождение

Первый шаг на пути создания германских десантных частей был сделан 23 февраля 1933 года, когда только пришедшее к власти новое правительство занималось уничтожением коммунистических ячеек, действовавших в районе столицы. В целях противостояния им Герман Геринг учредил новое полицейское подразделение — батальон «Векке» (нем. Polizeiabteilung z.b.V. Wecke), названный в честь его организатора и командира, майора полиции Веке. Не являясь парашютной частью (оно состояло из личного состава берлинской полиции), подразделение имело в своём составе обученных парашютистов, которые показали, что способны наносить неожиданные и эффективные удары.

К 1935 году эта часть (переименованная в конце 1933 года в группу провинциальной полиции «Геринг»), продолжавшая заниматься воздушно-десантной подготовкой и хорошо зарекомендовавшая себя в боях, снискала себе репутацию элитной. Группа состояла из трёх стрелковых батальонов, один из которых, получивший наименование 1-го парашютного стрелкового батальона, был специально предназначен для воздушно-десантных операций. 1 апреля 1935 года группа стала именоваться полком «Герман Геринг» и была включена в состав сухопутных войск вермахта. К тому времени, однако, Геринг сделался главнокомандующим люфтваффе, и воодушевление, вызванное в нем изысканиями русских в области применения воздушных десантов, побудило его спустя полгода добиться перевода части в состав люфтваффе. Теперь предстояло дать старт подготовке первого в Германии парашютного корпуса, и командир полка подполковник Якоби получил указания из Министерства авиации начать набор добровольцев для службы в парашютно-десантных войсках.

Создание

В итоге был сформирован 1-й батальон парашютного полка «Генерал Геринг». Официальной датой создания корпуса парашютистов стало 29 января 1936 года, когда Геринг и его заместитель Эрхард Мильх одобрили повестку дня, в которой обозначались состав, физические качества и процессуальные вопросы, имевшие отношение к подготовке парашютного подразделения полка «Генерал Геринг». Назначение на пост командира батальона получил майор Бруно Бройер, принявший под своё начало около 600 добровольцев, которым предстояло попытаться стать бойцами ударных воздушно-десантных войск. Временным местом дислокации батальона служил Альтенграбов, однако в феврале 1936 года парашютная школа люфтваффе была создана при аэродроме Штендаль-Борстель. Пока общее руководство частью и её подготовка принадлежало Бройеру, разработкой тактики занимался майор Бессенге.

«Климатический диапазон» возможных боевых действий существенно расширился с появлением у люфтваффе надежных военно-транспортных самолетов Юнкерса Ju-52, которые со временем стали настоящими рабочими лошадками парашютных полков. Они позволяли сбрасывать десант с малых высот, повышая точность сброса, что являлось жизненно важным фактором для достижения оперативной внезапности. Для повышения тактической эффективности на месте, уже после приземления, 1-му батальону была придана 15-я инженерно-саперная рота полка «Генерал Геринг», весь личный состав которой добровольно перешел на службу в парашютно-десантные войска.

В октябре 1936 года, когда парашютный батальон совершил свой первый показательный прыжок на маневрах в Нижней Саксонии, главное командование сухопутных войск вермахта осознало, какие возможности таят в себе новые войска, выросшие в недрах люфтваффе. Соответственно сухопутные войска создали собственную парашютную часть под командованием обер-лейтенанта Цана. Она тоже базировалась на аэродроме Штендаль-Борстель, ввиду отсутствия у вермахта специализированного места подготовки парашютистов.

Сухопутная армия создавала свои парашютные части по иным шаблонам, нежели их коллеги из люфтваффе. Солдаты-десантники люфтваффе имели лишь легкое снаряжение, в то время как тяжёлая парашютная пехотная рота вермахта могла применять станковые пулемёты и миномёты, что давало парашютистам возможность проведения более сложных стратегических операций.

См. также

• Отто Скорцени
• Бранденбург 800
• Десант на форт Эбен-Эмаэль
• Критская операция
• Операция «Дуб»
• Битва под Монте-Кассино

Литература

• Green Devils: German Paratroopers 1939—1945 By Jean-Yves Nasse, W. Muhlberger, G. Schubert, Jean-Pierre Villaume
• Хейдте, «Парашютные войска во Второй мировой войне», В кн.: Итоги второй мировой войны; М.: Издательство иностранной литературы, 1957. Стр. 239—267

Отрывок, характеризующий Воздушно-десантные силы вермахта

Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.