История Османского Египта
Поделись знанием:
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
(перенаправлено с «Египет в составе Османской империи»)
|
| Звёздочкой (*) даны ссылки на статьи по хронологии соответствующих периодов |
| редактировать |
См. также: Египет (эялет)
История Османского Египта — хронология истории Египта как Османской провинции с 1517 по 1914 год.
Хронология
- 1517 — 22 января, разгром османскими войсками мамлюков в битве при Райданийе (пригород Каира). Египет стал османской провинцией (вилаяйтом) после Османско-мамлюкской войны 1516—1517 гг. Непосредственное османское правление продолжалось около трёх веков (до 1805 года).
- 1517—1914 — Египет в составе Турции. Им правят турецкие наместники — паши. Опасаясь, чтобы паши-наместники, посылаемые из Константинополя, не сделались самостоятельными правителями, турецкие султаны оставили значительную часть власти в руках 24 начальников отрядов мамелюков, являвшихся вместе с тем правителями 24 египетских провинций; эти начальники (беи) подчинялись дивану из 7 местных чиновников. Паша являлся посредником между двумя властями, и главной его задачей был контроль над правильной уплатой дани.
- 1524 — мятеж османского наместника в Египте Ахмада-паши.
- 1527 — проведение первого османского кадастрового обследования.
- 1558—1560 — посещение Египта российской делегацией гостя Познякова, доставившего шубу и другие подарки от Ивана Грозного православному патриарху Иоакиму (en) Александрийскому и всея Африки и египетским монастырям, и вернувшегося на Русь с информацией об этой стране. Как отмечал Позняков в своем «Хождении», «А пустыни у них не наши: в их пустынях нет ни лесу, ни травы, ни людей, ни воды»[1].
- 1576 — установление прямой османской администрации на территории Верхнего Египта. До этого большая часть Верхнего Египта находилась под фактической властью бедуинских шейхов.
- 1771 — попытка со стороны одного наместника, Али Бея Великого, сделаться султаном Египта, но она окончилась его насильственной смертью. В конце XVIII в. почти самовластными правителями страны были два мамелюка: Мурад Бей и Ибрагим Бей, распоряжавшиеся один — армией, другой — внутренними делами. Общественные отношения в Египте в это время представляются в таком виде: действительной властью, бесконтрольной, жестокой и жадной, была орда мамелюков; рядом с ними имели значение и турки, пользовавшиеся почетом в лице номинального главы Египта, наместника. Ниже стояли арабы, оседлые землевладельцы или пастухи, кочующие с места на место со своими более или менее значительными стадами. Ещё ниже — феллахи, покорённая раса, потомки древних египтян. Они либо были крепостными земледельцами, либо исправляли различные низшие должности на службе у арабов или правительства.
- 1798—1801 — вторжение французов под предводительством Наполеона. Битва у пирамид (1798). Битва при Абукире (1799).
- 1801 — вторжение англичан.
- 1805 — приход к власти паши Мухаммада Али (правил в 1805—1848 гг.), признававшего власть турецких султанов лишь номинально. Он приступил к реформам в Египте, решив реорганизовать армию, правительство и самый строй египетской жизни в европейском духе.
- 1807 — неудачное британское вторжение в Египет.
- 1811, 1 марта — массовое убийство мамлюков. Египетский паша Мухаммед Али пригласил на торжественный ужин 600 мамлюков и приказал убить их. Это послужило сигналом для убийства мамлюков по всему Египту. Погибло около 4000 человек. Часть мамлюков бежала в Судан.
- 1811—1818 — война против аравийских ваххабитов, разгром ваххабитов армиями Мухаммада Али.
- 1811—1822 — завоевание Судана.
- 1833 — по Кютайскому миру (4 мая) Мухаммад Али присоединяет к своей державе Сирию и Адану.
- 1848—1854 — правление хедива Аббас-паши. Продолжил дело модернизации Египта — при нём была проложена первая египетская железная дорога (при помощи англичан, что французы Аббасу простить не могли).
- 1854—1863 — Мухаммед Саид-паша. При нём много сделано для отмены рабства и некоторых тягостных торговых монополий. В 1854 году основал Банк Египта.
Хотя Мухаммед Али и его потомки использовали титул хедива, это не признавалось Портой до 1867 года, до момента, когда султан Абдул-Азиз официально санкционировал использование данного титула Исмаилом-пашой и его преемниками. В отличие от политики деда, воевавшего против Порты, Исмаил-паша стремился укрепить позиции Египта и династии Мухаммеда Али, используя как дипломатические средства, так и смесь лести и подкупа. Тем самым Исмаил-паша обеспечил официальное признание Турцией фактической независимости Египта.
- 1863—1879 — правление хедива Исмаил-паши. Реформы правителя, объективно способствовавшие капиталистическому развитию и модернизации страны. Исмаил-паша выделял большие средства на народное образование и культуру. При нём было открыто более четырёх с половиной тысяч школ, в том числе школы для девочек. Для реализации своих планов прибегал к займам у европейских держав. Займы эти были использованы достаточно эффективно — при их помощи были построены более тысячи километров железных дорог, несколько тысяч километров телеграфных линий, более десяти мостов через Нил, десятки новых ирригационных систем.
- 1866 — созыв первого представительного учреждения — зародыша парламента — Совещательного собрания депутатов (Маджлис шура ан-навваб).
- 1859—1869 — строительство Суэцкого канала под руководством француза Ф. Лессепса.
- 1869 — к открытию Суэцкого канала построен Каирский оперный театр, переоборудован Булакский музей древностей.
- 1870 — основана египетская Национальная библиотека, получившая название хедивской.
- 1873 — создана высшая школа «Дар аль-улум би-ль-мадарис» («Учебный дом наук»), в которой, кроме богословских наук, преподавались и науки светские.
- 25 ноября 1875 года — продажа для погашения долгов египетским правителем Исмаилом-пашой Англии своих 46 % акций Суэцкого канала. Остальными акциями уже владели французы. Таким образом, Египет полностью утрачивает контроль над Суэцким каналом.
Независимое от Порты существование Египта была сильно подорвано в 1879 году, когда турецкий султан вступил в сговор с великими державами, чтобы свергнуть Исмаила-пашу в пользу его сына Тевфика.
- 1881—1898 — антиегипетский мятеж махдистов в Судане.
- 1881—1882 — восстание полковника Ахмада Араби-паши. Араби-паша возглавил выступление Каирского гарнизона, проходившее под лозунгом «Египет для египтян», приведшее к отставке правительства хедива и созданию национального правительства, в котором Араби-паша получил пост военного министра. После бегства хедива Тевфика в 1882 фактически власть перешла в руки Араби-паши. Летом 1882 Араби-паша командовал египетской армией в англо-египетской войне, 13 сентября его войска были разбиты при Тель-эль-Кебире и 15 сентября он был взят в плен англичанами. Приговорён к смертной казни, которая была заменена пожизненной ссылкой на о. Цейлон.
- 1882 — английская оккупация при формальном сохранении прав Турции на эту территорию.
Свобода Египта стала не более чем символической, когда Великобритания вторглась и оккупировала страну, якобы для поддержки хедива Тевфика против своих оппонентов в националистическом правительстве Ахмада Араби-паши. Хотя хедивы продолжали господствовать над Египтом и Суданом, в действительности высшая власть принадлежала британским Верховным комиссарам. В период с 1882 по 1914 Египет формально принадлежал Османской империи, но на самом деле был подконтролен Великобритании. При этом Египет ни формально, ни по факту не был английской колонией (хотя такие утверждения можно встретить в идеологизированной советской литературе) — реально Египет в этот период был не декларируемым, но зависимым от Британии протекторатом, сохраняя очень высокую степень внутренней автономии и даже ведя агрессивные войны против Судана (см. напр., Сражение при Омдурмане).
- 1892—1914 — правление просвещённого хедива Аббаса Хильми II. Во главе Египта стремился проводить независимую от Англии политику.
- 19 января 1899 года Великобритания и Египет подписали соглашение об установлении совместного управления в Судане (англо-египетский кондоминиум). Чиновниками высшего звена стали англичане, а среднего — египтяне. Фактически Судан был превращён в колонию Великобритании.
- 1903 год — хедив Аббас II Хильми вместе с Мустафой Камилем ездил в Константинополь с целью добиться автономии Египта. Вступил в конфликт с британским резидентом в Египте Кромером.
- 1908 — основание Каирского университета, первого египетского университета современного типа.
- В 1913 году Аббас II Хильми обнародовал конституцию, предусматривавшую создание парламента Египта.
- 5 ноября 1914 года — оккупационные британские войска свергли хедива Египта и Судана Аббаса Хильми II. Вновь созданный Египетский султанат был объявлен британским протекторатом. С 1914 г. страна перестаёт быть частью Османской империи не только де-факто, но и де-юре.
Хедивы
- Мухаммед Али Египетский — 1805—1848
- Аббас-паша — 1848—1854
- Мухаммед Саид-паша — 1854—1863
- Исмаил-Паша — 1863—1879
- Тевфик — 1879—1892
- Аббас II Хильми — 1892—1914
Источники
- ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в канун экспедиции Бонапарта (1776—1798) / Пер., предисл. и примеч. X. И. Кильберг. М., 1978.
- ал-Джабарти Абд ар-Рахман. Египет в период экспедиции Бонапарта (1798—1801) / Пер., предисл. и примеч. И. М. Филыштинского. М., 1962.
- ал-Джабарти Абд Ар-Рахман. Египет под властью Мухаммада Али (1806—1821) / Пер., предисл. и примеч. Х. И. Кильберг. М., Институт востоковедения РАН, 1963.
Напишите отзыв о статье "История Османского Египта"
Литература
- Гринин Л. Е. [www.socionauki.ru/journal/articles/145436/ Политические процессы в османском Египте XVI—XVIII вв. и теория развитого государства] // История и современность. Вып. № 1/2007.
- Зеленев Е. И. Египет. Средние века. Новое время. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999. — ISBN 5-288-02170-8
- Зеленев Е. И. Государственное управление, судебная система и армия в Египте и Сирии (XVI — начало XX в.). — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003. — ISBN 5-288-02843-5
- История Востока. Т. 3. Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI—XVIII вв. / Институт востоковедения РАН. Отв. ред. Л. Б. Алаев и др. — М.: Восточная литература РАН, 1999. — С. 70-72, 390—439. — ISBN 5-02-018102-1 ; 5-02-017913-2
- Коротаев А. В. [cliodynamics.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=142&Itemid=1 Долгосрочная политико-демографическая динамика Египта: Циклы и тенденции.] — М.: Восточная литература РАН, 2006. — ISBN 5-02-018526-4
Примечания
- ↑ [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5142 Хождение на Восток гостя Василия Познякова с товарищи]
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
См. также
| |||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий История Османского Египта
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
