Египетский поход

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Египетский поход Бонапарта
Основной конфликт: Война Второй коалиции

Жан-Леон Жером. Бонапарт в Египте (1863 год)
Дата

17981801

Место

Египет, Сирия

Итог

Победа Османской империи

Противники
Великобритания
Османская империя
* Тунис
* Алжир
* Египет
Франция
Польские легионы
Командующие
Горацио Нельсон
Сидней Смит
Ральф Эберкромби
Джон Мур
Мурад-бей
Ибрагим-бей
Осман-бей
Кёр Юсуф Зияюддин-паша
Эбу Бекир-паша
Ахмед Аль-Джаззар-паша
Саид Мустафа-паша
Нассиф-паша
Наполеон Бонапарт
Жан-Батист Клебер
Жак Франсуа Мену
Огюстен Даниэль Бельяр
Франсуа де Брюе
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Египетский поход или Египетская экспедиция (фр. expédition d’Égypte) — кампания, предпринятая в 17981801 годах по инициативе и под непосредственным руководством Наполеона Бонапарта, главной целью которой была попытка завоевания Египта.

Наступившее затишье после блестящих успехов Итальянской кампании 1796—1797 годов не соответствовало политическим планам генерала Бонапарта. После первых побед Наполеон стал претендовать на самостоятельную роль. Ему нужен был ещё ряд победоносных событий, которые поражали бы воображение нации и сделали бы его любимым героем армии. Он выработал план экспедиции для занятия Египта, чтобы встать на сообщениях Англии с Индией, и без труда убедил Директорию в необходимости для Франции иметь колонию на Красном море, откуда кратчайшем путём можно достигнуть Индии. Правительство Директории, опасавшееся популярности Бонапарта, решило кстати избавиться от его присутствия в Париже и отдало в его распоряжение Итальянскую армию и флот. Идея экспедиции была связана со стремлением французской буржуазии конкурировать с английской, активно утверждавшей своё влияние в Азии и в Северной Африке.





Планирование экспедиции

После подписания мира с Австрией и Пруссией в состоянии войны с Францией находилась только Великобритания. Готовясь к боевым действиям на континенте, Директория одновременно запланировала провести военную кампанию против Великобритании. Относительная слабость французского флота не позволяла безопасно перевезти большую армию до Ост- или Вест-Индии, таким образом выбор был между высадкой в Ирландии (где местное население охотно поддержало бы антианглийские действия) и во владениях Османской империи с, возможно, будущим продвижением в Индию на соединение с силами союзных Франции магараджей. Наконец, был сделан выбор в пользу Египта.

Египет юридически подчинялся Османской империи, но фактически осуществлял независимую политику. Турция по дипломатическим каналам дала Франции понять, что она благосклонно отнесется к любым французским действиям против Египта. К тому же, с захватом Францией острова Корфу и подписанием Францией выгодных соглашений с Неаполитанским королевством, Англия утратила все свои постоянные морские базы в Средиземном море. В начале 1798 года Наполеон провел рекогносцировку северного и западного французского побережья. Демонстративные действия прошли удачно: Великобритания была уверена, что готовится высадка в Ирландии, поэтому английский флот был занят блокадой Гибралтара и северных французских портов, оставив французам открытый путь через Средиземное море к Египту.

Начало экспедиции и захват Мальты

Приготовления начались в марте 1798 года, и, чтобы ввести Англию в заблуждение относительно настоящих их целей, распространялся слух о готовящейся высадке в Ирландию. В состав экспедиционной армии было назначено 24 тысячи человек пехоты при 4 тысячах кавалеристов и 300 лошадей (остальных лошадей предполагалось приобрести в Египте), 16 рот артиллерии, 8 рот сапёров, минёров и рабочих, 4 парковые роты; всего 32 300 человек. Войска составляли 5 дивизий (генералов Клебера, Дезе, Ренье, Мену и Бона). Начальник штаба — Бертье; в числе бригадных генералов находились Ланн, Мюрат, Даву и при штабе главнокомандующего Жюно, Евгений Богарне и др. Для перевозки этих войск было приготовлено 309 судов с общим водоизмещением в 47 300 тонн. (58 — в Марселе, 72 — в Тулоне, 73 — в Генуе, 56 — в Чивита-Веккии и 50 — на Корсике). Для конвоирования экспедиции предназначалась флотилия под командованием адмирала Брюэса из 55 судов (13 линейных кораблей, 6 фрегатов, 1 корвета, 9 флейтов, 8 бригов и посыльных судов, 4 мортирных и 12 канонерских лодок и 2 фелюки). Большая часть войск, находившихся в Тулоне и Марселе, должны были разместиться на военных судах. Экипаж флотилии состоял из 10 тысяч моряков. В экспедиции приняли участие много ученых, исследователей, инженеров, техников и художников (всего до 100 лиц), с целью изучения древней страны.

10 мая Бонапарт обратился к войскам с прокламацией. «Солдаты, вы составляете одно из крыльев Французской армии. Вы дрались в горах и на равнинах и осаждали города, вам остается испытать войну на море. Римские легионы, которым вы неоднократно подражали, но с которыми вы ещё не вполне сравнялись, разбили карфагенян сначала на этом море, а затем на полях Замы. Они постоянно побеждали, так как были храбры, выносливы, дисциплинированы и единодушны. Солдаты, на вас смотрит Европа. Перед вами великая будущность, предстоят сражения, опасности и преодоление трудов. Вы сделаете больше, чем когда-либо, для блага своего отечества, счастья людей и вашей собственной славы».

Английский адмирал Джервис 2 мая послал на свой страх к Тулону для разведки контр-адмирала Нельсона с эскадрой из 3 линейных кораблей, 2 фрегатов и 1 корвета. Но в этот же день из Лондона была отправлена Джервису секретная депеша об отправлении к нему сильных подкреплений, по прибытии которых, ему предписывалось немедленно отделить в Средиземное море эскадру в составе 12 линейных кораблей с соответствующим числом фрегатов и советовалось поручить командование над ней адмиралу Нельсону. Эскадре предписывалось перехватить Тулонский флот, который, по предположениям, мог иметь назначение в Неаполь, Сицилию, Морею, Португалию и Ирландию. Но, несмотря на мнение консула в Ливорно, мысль об Египте не попала в инструкцию. 25 мая Джервис отправил Нельсону подкрепление из 11 линейных кораблей и с ним передал в дополнение инструкции адмиралтейства устное приказание от себя — следовать за неприятелем всюду в Средиземном и даже в Чёрном море.

Между тем, Нельсон 9 мая вышел со своим немногочисленным отрядом из Гибралтара, 17 мая был невдалеке от Тулона и захватил высланного Брюэсом разведчика, от которого узнал о составе французского флота. 19 мая северо-западный шторм отогнал Нельсона от берега, а в ночь на 21 мая его флагманский корабль Vangard потерял фок-мачту и две стеньги; это заставило Нельсона спуститься к берегу Сардинии, и 22 мая он добрался до бухты Сан-Пьетро. Фрегаты Нельсона, потерявшие из вида флагманский корабль, думая, что тяжелые повреждения заставили его искать убежища в каком-нибудь английском порту, оставили назначенное им адмиралом место и отправились на его поиски.

Узнав о входе англичан в Средиземное море, Бонапарт торопился с выходом экспедиции, и как раз 19 мая с попутным ветром, который за берегом не имел характера шторма, вышел из Тулона. Из Чивита-Веккии был выслан разведчик в пролив между Эльбой и Корсикой для сбора сведений от торговых судов о передвижениях англичан. На счастье Бонапарта, как было указано выше, никто не наблюдал за передвижениями французов. Египетская экспедиция направилась вдоль берега на восток, и 21 мая к ней присоединился отряд транспортов из Генуи.

Бонапарт находился на корабле L’Orient. Обойдя северную оконечность Корсики, Египетская экспедиция заштилела у её восточного берега. Здесь 27 мая к экспедиции присоединились 2 полубригады генерала Вобуа, снаряженные на Корсике; но вследствие небольшого размера корсиканских судов пришлось большую часть этих войск распределить по линейным кораблям и большим транспортам французского флота.

Пока Египетская экспедиция занималась этой опасной операцией, причём появление даже слабого противника могло разрушить весь план Бонапарта, Нельсон выходил с тремя кораблями из бухты Сан-Пьетро. За 4 дня он исправил свои повреждения и двинулся не в Гибралтар для капитального исправления, а к Тулону, где он мог встретиться с многочисленным неприятелем. 31 мая Нельсон был перед Тулоном и узнал об уходе экспедиции, но, разлучившись со своими фрегатами, не смог собрать никаких сведений даже о направлении, принятом французами. Кроме того, наступили штили, и Нельсон не мог тронуться с места. 5 июня его нашёл бриг, высланный вперед капитаном Троубриджем, который вел подкрепления, и 11 июня Нельсон стал во главе эскадры из 14 линейных кораблей.

Надеясь настигнуть экспедицию в открытом море, Нельсон принял следующий план нападения: 2 дивизии по 5 кораблей должны были обрушиться на эскадру Брюэса, а 3-я дивизия из 4 кораблей, под командованием Троубриджа, должна была топить транспорты с войсками. Опасность для Египетской экспедиции, если бы она была застигнута в море, была огромна: такая встреча наверно окончилась бы её полным разгромом, и только ряд счастливых случайностей спас Бонапарта.

До 29 мая он ждал присоединения транспортов из Чивита-Веккии, а затем медленно двинулся на юг. 2 июня судно из Генуи принесло известие о посещении Нельсоном бухты Сан-Пьетро и уходе его оттуда 27 мая. На следующий день один из фрегатов донес, что за ним гнался английский военный корабль. Это заставило опасаться за судьбу ожидаемых транспортов, навстречу которым был послан отряд из 4 линейных кораблей и 3 фрегатов; но он возвратился ни с чем. 4 июня Бонапарт решил больше не ждать и направиться к Мальте; но, проходя остров Моритимо, он узнал, что транспорты уже прошли мимо накануне, и когда 9 июня Египетская экспедиция подошла к Мальте, транспорты уже крейсировали там с предыдущего дня. Им было отказано во входе в гавань для наливки пресной водой; этим воспользовался Бонапарт, как предлогом для нападения на Мальту, и 12 июня она оказалась в его власти, благодаря внезапности нападения и неуверенности гроссмейстера ордена в приходе на выручку англичан.

Захват Мальты

Этот остров считался неприступным; он господствовал над Средиземным морем, и обладание им имело первенствующее значение в деле обеспечения успеха экспедиции. Остров составлял владение Мальтийского ордена, опорным пунктом была крепость Ла-Валетта. Основанный некогда для борьбы с алжирскими пиратами и мусульманским флотом в целом, Орден переживал период упадка. Рыцари поддерживали дружественные отношения с врагами Франции Англией и Россией, английский флот иногда использовал Мальту как временную базу для своих действий. 11 июня около Мальты, неожиданно для рыцарей, появился большой французский флот и запросил разрешение набрать питьевую воду. Мальтийцы позволили чтобы одновременно набирал воду только один корабль: поскольку кораблей во флоте было более четырёхсот, такая заправка заняла бы много времени. Французы выдвинули ультиматум, мальтийцы начали готовиться к обороне. Французский флот высадил несколько десантов, которые в короткое время заняли все острова — рыцари оказались небоеспособны, наёмники, из которых состояло орденское войско, быстро сложили оружие или перешли на сторону французов, а местное население не проявило желания воевать за привилегии рыцарей Ордена. 18 июня Египетская экспедиция тронулась с попутным ветром в Египет, оставив на Мальте 3053 человека пехоты и 5 рот артиллерии под командованием генерала Вабуа. 30 июня показались берега Египта.

Между тем, Нельсон, теряясь в догадках о назначении французской экспедиции, тщетно обыскивал итальянское побережье. 13 июня он был в Таламонском заливе, против острова Эльбы, который он считал очень удобным местом высадки для французской армии. 17 июня он подошёл к Неаполю, и английский посланник Гамильтон дал ему мысль, что французы могли направиться к Мальте. 20 июня он прошёл Мессинский пролив, где узнал о занятии французами Мальты; 21 июня находился всего в 22 милях от французов, но не знал об этом и шёл на юго-запад; малейшая случайность могла привести к встрече противников; только 22 июня от коммерческого судна, встретившего накануне французов, Нельсон узнал, что они уже ушли с Мальты и идут на восток с попутным ветром. Это утвердило его в мысли, что французы направляются в Египет, и он принял немедленное решение их преследовать, для чего поставил все возможные паруса.

Судьба Египетской экспедиции висела на волоске, но счастье опять пришло Бонапарту на помощь. Не задерживаемый транспортами, Нельсон продвигался быстрее французов, но отсутствие фрегатов у англичан стесняло разведку. Нельсон взял курс прямо на Александрию, а французы придерживались острова Кандия (Крит). В результате, Нельсон 24 июня обогнал Египетскую экспедицию и, хотя в продолжении целых суток был на расстоянии только 26 миль от неё, однако так и не увидел. 28 июня английский флот подошёл к Александрии, но рейд оказался пуст, и никто ничего не знал о французах, которых здесь и не ждали. Нельсон сразу потерял доверие к доводам, увлекшим его так далеко на восток и притом под ветер. Ему представилось, что именно теперь французы ведут операцию по занятию Сицилии, порученной его охране. Не отдыхая ни минуты, английский адмирал решил возвратиться; но теперь ему приходилось лавировать, и первый же галс увел его далеко от берегов Египта в направлении, противоположном тому, с которого приближались французы.

Вторжение

Между тем, высланный Бонапартом 1 июля фрегат привез к нему из Александрии французского консула, от которого он и узнал о появлении здесь 3 дня тому назад английской эскадры из 14 кораблей и об уходе её по направлению к острову Кипр. Очевидно, надо было пользоваться счастливо сложившейся обстановкой и спешить с высадкой.

В заливе Марабу в ночь на 2 июля французы начали высадку, и в тот же день Александрия, атакованная дивизиями Клебера, Бона и Мену, была занята после незначительного сопротивления. Французский флот под руководством адмирала Брюейса остался около Александрии с распоряжением найти достаточно глубокий для линейных кораблей проход в гавань города, где они были бы в безопасности от возможного нападения англичан.

Не задерживаясь в Александрии, Бонапарт двинулся к Каиру. Из двух путей: через Розетту и далее вверх по Нилу и через пустыню Дамакур, соединявшихся у Романие, он выбрал последний, более короткий. В Александрии, укрепления которой были усилены, оставлен гарнизон, под командованием Клебера из 10 тысяч человек. Дивизия Дезе (4600 человек), составлявшая авангард, выступила в ночь на 4 июля к Каиру. За ней следовали дивизии Бона, Ренье и Мену; последнему было приказано принять командование над округом Розетты. В Розетте был оставлен гарнизон около 1200 человек. Дивизия Клебера, под командованием генерала Дюга, отправившаяся через Абукир в Розетту, прибыла туда 6 июля и должна была следовать на Романие в сопровождении флотилии из 15 легких судов (с 600 матросами), шедшей по Нилу с боевыми и продовольственными припасами. Бонапарт со штабом отбыл из Александрии 9 июля, приказав Брюэсу, направившемуся с эскадрой в Абукир, не оставаться там, а укрыться в Корфу или, если бы это оказалось невозможным, войти в порт Александрии. Переход через Дамакурскую пустыню был очень тяжел, но 9 июля войска достигли города Дамакур.

Между тем, весть о появлении французов достигла Каира. 10 июля французская армия выступила к Романие по-эшелонно, дивизия за дивизией, на расстоянии 2 часов пути. Одновременно с этим из Каира выступил Мурад-бей с 3 тысячами мамелюков и 2 тысячами янычар и флотилией из 60 судов, из которых 25 были вооружены, но, не успев оказать поддержку своему передовому отряду, остановился у селения Шебрейса, где и укрепился. За ним следовал со значительными силами Ибрагим-бей.

С 10 по 12 июля французские войска (всего около 20 тысяч) находились у Романие. 13 июля они атаковали и разбили мамелюков у Шубрахита (Шебрейса). В этом сражении приняла участие накануне присоединившаяся к французам флотилия Перре. Здесь французам пришлось против нестройных полчищ конницы применять своеобразные построения. Каждая дивизия была построена в каре с артиллерией по углам, с вьючным обозом и всадниками в середине. Саперы с артиллерийским депо заняли в тылу два селения, обратив их в опорные пункты на случай неудачи. Мамелюки, разбитые у Шубрахита, бежали к Каиру.

Битва у Пирамид

21 июля около Гизских пирамид, вблизи Каира, французская армия снова встретилась с противником. Войска Мурада и Ибрагима занимали позицию, правым флангом примыкавшую к Нилу, а левым — к пирамидам. Правое её крыло состояло из 20 тысяч янычар, причём в укреплениях было расположено 40 орудий; в центре и на левом фланге находился 12-тысячный кавалерийский корпус мамелюков, шейхов и знатных египтян, из которых каждый имел 3-4 пехотинца для услуг, составлявших всего около 50 тысяч. Левее мамелюков стояли 9 тысяч арабов-бедуинов. На Ниле было около 300 судов. На правом берегу реки собралось все население Каира наблюдать поражение неверных.

Бонапарт, объезжая войска, обратился к ним с исторической фразой: «Солдаты, сорок веков величия смотрят на вас с высоты этих пирамид». Французская армия, выступившая 21 июля в 2 часа утра, после 7-часового перехода атаковала противника. Мамелюки потерпели полное поражение. Раненый Мурад-бей только с 3 тысячами мамелюков бежал в верхний Египет, а Ибрагим с 1200 человек через Каир направился в Сирию, захватив египетского пашу Абу-бекра. Арабы рассеялись по пустыне. Французы потеряли не более 300 человек.

Для наблюдения за Мурад-беем был выслан Дезе с дивизией, которому поручено было принудить того к миру. Ибрагим-бей, удалившийся в Белбейс, поджидал там возвращения Меккскаго каравана, чтобы, усилившись, произвести совместно с Мурадом нападение на французов. Бонапарт 25 июля вступил в Каир и занялся организацией управления страны, приняв меры к успокоению жителей. Сознавая опасность близости войск Ибрагим-бея, Бонапарт выдвинул бригаду Леклерка по дороге на Белбейс. 2 августа её атаковали у Эль-Канка 400 мамелюков и арабов, которые, однако, были отбиты.

7 августа, возложив управление Каиром на Дезе, Бонапарт двинулся с дивизиями Ланна и Дюга к Белбейсу. 9 августа Ибрагим-бей отошёл к Салагие (Салехие). 10 августа здесь произошло кавалерийское дело французского авангарда из 300 кавалеристов с арьергардом из тысячи мамлюков, прикрывавшим отступление Ибрагим-бея к границе Сирии. Оставив Ренье у Салагие, с приказанием укрепить этот пункт, а Дюга — у Мансуры, Бонапарт с остальными войсками отправился в Каир. По дороге им было получено известие об уничтожении 1 августа на Абукирском рейде французского флота. Нельсон, получив 24 июня достоверные сведения о назначении французской эскадры, поспешил вторично к Александрии и на открытом рейде под Абукирским берегом нанес ей поражение. Это поражение, лишив французскую Египетскую армию связи с Францией, предоставило её собственным силам. Колебавшаяся до этого времени Турция объявила 1 сентября Франции войну.

Тем не менее, Бонапарт с ещё большей энергией принялся за упрочение своего положения в Египте. Против Мурад-бея, державшегося в Верхнем Египте, был послан Дезе, который нанес ему поражение 7 октября при Седимане и утвердился в этой части Египта. Для водворения порядка и уничтожения арабских скопищ в Нижнем Египте был предпринят ряд экспедиций. Одновременно с этим работали научные экспедиции. Управление Египтом было организовано на началах законности, в которой так нуждалась страна, изнывавшая под гнетом произвола. Все эти меры привлекли население на сторону французов, тем более, что Бонапарт объявил себя защитником верноподданных султана и врагом мамелюков.

Но все же после объявления Турцией войны в Каире вспыхнуло восстание, продолжавшееся с 21 по 23 октября. Генерал Дюпюи и несколько сот французов были убиты арабами. Бонапарт, бывший в Гизе, принял решительные меры для подавления мятежа, причём во время усмирения было истреблено до 5 тысяч бунтовщиков. Когда наступило успокоение, Бонапарт занялся приготовлением к походу в Сирию, откуда угрожало вторжение турецких войск.

К этому времени относится формирование им полка, посаженного на верблюдов, для действий в пустыне против арабской конницы. Один верблюд нес двух людей с полным вооружением, снаряжением и продовольствием на несколько дней и мог делать до 25 миль в сутки.

Поход в Сирию

Турция, заключив союз с Англией, приступила к формированию в Анатолии армии, которая с войсками Триполитанского, Дамаского и Сен-Жан д’Акрского пашей должен был наступать в Египет через Суэцкий перешеек. Одновременно с этим предполагалось высадить при устье Нила десантную армию. Мурад-бей должен был начать наступление в Верхнем Египте. Сен-Жан д’Акрский паша Джезар, захватив Тазу и Яффу в начале января 1799 года, выдвинул свой авангард к форту Эль-Ариш, ключу Египта со стороны Сирии.

Бонапарт решил идти в Сирию с 4 пехотными дивизиями (Клебера, Ренье, Бона, Ланна) и 1 кавалерийской дивизией (Мюрата), всего 13 тысяч человек. Два осадных парка, из 8 орудий и 4 мортир каждый, было поручено адмиралу Перре доставить в Яффу из Александрии и Дамиетты с эскадрой из 3 уцелевших фрегатов. Вьючный обоз в 3 тысячи верблюдов нес 15-дневный запас продовольствия и 3-дневный запас воды; 3 тысячи ослов — багаж пехоты по 5 килограмм на человека, Дезе, который остался в Верхнем Египте, было поручено сдерживать мамелюков. Управление Каиром было возложено на генерала Дюга; Мену управлял Розеттой. В Александрию был назначен Мармон. Всего в Верхнем Египте оставалось около 6500 человек, а в Нижнем — 10 тысяч человек.

Дивизии Клебера и Ренье 9 февраля прибыли к Эль-Аришу и, в ожидании остальных войск, обложили его. 19 февраля, когда подошла вся армия, форт после небольшой канонады сдался. Отсюда французы двинулись к Газе, куда прибыли 26 февраля после тяжелого перехода через пустыню. 3 марта подошли к укреплениям Яффе. 7 марта дивизии Ланна и Бона, сделав брешь в городской стене, после упорного штурма овладели городом, захватив 40 полевых и 20 крепостных орудий. 14 марта армия, в которой уже обнаружились признаки чумы, двинулась далее.

19 марта французы подошли к Акре и начали осадные работы, под руководством генерала Каффарелли. Между тем, к Акре приближалась 25-тысячная турецкая армия Дамасского паши Абдаллы. Против неё была выдвинута дивизия Клебера. Обнаружившееся превосходство турецких сил заставило Бонапарта лично выйти им навстречу с большей частью осадного корпуса, оставив перед Акрой дивизии Ренье и Ланна. 16 апреля у горы Фавора произошло сражение, в котором турки были разбиты и бежали к Дамаску, потеряв до 5 тысяч человек и весь лагерь.

Между тем, осада Акры шла неудачно. Приближался период времени, когда десант на берег Египта становился возможен, и Бонапарт принял решение возвратиться в Египет. 21 мая, сняв осаду Акры, армия двинулась в обратный путь. Главная цель Сирийского похода (уничтожение турецкой армии) была достигнута, и со стороны Сирии пока ничто не угрожало Египту.

Операции в Египте

Возвращение армии из Сирии сопровождалось полным опустошением края, чтобы затруднить для турок вторжение в Египет с этой стороны. 2 июня армия достигла Эль-Ариша, 7 июня — Салагие, откуда дивизия Клебера была направлена в Дамиетту, а остальные войска — в Каир.

Бонапарт, прибывший в Каир 14 июля, было торжественно встречен. Здесь он снова проявил кипучую деятельность: ему удалось привлечь на свою сторону магометанское духовенство, которое объявило его «любимцем великого пророка». Во все время Сирийской экспедиции в Нижнем Египте было спокойно, за исключением 2 вспышек, быстро подавленных. В Верхнем Египте в январе 1799 года Мурад-бей сделал попытку перейти в наступление, но 23 января при Саманхуде был разбит генералом Дезе и бежал в Нубию. Но спокойствие не восстановилось; оставшиеся беи, с Гассаном во главе, продолжали на правом берегу Нила собирать войска и средства для борьбы против французов и даже захватили часть французских транспортов. Только ко времени возвращения Бонапарта в Каир Верхний Египет был от них очищен.

Между тем, Турция готовила армию, которая, под командованием верховного визиря, предназначалась для высадки в Нижнем Египте. Корпус (18 тысяч человек) Саида Мустафы-паши, составлявший авангард, должен был после высадки собрать мамелюков и всех недовольных владычеством французов в Египте. Имея сведения об этом плане, Бонапарт, возложив на Клебера оборону побережья Средиземного моря, на Ренье — наблюдение за Сирией, на Дезе — за Верхним Египтом, рассчитывал остальные войска сосредоточить в Каире. Мамелюки снова стали собираться в отряды под предводительством Осман-бея и Мурада. Первый имел в виду соединиться с Ибрагим-беем, а второй намеревался двинуться к Наторским озёрам.

Узнав об этом в июне, Бонапарт выслал против Осман-бея отряд Лагранжа, который и разбил его в оазисе Сабабиат, вынудив бежать в пустыню. Бонапарт двинулся из Каира, чтобы отрезать путь отступления Мураду, но последний благополучно отступил в Верхний Египет. Между тем, 11 июля турецкий флот прибыл на Абукирский рейд, 14 июля турки произвели высадку на Абукирском полуострове и 17 июля овладели фортом.

По получении известия о прибытии турецкого флота Бонапарт отправился в Романие, приказав туда двинуться Ланну, Рампону и половине кавалерии отряда Дезе. Дивизии Клебера указано сосредоточиться к Розетте. Дезе, выделившему отряд для преследования Мурада и снабдившему продовольствием форты Кене и Кессейр, поручено вместе с Дюга охранять спокойствие внутри Египта. Ренье должен был охранять сирийскую границу. 20 июля французские войска (6 тысяч) собрались в Романие, а 23 июля они были уже в окрестностях Александрии.

25 июля Бонапарт атаковал при Абукире остававшегося до того в бездействии Мустафу. Сражение завершилось 26 июля, после взятия Абукирского форта, полным разгромом турецкой армии, потерявшей 11 тысяч убитыми, ранеными и пленным. Турецкий флот вернулся в Константинополь, а перед Александрией остались лишь 2 английских фрегата Сидней Смита. Абукирская победа дала французам моральный и материальный перевес в Египте.

В Европе же в это время Франция терпела неудачи (в Италии и на Рейне), а внутри неё царили несогласие и упадок духа. Вследствие известий об этом и сознания невозможности, благодаря потере флота, при настоящих силах армии удержать за собой Египет, Бонапарт решил возвратиться во Францию. 22 августа, пользуясь отсутствием английского флота в сопровождении генералов Бертье, Ланна, Андреоси, Мюрата, Мармона, Дюрока и Бессьера, он отплыл из Александрии на фрегатах Ла-Коррьер и Мюрион и 9 октября благополучно высадился во Фрежюсе. Командование над войсками и управление Египтом было возложено на Клебера.

В это время в Сирии уже была организована турецкая армия (до 80 тысяч) великого визиря, и Клебер ясно сознавал, что со своими слабыми силами без хороших помощников он не будет в состоянии долго держаться в Египте. Послав об этом донесение Директории, он вступил с великим визирем в переговоры об оставлении Египта.

Между тем, 30 декабря форт Эль-Ариш был взят турками, что и побудило Клебера заключить 24 января 1800 года Эль-Аришскую конвенцию, по которой французские войска должны были быть перевезены во Францию на своих или турецких судах. Клебер отправил с донесением об этом Директории генерала Дезе и сдал туркам Катие (Катиех), Салагие (Салехие) и Белбейс. Французская армия уже готовилась оставить Каир, как было получено уведомление от адмирала Кейта, командовавшего английским флотом в Средиземном море, что английское правительство требовало сдачи французской армии военнопленными. Клебер решил продолжать борьбу.

20 марта близ Каира, у развалин древнего город Гелиополиса, он разбил главные силы великого визиря и преследовал их до Салагие. В Сирии остатки турецкой армии были уничтожены арабами.

После сражения у Гелиополиса Клебер, отправив часть своих войск в помощь каирскому гарнизону, окруженному восставшим населением и турецкими войсками Нассифа-паши, преследовал великого визиря до Салагие. Оставив здесь Ренье, он 27 марта с остальными силами прибыл к Каиру, который был уже во власти Нассифа-паши и Ибрагим-бея. Сообщив им об участи армии великого визиря, он предложил оставитить город. Но мятежники принудили пашу и Ибрагима прервать переговоры. Клебер, решив силой овладеть Каиром, приказал Ренье присоединиться к нему.

Между тем, Ренье отрядил в Дамиетту, захваченную феллахами, бригады Рампона и Белльяра. Рампону было приказано свернуть к Каиру. Белльяр разбил феллахов у селения Шуар и, оставив гарнизоны в приморских фортах, прибыл к Каиру вслед за бригадой Рампона. Но ещё до их прибытия Клебер заключил договор с Мурад-беем, которому были даны в управление области Джирже и Ассуан с обязательством уплачивать французам дань. 25 апреля Каир сдался, и снова власть французов была восстановлена.

Клебер принялся за приведение в порядок внутренних дел и водворения спокойствия в стране. Им были приняты меры к укомплектованию армии местным населением, из числа которого в Нижнем Египте охотно поступали в ряды французских войск копты, сирийцы, эфиопские невольники. 14 июня Клебер был убит фанатиком, подосланным визирем.

К этому времени английское правительство, несколько изменив взгляд на египетский вопрос, утвердило Эль-Аришскую конвенцию. Но генерал Мену, принявший после Клебера командование, ссылаясь на отсутствие полномочий, предложил известившему его об этом адмиралу Кейту обратиться в Париж. Тогда английским правительством был выработан план высадки 20-тысячного отряда английских войск западнее устья Нила для совместных действий с Сирийской армией турок, которая должна была наступать по правому берегу реки. В то же время 8 тысяч английских войск из Ост-Индии предполагалось от Суэца двинуть в тыл французам.

Бонапарт, ставший первым консулом, принимал все меры, чтобы усилить армию в Египте и облегчить её положение: он заключил союз с Императором Павлом I, и русский флот не вредил уже Франции в Средиземном море; объявил войну Португалии, что задержало отправку в Египет с острова Минорки английского корпуса генерала Эберкромби и повлияло вообще на число английских войск, посланных в Египет; двинул корпус Сульта в Неаполитанское королевство для занятия портов Бриндизи, Отранто и Таранто, чтобы ими не воспользовались англичане, как наиболее удобными для отправки войск в Египет; вступил в переговоры с Турцией, которые, впрочем, не имели успеха, и, наконец, приказал перевезти в Египет 5-тысячный отряд войск.

Все эти меры, однако, принесли мало пользы для Египетской армии. Генерал Мену оказался совершенно не соответствующим выпавшей на его долю роли. Меры, принятые им по управлению страной, вызывали лишь враждебность среди населения. В начале марта 1801 года из 25 тысяч, за вычетом больных, гарнизонов в городах, депо и нестроевых, могло быть выведено в поле около 16 тысяч. Старшие генералы тщетно убеждали Мену дать армии более удобное исходное положение для противодействия высадке с моря и наступлению со стороны Сирии и снабдить крепости и форты продовольствием. Только перед самым началом военных действий в Каире был заготовлен 3-месячный запас продовольствия.

Появление чумы в турецкой армии, в окрестностях Яффы, задержало приведение в исполнение плана действий в Египте союзников до 1801 года. Корпус Эберкромби (17 тысяч), отправленный 22 декабря 1800 года к берегам Анатолии, простоял там до 22 февраля 1801 года, когда с эскадрой Кейта отправился к берегам Египта. Англичане прибыли на Абукирский рейд 1 марта, но высадка, вследствие плохой погоды, состоялась лишь 8 марта.

Фриан 1 марта послал Мену донесение о прибытии английского флота и, оставив часть войск в Александрии и Розетте, с 1600 человек пехоты, 2 эскадронами конницы и 10 орудиями занял позицию на плотине озера Мадие (у Абукира). 8 марта англичане, после высадки, отбросили Фриана к Александрии. Мену ограничился высылкой одной полубригады. Кроме того, из Романие по собственной инициативе пришёл с дивизией генерал Ланнюс, благодаря чему под Александрией собралось около 4 тысяч при 21 орудии. Французы, атакованные 12 марта всеми силами Аберкромби, отступили в Александрию. Только 19 марта туда прибыл Мену с новыми подкреплениями; 19 марта сдался англичанам Абукирский форт. Английская армия (в составе 16 тысяч пехоты и 24 орудий) расположилась напротив Александрии на укрепленной позиции. Мену, имея всего около 9 тысяч при 46 орудиях, атаковал англичан 21 марта при Канопе, но был вынужден отступить к Александрии с потерей 2 тысяч человек. Англичане понесли такие же потери, причём был смертельно ранен генерал Аберкромби, которого заместил генерал Утчинсон.

В течение апреля соединенным отрядом полковника Спенсера (7 тысяч англичан и 4 тысячи турок) был занят город Розетта. Только получив 3 тысячи подкрепления, Утчинсон 9 мая решил двинуться к Романие, оставив против Александрии 6-тысячный отряд генерала Кута. Туда же двинулся из Розетты и отряд полковника Спенсера. Генерал Лагранж, стоявший с 4 тысячами в Эль-Афете, отступил к Каиру, в котором находился с 2,5 тысячами генерал Белльяр.

После того, как в конце марта чума почти прекратилась, великий визирь Юсуф-паша с 15-тысячной армией двинулся в Египет и 23 апреля занял Катие, а в начале мая стал лагерем у Караинна. Белльяр, опасаясь быть отрезанным, возвратился в Каир. Затем союзные войска обложили Каир. Белльяр, не имевший возможности пробиться на соединение с Мену, подписал 27 июня конвенцию об оставлении Каира. 9 июля весь его отряд был отправлен из Абукира во Францию.

В Египте после этого остался только 5-тысячный отряд Мену, занимавший Александрию. Весь июль прошёл в бездействии, и только в августе англичане приступили к блокаде города. 31 августа Мену подписал конвенцию об оставлении Александрии и возвращении французских войск во Францию.

Результаты экспедиции

Отрезанность от Франции, борьба местного населения, которое воспринимало французов как захватчиков, поставили французский корпус в безвыходное положение. После уничтожения англичанами французского флота в битве при Абукире капитуляция французского корпуса в Египте была лишь вопросом времени. Бонапарт, понимавший истинное положение дел, старался вначале блеском своих побед замаскировать безнадежность положения и размеры навязанной им Франции стратегической ошибки, но при первой возможности покинул свою армию, не дожидаясь печальной развязки. Такие операции, как Египетская экспедиция, должны быть отнесены к разряду авантюрных.

Тем не менее египетская экспедиция Наполеона привела к росту интереса к древней истории Египта. В результате экспедиции было собрано и вывезено в Европу огромное количество памятников истории. В 1798 году был создан Институт Египта (Institut d'Égypte), который положил начало масштабному спасению и изучению наследия древнего Египта.

Войска, вернувшиеся из Египетского похода, занесли трахому из Египта в Европу[1].

См. также

Напишите отзыв о статье "Египетский поход"

Примечания

  1. McDowell M., Rafati S. [books.google.ru/books?id=J2QlBAAAQBAJ&pg=PA93 Neglected Tropical Diseases — Middle East and North Africa]. — Springer, 2014. — С. 93. — 282 с.

Литература

Ссылки

  • [echo.msk.ru/programs/netak/772120-echo/ Наполеон и Восток — конфликт цивилизаций (к 190 годовщине смерти Наполеона)//Передача радиостанции «Эхо Москвы»]

Отрывок, характеризующий Египетский поход

– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.