Егоров, Даниил Григорьевич

	Даниил Григорьевич Егоров
Дата рождения	16 декабря 1892
Место рождения	город Таруса, ныне Калужская область
Дата смерти	25 мая 1942 (49 лет)
Место смерти	район села Протопоповка, Харьковская область
Принадлежность	Российская империя → СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1914 — 1917 годы ; 1919 — 1942 годы
Звание	<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
Командовал	1-я Московская отдельная курсантская бригада ; 100-я стрелковая дивизия ; 299-й стрелковый полк ; Киевское пехотное училище ; 95-я стрелковая дивизия ; 14-й стрелковый корпус ; 469-й стрелковый полк ; 150-я стрелковая дивизия
Сражения/войны	Первая мировая война ; Гражданская война в России ; Великая Отечественная война

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Егоров.

Даниил Григорьевич Егоров (16 декабря 1892 года, город Таруса, ныне Калужская область — 25 мая 1942 года, район села Протопоповка, Харьковская область) — советский военный деятель, Генерал-майор (1940 год).

Начальная биография

Даниил Григорьевич Егоров родился 16 декабря 1892 года в городе Таруса ныне Калужской области.

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В июле 1914 года был призван в ряды Русской императорской армии и направлен рядовым в 91-ю пешую Калужскую дружину.

В апреле 1915 года был направлен на учёбу юнкером школы прапорщиков Северо-Западного фронта, дислоцированной во Пскове, после окончания которой с июля того же года исполнял должность младшего офицера, командира роты, начальника пулемётной команды 91-й пешей Калужской дружины и командира Шлакского бронепоезда. В январе 1916 года Егоров был переведён в 481-й пехотный Мещёрский полк (121-я пехотная дивизия), где исполнял должности младшего офицера и командира роты, командира батальона и начальника связи полка. Находясь на этих должностях, Егоров принимал участие в боевых действиях в боевых действиях под Ригой и Двинском.

В декабре 1917 года в чине прапорщика был демобилизован из рядов армии и с января 1918 года работал учителем, затем заведующим школой и заведующим райкультпросветом в деревне Бабеево (Серпуховской уезд, Московская губерния).

В июне 1919 года Егоров был призван в ряды РККА, после чего был назначен на должность командира отдельного батальона Московского уездного военкомата, в марте 1920 года — на должность командира отдельного батальона экспедиционного отряда (7-я армия), дислоцированного в районе Ямбурга и Гдова, а в мае — на должность начальника этого отряда, в апреле 1921 года — на должность командира 168-го и 166-го отдельных батальонов войск ВЧК, дислоцированных в районах Пскова и Ямбурга, а в октябре — на должность начальника школы подготовки начсостава при 23-й бригаде войск ВЧК. Находясь на этих должностях, Егоров принимал участие в боевых действиях против повстанцев на территории Московской губернии и Прибалтики.

В декабре 1921 года был назначен на должность начальника штаба и командира отдельной сводной курсантской бригады, созданной для боевых действий против финских воинских формирований, вторгшихся на территорию Карелии в районе Олонца.

Межвоенное время

С мая 1922 года Егоров исполнял должность командира 1-й Московской отдельной курсантской бригады.

В сентябре 1923 года был направлен на учёбу в Военную академию РККА, после окончания которой в сентябре 1926 года был направлен в 100-ю стрелковую дивизию (Украинский военный округ), дислоцированную в городе Белая Церковь, где служил на должностях начальника штаба и исполняющего должность командира дивизии, командира 299-го стрелкового полка и вновь начальника штаба дивизии.

С января по июнь 1929 года проходил обучение на курсах усовершенствования высшего комсостава РККА, дислоцированных в Москве.

В апреле 1931 года Егоров был назначен на должность начальника штаба корпуса вузов Украинского военного округа, в июне 1935 года — на должность начальника Киевского пехотного училища, в феврале 1939 года — на должность командира 95-й стрелковой дивизии, а в январе 1941 года — на должность командира 14-го стрелкового корпуса (Одесский военный округ).

Великая Отечественная война

В конце июня 1941 года корпус под командованием генерал-майора Егорова был включён в состав 9-й армии (Южный фронт), после чего принимал участие в приграничном сражении, в ходе которого вёл оборонительные боевые действия по левому берегу реки Прут северо-западнее Кишинёва, а вскоре во время отступления Южного фронта корпус прикрывал приморское (одесское) направление, а в конце июля вёл оборонительные боевые действия на восточном берегу Днестра в районе Тирасполя, Паланки и Овидиополя. В начале августа 14-й стрелковый корпус был расформирован. В ходе данных боевых действий корпус понёс большие потери, за допущенный просчёт в управлении корпусом и понесённые невозвратные потери в живой силе и боевой технике командир корпуса Даниил Григорьевич Егоров 15 августа 1941 года был отстранён от должности и предан суду Военного трибунала Южного фронта, однако ввиду отсутствия состава преступления был понижен в должности и в сентябре назначен командиром 469-го стрелкового полка (150-я стрелковая дивизия), который в конце сентября — начале ноября отличился в боевых действиях на таганрогском направлении во время Донбасской оборонительной операции, а затем участвовал в ходе контрудара войск Южного фронта. За умелое командование полком в этих боях генерал-майор Даниил Григорьевич Егоров был награждён орденом Красного Знамени и назначен на должность командира 150-й стрелковой дивизии, которая принимала участие в боевых действиях во время Ростовской наступательной операции, в ходе которой освобождала Ростов-на-Дону, выйдя к реке Миус. С 18 по 31 января 1942 года дивизия участвовала в ходе Барвенково-Лозовской наступательной операции, во время которой прорвала оборону противника в районе Славянска, тем самым заняв выгодное положение для перехода в последующее наступление. В мае дивизия под командованием Егорова попала в окружение. В бою 25 мая 1942 года у села Протопоповка (Харьковская область) генерал-майор Даниил Григорьевич Егоров погиб.

Награды

Память

Напишите отзыв о статье "Егоров, Даниил Григорьевич"

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 187—189. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Егоров, Даниил Григорьевич

– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…